Рельсы

& он потопал прочь, оставив Шэма одного в холодном немом коридоре. Шэм дрожал. Он не знал, куда ему деваться. Вытащил из-за пазухи мышь & заглянул в ее испуганные звериные глазки. «Не бойся, – подумал он. – Тебе нужна моя помощь».

Часть II

Голая кротовая крыса

Heterocephalus smilodon glaber

Воспроизведено с любезного разрешения Филантропического Общества Стреггейских Кротобоев по материалам Общества

Глава 11

Кротобойный поезд в поисках добычи выбивает один ритм. Он настойчивый, но не быстрый; прерывистый, так как поезд то & дело переводит стрелки, меняет пути, выслеживая жертву, а команда смотрит во все глаза, не появится ли где заветный бугор.

Ритм один, но не единственный. Колеса по-разному дышат во время охоты, но любой ритм внушает охотнику уверенность, сообщает ему спокойную энергию, когда он контролирует каждое свое движение, сколь бы стремительным оно ни было. Ритмы поезда-убийцы по определению будоражат кровь. Когда старый кротобой, отслужив свое, выходит на пенсию & покупает себе коттедж на высоком утесе, где живет, по привычке вставая с рассветом, именно в такт охотничьим ритмам сами собой, без всякой его воли, продолжают двигаться его ноги. А еще говорят, что, когда умирает капитан, его пятки даже в гробу не перестают выбивать этот ритм.

Совсем не то поезд, идущий куда-то по тревоге. Его колеса выстукивают другое. «Мидас» спешил.

Глава 12

На большой скорости колеса выговаривают в основном радагадан. Один, два, три дня после ранения Ункуса поезд грохотал на север со всей быстротой, доступной составу на диких рельсах. Шэм приносил раненому еду. Держал таз с горячей водой, пока доктор менял повязки. & каждый раз замечал, как ухудшается состояние ран, расползается пятно некроза. Ноги Ункуса гнили.

Пустые, пыльные степи, в которых не было ничего, кроме рельсов, лежали на самом краю света, & карты часто ошибались в своих показаниях. Капитан Напхи & старшие офицеры вносили в них свои пометки. Вели поездной журнал. Капитан не отрывалась от книги слухов. Шэм дорого дал бы, чтобы заглянуть в нее хоть одним глазком.

«Мидас» держал путь на север, но причуды развязок & путей иногда заставляли его отклоняться на запад. Причем так далеко, что однажды, на склоне дня, на горизонте перед ними встали дымной стеной склоны Камбеллии. Дикий, овеянный легендами & страшными тайнами континент поднимался из моря рельсов.

Уже одного этого было достаточно, чтобы вся команда высыпала на палубы & уставилась на горизонт; но оказалось еще, что некая выдающаяся черта пейзажа, издали похожая на полосу кустарника, была на самом деле трупом летуна, упавшего с верхних небес на землю. Тут уж точно все сбежались. Кричали, размахивали руками, делали флатографии.

Случалось, что ни на что не похожие создания верхних небес, где они проводили время в загадочных сражениях друг с другом, наносили один другому смертельные увечья, & тогда их трупы падали вниз, в рельсоморье. Бывало, что поездам проходилось проезжать мимо них или даже таранить эти груды непривычно гниющего мяса решетками своих локомотивов, пачкая носовые фигуры.

– Смотри-ка, его даже мухи не жрут, – сказал Вуринам.

Небесные создания обычно разлагались сами, а ускорить или замедлить этот процесс могло лишь содержимое их желудков. Земные черви ими брезговали.

Этот первый увиденный Шэмом поднебесный труп был ему не совсем понятен. Длинный, жилистый, с торчащими из полужидкой массы обломками клювов, когтей & измочаленными веревками сухожилий – хотя, может, то были внутренности, кто знает. Никаких глаз – по крайней мере, он их не заметил, – зато целых два рта: один с присоской, как у пиявки, а другой зубастый, вроде циркулярной пилы. Возможно, он считался прекрасным & изящным в том мире, для которого был рожден, где его предки обитали в балластном отсеке некоего иномирного судна, откуда эоны лет назад были слиты в верхний слой земного неба во время короткой стоянки.

Вуринам & Шэм стояли на мостике локомотивной надстройки, сразу за ревущими двигателями. Забыв об удаляющемся чудовищном трупе, они во все глаза разглядывали маячащую впереди неведомую страну Камбеллию. Затем посмотрели друг на друга. По очереди. Причем лишь на секунду, улучив момент, когда другой отвернется. Фигура на носу поезда – традиционный человек в очках – летел над рельсами, деревянно уставившись вперед, чтобы не быть свидетелем неловкой сцены.

До Боллона оставалось уже немного. По шепоткам команды Шэм заключил, что это малолюдное место, расположенное слишком близко от ядовитых нагорий, & что тамошние редкие обитатели готовы продать хоть родину, хоть мать родную первому встречному, лишь бы цена была подходящей.

Шэм давно понял, что кротобои, если они уроженцы Стреггеев, будут говорить плохо о ком угодно, кроме своих. На них ничем было не угодить: один народ слишком мал, другой велик, эти распущенные, а те слишком чопорные, или скупые, или моты, или простаки, или безрассудные. Не было такой страны или такого правительства, которые заслужили бы их одобрение. Наукократы Роквейна были для них спесивыми интеллектуалами. Кабиго, драчливая федерация слабых монархий, была слишком драчлива & слишком монархична. Военные вожди, правившие в Камми Хамми, были слишком жестоки. Кларионом управляли жрецы, чья набожность была непереносима, а вот далекому Морнингтону не повредила бы прививка религиозной веры. Манихики, самый большой & сильный город-государство рельсоморья, слишком злоупотреблял своей силой, рассылая свои военные поезда повсюду, считали ворчуны. А их хваленая демократия, о которой они громко каркают на весь свет, есть не что иное, как обман, на самом деле у них всем заправляют деньги.

& так далее & тому подобное. & ничего, что их собственный дом мало чем отличался от прочих. На Стреггее, как на многих других остовах архипелага Салайго Месс, что в восточном рельсоморье, правил тот же совет старейшин, опираясь на выдающихся капитанов & философов, но уроженцы острова фыркали, задирая нос, что, мол, только у них правление осуществляется как следует.

Шэм потыкался носом в свою мышь. Та все еще делала попытки укусить его время от времени, но чем здоровее она становилась, тем реже & слабее они делались. Иногда, когда он поглаживал ее, как сейчас, зверушка начинала подрагивать, издавая звук, похожий на мурлыканье. Мышиное счастье.

– Ты там был? – спросил Шэм.

– В Камбеллии? – Вуринам поджал губы. – Да что там делать-то?

– Исследовать, – сказал Шэм. Он понятия не имел, кто правил в Камбеллии & чем ее правительство могло погрешить против законов Стреггея. Неизведанная земля манила его сама по себе.

– Вот поездишь с мое… – начал Вуринам. Шэм округлил глаза. Боцман был ненамного старше его самого. – Наверняка ты слышал. Дурной народ, дикари, – продолжал он. – Чего там только не творится!

– Иногда мне кажется, что в рельсоморье только & есть, что плохие страны, дурные народы & дикие звери, – отвечал Шэм. – Только о них все твердят.

– Ну, – подтвердил Вуринам. – А чего ж, коли так? Взять вот хотя бы Камбеллию – она же такая здоровая, земли мили & мили. А у меня, стоит мне на день пути от рельсов отъехать, чешется во всех местах. Мне всегда надо знать, что в любую минуту, как только на земле станет не все ладно, я прибегу в гавань, покажу свои бумаги, & тут же на любом поезде отвалю куда подальше, только меня & видели. Жизнь на колесах. – Он сделал глубокий вдох. Шэм снова вытаращил глаза.

– А если пойти через Камбеллию на северо-запад, ты знаешь, куда, в конце концов, придешь?

Отрывки географических знаний, сведения со школьных уроков географии замелькали в памяти Шэма.

– В Нузландию, – сказал он.

– В Нузландию. – Брови Вуринама поползли наверх. – Вот ведь черт, а?

Рельеф Камбеллии постепенно поднимался, уходя далеко за границу атмосферы, выше, чем обитали резные Каменноликие боги Стреггея, вглубь верхнего неба. Там & начиналась Нузландия, ровная, как стол. Во много раз превосходящая размерами Манихики или Стреггей. Да, Шэм слышал рассказы о том, что где-то в верхнем небе существовали целые плато мертвых. Города мертвецов. Высокогорный ад, от которого стыла кровь. Как в Нузландии, которая лежала где-то там. Шэм видел ее край.

Вуринам что-то буркнул себе под нос.

– Что? – переспросил Шэм.

– Я говорю, извини меня, – сказал он, по-прежнему глядя в море. – Извини за то, что я тебе тогда наговорил. Ты не виноват в том, что случилось со Стоуном. Может, это я виноват, я же толкнул его тогда, когда прыгнул в дрезину. – «Такая мысль, – сказал про себя Шэм, – мне тоже приходила в голову». – Или сам Ункус виноват, нечего было стоять у меня на дороге. Да & держаться надо было как следует. Или виноват тот капитан, который разбил свой поезд & подбросил его нам, чтобы мы его обследовали. В общем, тут кто угодно может быть виноват. Я не должен был орать на тебя.

Шэм моргнул.

– Да ладно, – сказал он.

– Ничего не ладно, – настаивал Вуринам. – Я всегда бешусь, когда расстраиваюсь. & мечусь, как загарпуненный крот. – Наконец он посмотрел прямо на Шэма. – Я надеюсь, что ты примешь мои извинения. – & он подчеркнуто любезно протянул Шэму руку.

Шэм вспыхнул. Не знал, куда девать мышь, которую держал в ладонях. Наконец, освободив свою правую, неловко протянул ее для пожатия.

– Ты настоящий джентльмен, Шэм ап Суурап, – сказал Вуринам. – Так как ее зовут?

– А?

– Твою летучую мышь.

– О. – Шэм посмотрел на нее. Расправил ей крылья. Мышь возмущенно зачирикала, но вырываться не стала. Шэм долго ломал голову над ее крылом, вспоминая уроки Фремло, с нехарактерным для себя рвением роясь в справочниках по медицине. Наконец, нежно обследовав разноцветный костисто-кожистый лоскуток самыми кончиками пальцев, он нашел то место, где один осколок кости терся о другой, вправил дефект & наложил самодельную шину из щепочек.

– Ее зовут… Дэй… би, – сказал он, наконец. – Дэйби. – Имя пришло к нему из ниоткуда, родилось из паники, вызванной неожиданным вопросом, & он едва не застонал, услышав его впервые. Но поздно. Вылетел воробышек, не поймаешь.

– Дэйби. – Вуринам моргнул. – Дневная летучая мышь Дэйби. – Он почесал затылок. – Ладно, не мне судить. Дэйби так Дэйби. Как она, поправляется?

– Да, ей лучше.

– А Ункус?

– Как сказать, – ответил Шэм. – Доктор Фремло говорит, все зависит от того, как скоро мы доберемся до Боллона.