Шрам

– Этого не будет, – сказал он. – Город не допустит. Город существует не для этого.

Он лениво приоткрыл рот, откуда высунулся длинный раздвоенный язык, пробуя на вкус воздух и запах пота Утера Доула.

Были кое-какие вещи, которых Флорин Сак категорически не понимал.

Он не понимал, как он выносит холод морской воды. Из-за неуклюжих щупальцев ему пришлось погружаться с обнаженной грудью, и при первом соприкосновении с водой у него перехватило дыхание. Флорин даже решил было плюнуть, потом натерся густой мазью. Как бы там ни было, но он так быстро привык к холоду, что объяснить это было просто невозможно. Холод он по-прежнему ощущал, но ощущение это было каким-то отвлеченным. Холод не убивал его.

Он не понимал, почему морская вода лечит его щупальца.

Со времени их имплантации по прихоти судьи из Нью-Кробюзона (это наказание, согласно какой-то снисходительно-аллегорической логике, предположительно соответствовало тяжести его преступления, но осталось для него непроницаемой тайной) они висели как омертвелые зловонные конечности. Флорин поставил эксперимент, попытавшись надрезать их, но имплантированные нервы откликнулись обжигающей болью, и он чуть не потерял сознание. Но кроме боли, в щупальцах не было ничего живого, а потому он обмотал их вокруг туловища, как двух разлагающихся питонов, и постарался о них забыть.

Однако, погрузившись в соленую воду, они начали двигаться.

Различные мелкие инфекции прошли, и теперь щупальца были прохладны на ощупь. После трех погружений, к полному недоумению Флорина, щупальца начали двигаться и вне воды.

Он выздоравливал.

После нескольких недель погружений щупальца дали знать о себе по-новому, а их присоски теперь могли прикрепляться к ближайшим поверхностям. Флорин учился двигать ими по своей воле.

В сумятице первых дней после прибытия Флорин бродил по кварталам, не веря своим ушам и глазам, – торговцы и бригадиры предлагали ему работу, говоря на языке, который он очень быстро начал понимать.

Когда он подтвердил, что по профессии механик, чиновник администрации порта Саргановых вод смерил его жадным взглядом и на простейшем соли, помогая себе жестами, спросил, не хочет ли он сделаться ныряльщиком. Научить механика нырять было легче, чем научить ныряльщика тому, что знал Флорин.

Научиться дышать нагнетаемым сверху воздухом и не поддаваться страху в маленьком душном шлеме было нелегко, как не сразу далось умение двигаться не слишком резко, чтобы тебя по инерции не отбрасывало назад. Но Флорин научился наслаждаться этой замедленной жизнью, вихревой прозрачностью воды, видимой через стекло.

Теперь у него была работа, похожая на прежнюю, – накладывать заплаты, ремонтировать, перестраивать, ковыряться в мощных механизмах. С той лишь разницей, что теперь, вдали от грузчиков и кранов, ему приходилось работать под толщей воды, а наблюдали за ним угри да рыбы, которые трепыхались в потоках, рожденных за много миль оттуда.

– Я ведь тебе говорил, что эта, как ее там, Хладовин работает в библиотеке?

– Говорил, – ответил Флорин.

Они с Шекелем ели под навесом на причалах, а потоп вокруг них продолжался.

Шекель пришел на причал вместе с группкой оборванцев от двенадцати до шестнадцати лет. Все остальные, насколько мог судить Флорин, были местными уроженцами, и тот факт, что они приняли в свою компанию чужака, привезенного сюда насильно, да к тому же с трудом изъясняющегося на соли, говорил об умении Шекеля приспосабливаться к окружающей среде.

Мальчишки оставили Шекеля одного, чтобы он разделил трапезу с Флорином.

– Мне нравится эта библиотека, – сказал он. – Мне нравится туда ходить, и вовсе не потому, что там работает эта тетка.

– Есть много чего, гораздо хуже, чем чтение, во что бы ты мог вляпаться, – сказал Флорин. – Мы закончили хроники Раконога, теперь ты бы мог найти другие истории. Почитал бы их мне для разнообразия. Как у тебя дела – уже одолел алфавит?

– Ну да, буквы разбираю, – неопределенно ответил Шекель.

– Ну, тогда тебе и карты в руки – иди, поговори с этой холодной дамочкой, пусть посоветует, что читать.

Некоторое время они ели молча, наблюдая за группой местных креев, поднявшихся из своих подводных сот.

– А как там – внизу? – спросил наконец Шекель.

– Холодно, – ответил Флорин. – И темно. Темно, но… вокруг все светится. И все такое большое. Вокруг тебя все такое огромное – видишь только громадные неотчетливые формы. Подводные и всякие такие, а иногда, кажется, видишь и другое что-то. Разглядеть их толком не можешь, и потом, они под охраной, так что близко не подойти… Я видел креев под их трущобами. Морских змеев, которых иногда впрягают в корабли-колесницы. Рыболюдей вроде тритонов из квартала Баск. Ты их толком и не разглядишь – так они двигаются. Сукин Джон – дельфин. Он шеф подводной службы безопасности у Любовников. Тот еще тип – такой злобный, что и представить трудно… А потом, там еще есть несколько… переделанных. – Он умолк.

– Чудно это, да? – сказал Шекель, внимательно наблюдая за Флорином. – Я никак не могу привыкнуть… – Больше он ничего не сказал.

Флорин тоже не мог привыкнуть. Место, где переделанные были равны другим. Где переделанный мог стать бригадиром, управляющим, а не оставаться всю жизнь чернорабочим.

Шекель увидел, что Флорин потирает свои щупальца.

– Как они у тебя? – спросил Шекель.

Флорин в ответ улыбнулся и сосредоточился; один из эластичных отростков чуть сжался и потянулся – словно умирающая змея – к хлебу в руке Шекеля. Мальчишка одобрительно захлопал.

На краю пристани, где выходил на поверхность крей, стоял высокий какт; его голая грудь была испещрена волокнистыми растительными шрамами. На его спине висел массивный дискомет.

– Ты его знаешь? – спросил Флорин. – Его зовут Хедригалл.

– Что-то не похоже на кактское имя, – сказал Шекель, а Флорин в ответ покачал головой.

– Он не из Нью-Кробюзона, – объяснил Флорин. – И даже не из Шанкелла. Он, как и мы, попал сюда не по своей воле. Оказался в городе больше двадцати лет назад. Он из Дрир-Самхера. А это почти две тысячи миль от Нью-Кробюзона… И знаешь, что я тебе скажу? Он просто ходячее собрание всяких историй. С ним не нужны никакие книги… Он пиратствовал на торговом судне, а потом его захватили и привезли в город. Он видел, наверное, всех, кто живет в море. А из этого дискомета он тебе волос может перерубить – классный стрелок. Он видел керагори, и людей-комаров, и неразмещенных, – да кого ни спроси. И, о боги, он умеет о них рассказать. Они в Дрир-Самхере такие рассказчики – это там настоящая профессия. Хед – один из них. Он, если захочет, может гипнотизировать голосом, ты от него будешь как пьяный и будешь слушать его истории.

Какт стоял совершенно неподвижно, дождь хлестал по его коже.

– А теперь он – аэронавт, – добавил Флорин. – Он много лет пилотировал летательные аппараты «Гранд-Оста» – разведчики и боевые суда. Он один из самых важных людей у Любовников и вообще хороший мужик. Теперь он проводит время по большей части наверху – на «Высокомерии».

Флорин и Шекель оглянулись и подняли головы. На высоте более тысячи футов над палубой «Гранд-Оста» парило в воздухе привязанное «Высокомерие» – большой искалеченный аэростат с искривленными хвостовыми стабилизаторами и двигателем, который не работал уже несколько лет. Аэростат держался на просмоленном канате, закрепленном на огромном корабле внизу, и служил для города «вороньим гнездом».

– Этому Хедригаллу нравится там, – сказал Флорин. – Он мне сказал, что в последнее время все больше любит тишину.

– Флорин, – медленно произнес Шекель, – как тебе Любовники? Я хочу сказать – ты ведь на них работаешь, слышишь, как они говорят, знаешь, кто они такие. Что ты о них думаешь? Почему ты делаешь то, что им нужно?

Флорин попытался объяснить, хотя и знал, что Шекель до конца не поймет его. Но вопрос был таким важным, что он повернулся и внимательно посмотрел на парня, с которым делил комнату (на левом борту старого железного корабля). Этот парень раньше был его тюремщиком, слушателем и другом, а теперь становился кем-то другим – вроде члена семьи.

– Я должен был стать рабом в колониях, – тихо сказал Флорин. – Любовники с «Гранд-Оста» приняли меня к себе, дали работу, платят деньги и сказали: им плевать, что я – переделанный. Любовники дали мне жизнь, Шекель, они дали мне город и дом. И я тебе скажу: что бы они мне ни поручили, у меня к ним не будет претензий. А Нью-Кробюзон пусть поцелует меня в жопу. Я гражданин Армады, житель Саргановых вод. Я учу соль. Я подчиняюсь их законам.

Шекель недоуменно смотрел на него. Флорин был человеком медлительным, спокойным, и Шекель прежде ни разу не видел его таким возбужденным.

На Шекеля это произвело сильное впечатление.

Дождь продолжался. Пассажиры «Терпсихории» по всей Армаде – те, которые не были задержаны, – пытались наладить новую жизнь.

Они спорили на цветастых яликах и баркентинах, покупали и продавали, учили соль, кое-кто плакал, кое-кто изучал городские карты, прикидывая расстояние до Нью-Кробюзона или Нова-Эспериума. Они скорбели о своей прошлой жизни, разглядывали гелиотипы друзей и любимых.

В перевоспитательной тюрьме между Саргановыми водами и Шаддлером находились несколько десятков моряков с «Терпсихории». Некоторые кричали на своих охранников-воспитателей, пытавшихся утихомирить их, все время прикидывали, может ли тот или иной охранник помочь им бежать, размышляли, ослабнет ли их тяга к Нью-Кробюзону, привыкнут ли они к Армаде.

«А если нет, то что с нами сделают?» – спрашивали они себя.

Когда Беллис прибыла в «Нереализованное время», ее прическа и макияж были сильно попорчены дождем. Она стояла, мокрая, в дверях, слушая приветствия официанта, и смотрела на него, удивленная таким приемом. Она поймала себя на такой мысли: «Словно он настоящий официант, в настоящем ресторане, в настоящем городе».

«Красноязыкий» был большим и старинным кораблем. Он был до такой степени застроен зданиями, переоборудован и переделан, что определить его тип было невозможно. Уже несколько веков он был частью Армады. На полубаке корабля остались одни руины – старые храмы белого камня, почти целиком превратившегося в прах. Они поросли плющом и крапивой, которая ничуть не отпугивала городских детей.