Повествование неудачника

Только не считайте меня идиотом. Я просто невезучий человек. Иногда такое случается. Некоторые рождаются везучими, а некоторые невезучими. Ну почему мой отец так рано умер? Почему я попал под пулю за два дня до демобилизации? И почему получил в госпитале общее заражение крови? Почему Николай Павлович умер так не вовремя… хотя разве можно умирать вовремя? И почему прогорели оба наших кооператива? Вы скажете, что это было просто несерьезно – выпуск мягких игрушек. А я вам приведу другой контраргумент. Вы знаете, что Роман Абрамович тоже начинал с кооператива, выпускающего мягкие игрушки? Не знали? Теперь будете знать. Где он теперь – помните? Кажется, его капитал оценивается в восемнадцать миллиардов долларов. Да, я прекрасно знаю, что свое состояние он сделал благодаря близости сначала с Березовским, а потом с дочерью президента, но ведь сумел сделать. А начинал с мягких игрушек. И был, между прочим, круглым сиротой, так что исходные данные у него были еще хуже, чем у меня. Я же говорю, что есть просто везучие типы, а есть невезучие, как я.

К концу девяносто первого стало понятно, что дальше так жить нельзя. Мы начали продавать вещи из дома, чтобы элементарно выжить. Честно признаюсь, что первоначально Ольга держалась достаточно неплохо. Она меня всячески поддерживала, помогала, подбадривала. Но через какое-то время превратилась постепенно в неуравновешанную истеричку, закатывавшую скандалы по любому поводу. И почти каждый наш разговор неизменно сводился к отсутствию денег. Конечно, в этих спорах ее всегда поддерживала мать, обвинявшая меня в том, что я не умею зарабатывать деньги и вообще оказался никуда не годным мужчиной. Было ужасно обидно и стыдно.

Я долго думал и наконец решил что-то предпринять. Весной девяносто второго позвонил мой родственник Муса Хайрулин и предложил на паях купить большую партию кожи в Турции, чтобы продать ее в России с двойной наценкой и получить нужную прибыль. Он обеспечивал перевозку и растаможку продукции, а я должен был закупить эту партию в Стамбуле. Дело было за малым – где-то достать двадцать тысяч долларов. Муса считал, что у меня есть такие деньги, ведь умерший профессор должен был оставить наследство своей единственной дочери. Откуда ему было знать, что, кроме книг, мы получили три сберкнижки на сумму в двадцать две тысячи рублей, которые по советским временам были огромным состоянием, а к девяносто второму вообще ничего не стоили.

Честное слово, я не спал несколько ночей. Но в конце концов решил продать нашу кооперативную квартиру и полученные деньги вложить в эту турецкую кожу.

Тогда цены на московскую недвижимость были совсем другими, они еще не взлетели до заоблачных высот, а доллар стоил очень дорого. За мою двухкомнатную квартиру давали несколько тысяч долларов, за нашу с женой – только восемнадцать тысяч. Уже через пятнадцать лет я случайно узнал, что соседнюю квартиру продали за восемьсот пятьдесят тысяч долларов, и хозяин считал, что отдал ее почти задаром. А я тогда уговорил жену переехать вместе с дочерью к матери и продал нашу квартиру всего за восемнадцать тысяч долларов. Мне казалось, что я смогу стать успешным бизнесменом. Недостающие две тысячи занял у друзей и знакомых.

Вы, конечно, догадываетесь, что потом случилось? Я заплатил двадцать тысяч долларов и купил кожу, которая оказалась некондиционной и очень некачественной выделки. Никто не давал за нее не только сорок тысяч, но и своей цены. С огромным трудом мне удалось продать все это гнилье за четыре тысячи долларов. И я еще радовался, что сумел так удачно выкрутиться. Две тысячи долгов я раздал сразу и с остальными деньгами явился к жене. Кажется, Ольга тогда впервые назвала меня козлом, придурком и неудачником и отобрала все оставшиеся деньги. Я действительно чувствовал себя настоящим придурком и неудачником.

Целый месяц я сидел дома, никуда не выходя. Вернее, отсиживался в своей двухкомнатной квартире на «Соколе», куда я сбегал от постоянных упреков жены и тещи. Они, уже не стесняясь маленькой Аллы, по каждому поводу и без повода называли меня дебилом, загубившим жизнь Ольги, идиотом, который ничего не соображает, кретином, который прогорел на своих дурацких турецких закупках. Можете себе представить, как я в тот момент ненавидел всех мусульман. И не только турков, а вообще всех, включая моего родственника Мусу. Они казались мне воплощением всего самого худшего, что бывает в людях, как будто кто-то был виноват, что я оказался обычным лохом.

Было ужасно обидно. И еще эти беспрерывные скандалы дома… Ольга уже работала в музее и приносила домой «живые» деньги, ее мать преподавала в консерватории, а я сидел дома без работы и перспектив. Проситься обратно на завод было глупо, там все время шло сокращение, а оставшиеся сотрудники получали нищенские зарплаты, которые можно было считать лишь символической платой за труд.

Я честно терпел несколько лет, пытаясь хоть как-то заработать деньги. За какую только работу не брался! Готов был работать гидом в туристических организациях, охранником в казино, инженером в жэке. Но это были лишь временные работы, откуда меня через какое-то время или увольняли, или выгоняли. Сказывалась моя невезучая судьба. Последним предложением была должность водителя троллейбуса. Я готов был на нее согласиться, хотя машины у меня никогда не было, но водить я умел, однако узнал, что на мое место уже взяли другого, более молодого. Хотя в тот момент мне было только тридцать пять!

Шел девяносто пятый год.

Обстановка в доме накалилась до предела. Алла уже все понимала, ей исполнилось пять лет. По любому поводу жена устраивала дикие сцены, говоря об отсутствии денег у такого козла, как я, и все время вспоминала, что продала за восемнадцать тысяч долларов квартиру на Чистопрудном бульваре, которая теперь могла стоить в десять, двадцать, тридцать раз дороже. Можете себе представить, в каком аду я жил? И еще моя теща, эта ядовитая змея, готовая в любой момент поддержать свою дочь. Она словно нарочно, приходя домой, рассказывала об успехах своих учеников – скрипачей и пианистов, которые ездят по всему миру, получают огромные гонорары и позволяют себе покупать даже недвижимость за границей. Подтекст ее выступлений был понятен: если бы Ольга не вышла замуж за такого никчемного дебила, а выбрала бы кого-то из учеников матери, то теперь она жила бы в Лондоне или Париже, ни в чем не нуждаясь.

Должен заметить, что Ольга мне не изменяла. Она была просто не тем человеком, который способен разделять свое ложе с двумя разными мужчинами. Но эти ежедневные скандалы были просто невыносимы. Лучше бы она мне изменяла; может, тогда стала бы немного спокойнее. Последние два с лишним года мы жили практически как чужие. Она не пускала меня в кровать, утверждая, что брезгует и презирает меня. А потом заявила, что вообще потеряла ко мне всякое желание. А ведь ей было только двадцать восемь. Иногда мне казалось, что она просто сходит с ума, настолько меня доставали ее внезапные приступы бешенства, ее постоянные истерики. Как только она узнавала об успехах своих знакомых, о поездках за границу своих замужних подруг, об их новых нарядах, тут же выплескивала на меня свое негодование и свою ненависть. Вы можете мне не поверить, но в последние годы мы просто ненавидели друг друга. Не могли спокойно разговаривать или слышать какие-то доводы. Каждый разговор заканчивался либо скандалом, либо ссорой. Несколько раз я едва не ударил ее, но еще больше мне хотелось убить ее мать.

Конец наступил неожиданно, когда к нам приехала моя мама. Я поселил ее в нашей двухкомнатной квартире, куда неожиданно заявилась Ольга с Аллой. Она сразу начала с претензий, рассказав моей матери, как я продал ее квартиру, постепенно продавал все вещи ее отца и вообще сделал нищей свою семью. Мать, считавшая, что мы почти миллионеры, только испуганно охала и всплескивала руками. Кульминация наступила в тот момент, когда Алла сказала, что она голодная. Я отправился на кухню, чтобы найти там еду для дочери, а моя мать спокойно заметила, что это не мое дело, у ребенка есть мама. Вот тут Ольга словно с цепи сорвалась. Она начала кричать на мою мать; орала, что та не смогла вырастить нормального сына, упрекала ее во всех моих грехах, даже вспомнила, что я чищу зубы по утрам и не люблю чистить их по вечерам. А потом забрала Аллу и ушла, сильно хлопнув дверью. Мать долго молчала, а потом тихо посоветовала мне разводиться.

– У вас уже не будет нормальной жизни, вам лучше разойтись. Нельзя жить с женщиной, которая настолько не уважает своего мужа.

Я подавленно молчал. Эта безобразная сцена со стороны Ольги была вполне предсказуема. И моя мать права: больше жить в подобном аду было просто невозможно.

Через четыре месяца мы подали на развод. Только на этот раз – в суд, так как у нас был несовершеннолетний ребенок. Я понимал, что не имею права ни на что претендовать. Я и не претендовал. Суд вынес решение, что двадцать пять процентов моего будущего заработка я должен отдавать на алименты. Я соглашался, только нужно было найти работу и зарплату, с которой могли снимать эти несчастные двадцать пять процентов. Я тогда даже не подумал, что следует оговорить в суде право на свидания с дочерью. Жена и теща меня так достали, что я готов был на все, чтобы больше не видеть и никогда не слышать их. Они оставались в огромной четырехкомнатной квартире профессора Семернина, а я возвращался в свою квартиру у метро «Сокол». Все было правильно, и никто не возражал. В последний день Ольга даже как-то внимательно и тепло посмотрела на меня, предложив звонить и заходить когда хочу. Теща со мной принципиально не разговаривала. Нас развели через два месяца после подачи заявления, и я остался холостым, без работы и без семьи в свои тридцать шесть лет.

Глава 6

Офис Леонида Дмитриевича Кудлина находился в неприметном месте на Старой Басманной улице, занимая небольшое двухэтажное помещение. В свое время Кудлин получил второе, юридическое, образование и теперь был членом московской коллегии адвокатов, что позволяло ему открыть свою юридическую консультацию, в которой не давали консультации и не работали с клиентами. В преступном мире Москвы все знали, что Кудлин работает только на Рашковского и является его правой рукой. Однако переезжать в величественный офис компании патрона Кудлин всегда отказывался, полагая, что правильнее находиться на некотором отдалении от своего работодателя и напарника.

В его здании, кроме самого Кудлина, работало еще несколько человек, которые выполняли наиболее деликатные поручения своего босса. Кудлин не понимал и не принимал внешнего антуража. Огромные кабинеты с массивной мебелью, украшенные персидскими коврами, были не для него. В его кабинетах все было просто и максимально удобно. Дешевая шведская мебель, очень простые телефоны, обычные вешалки из металлических отходов, чешские обои. Кудлин знал, что настоящая власть не в антураже, а в реальных деньгах и влиянии, которым располагал Рашковский, а значит, и его советник. Единственное исключение, которое безусловно допускалось, это спецтехника, которой был нашпигован его двухэтажный офис. Буквально каждый сантиметр был под контролем. Везде стояли скремблеры и скэллеры, не позволявшие посторонним услышать, о чем говорят хозяева кабинетов. Даже в оконные рамы были вмонтированы специальные приборы, мешавшие считывать разговоры с вибрации оконных стекол. Именно здесь Кудлин чувствовал себя достаточно комфортно, чтобы разговаривать с нужными людьми на важные темы и не опасаться, что его могут услышать. В особняке был и отдельный кабинет, защищенный со всех сторон, какой обычно оборудуется в зарубежных посольствах для шифровальщиков и сотрудников службы безопасности. В этом кабинете Кудлин принимал самых важных гостей.