Слишком много колдунов

– Тебе, может, надо чего? Яйца есть, куры. – Он поколебался. – Вино. Пропусти, а?

– Скажи, что за дело, – велел ему Аслан, глядя прямо в его глаза.

– Разрешение нам надо, – сказал бородач без колебаний. – Нам без трактира никак. Загнёмся мы.

– Так не даст он вам разрешение, – ответил Аслан. – У вас там люди пропадают.

– Так это ж… – Клод запустил пятерню в бороду. – Это ж дело житейское. Зато чудовища шастают вокруг, а с трактиром путникам спокойнее будет. Может, и пропадать меньше начнут?

– Может, – согласился Аслан. – Но он не даст.

– Может, даст, – и бородач выразительно покосился на свою плотно набитую сумку. Аслан сделал вид, будто колеблется, огляделся. И задал самый важный вопрос, будто бы между делом.

– А этот… учёный-то уехал уже?

– Да как же уехал, – воскликнул Клод. – Он со старостой пировал, когда мы уезжали.

5

Питер сидел на единственном в комнате табурете и, подсев поближе к свече, крутил в руках штуку, которую ему дали старухи – он так и не понял, кто именно из них, но почему-то думал на Томилис. Штука больше всего походила на мастерок. Увесистая, при этом ощутимо тёплая, рукоятка. Изгиб ручки низкий, так что мастерок напоминал ещё искривленный широкий тупой нож или маленькую треугольную лопатку. В центре на рабочей плоскости был изображён круг, заключенный в две дуги; не сразу, но молодой человек сообразил, что это, скорее всего, глаз; под глазом были выведены три буквы, складывающиеся в подпись «MIT» – видимо, инициалы кузнеца или, скорее, знак мануфактуры. На обратной стороне обнаружилась тонкая инкрустация: незнакомый, очень сложный узор покрывал лопатку снизу целиком. На вид мастерок был новый, потому что им, похоже, ни разу не пользовались по назначению, но одновременно он был и совсем не новый, а очень, очень старый.

Точнее, древний.

– Так-так-тааак, – сказал себе Питер Кэтфорд.

И огляделся, хотя в тесном тёмном домике, который предложил ему староста для ночлега, эта предосторожность, конечно, особого смысла не имела. Питер спрятал мастерок поглубже в сумку, а ножны с саблей, наоборот, вытащил и положил к изголовью кровати; свинчатку, поколебавшись, сунул обратно – он был не мастак в кулачном бою, и кисть себе неудачным ударом выбить мог запросто.

Совершенно один в глухой деревушке, среди чужих людей. Где-то здесь был тайник древних, об этом ясно говорил мастерок. Но кроме тайника, у лаконцев ничего не было, а они хотели построить трактир, для чего требовалось разрешение эвакуаторов. Возможен ли такой размен, и как им в этом поможет Питер? Они боятся, что могут остаться и без сокровищ, и без трактира; именно поэтому таким образом сообщили ему о тайнике – чтобы, если вдруг что, можно было отказаться… Ещё где-то рядом были поющие слепые старухи, которые что-то знают; люди, которые не будут больше пропадать; чудовища, шастающие в здешних необъятных лесах и болотах; и, самое главное, староста с правильной речью и пронзительным взглядом.

В одиночестве и тишине думалось хорошо, спокойно. Питер начал перебирать в памяти события дня. Когда старухи наконец убрались, Жан Легри прямо спросил у него, на чём основана уверенность Питера в том, что тайник в деревне. Питер пошёл напролом и рассказал всё, что знал: что архивы обрывочны и зашифрованы, система обозначений древних другая; но конкретно эту страницу он понял однозначно и готов в этом поручиться.

Староста сказал, что если тайник в деревне действительно есть, что Академии потребуются люди, чтобы его вывезти. А для людей нужно жильё и еда. Всё это мог бы дать трактир, но, как вы поняли, его у нас нет, потому что… Питер не слишком вежливо остановил старосту, заявив, что Академия может поспособствовать в разрешении и этого вопроса. Староста даже не потрудился сделать вид, что поверил, и предложил Питеру показать домик, где он может переночевать – всё равно все жители вернутся только завтра, и советоваться надо с ними; он, староста, на себя такую ответственность взять не может.

По дороге к домику, который оказался на окраине деревни, Питер, стараясь сгладить впечатление от своего неуместного бахвальства, рассказал Легри про то, какие бывают сокровища в тайниках древних: про мобили, про оружие, про вечные перья, про зеркальца с картинками, про говорящие коробки, про саркофаги… Саркофагами староста неожиданно заинтересовался, и Питер, с усилием вспоминая подробности поинтереснее, сообщил ему, что это в этих черных гробах, согласно общепринятому мнению, лежали сами древние. Правда, такой саркофаг ещё никому не удалось открыть, чтобы узнать точно – они были абсолютно неуязвимы, поэтому их обычно бросали там же, где находили, по причине их полной бесполезности и неподъёмности; сплошь покрытые проклятиями эвакуаторов, грузчиков и искателей сокровищ, они лежали зловеще и недвижно в разграбленных тайниках, храня секреты исчезнувшего мира.

– Здесь переночуете, – сказал Жан Легри, указывая на невзрачный домик с одним-единственным окном и маленькой дверью без крыльца. – Здесь Руж жил, торговец бродячий, пока не пропал. Постель там есть, свечи на полке, дверь на засове. Ставни лучше закройте, от греха.

Питер кивнул и спросил утвердительно:

– Так завтра мы…?

– Возможно, – сказал староста без энтузиазма. Питер почувствовал, что надо бы как-то закрепить достигнутый, как ему казалось, успех.

– Ведь тайны древних принадлежат науке, – сказал он проникновенно. – Мы должны понять и изучить наших предков, и почему они…

– Разумеется, – перебил его староста Легри. – Академия говорит, что древние принадлежат науке, эвакуаторы – что их надо охранять во имя безопасности, прокуроры – что они не должны попасть в преступные руки…

– Прокуроры? – ошеломлённо переспросил Питер.

– Королевская прокуратура действует ещё медленнее, чем эвакуаторы, – без улыбки сказал Жан Легри. – Но на днях и они обещают прибыть. Спокойной ночи, месье Кафор.

…Питер ещё раз вспомнил весь разговор и решил про себя, что в любом случае дела обстоят гораздо лучше, чем он думал, когда стоял и смотрел на деревню с тракта. То, что в деревню нагрянут ещё и прокуроры, а за ними бог знает кто ещё, говорило о том, что лаконцы будут использовать все выпадающие им возможности, и хотя Питер, представлявший Академию, был лишь одной из них, причём далеко не самой важной, он понимал, что…

Он не успел додумать эту мысль и сформулировать, что именно он понимал. С окна с треском слетели ставни, а затем через раму, выдавив её, внутрь полез человек. Питер вскочил, вынул саблю, схватил свечу и изготовился. Первый человек встал и пошёл на него – медленно, переваливаясь с ноги на ногу, за ним в окно пролез другой, уже ногами вперёд, за вторым лез третий. Питер, не глядя, толкнул ногой дверь, петли заскрипели, повеяло прохладой.

– Вы кто? Что вам нужно? – громко произнёс он.

Незнакомцы не отреагировали. Квадратное лицо ближайшего к Питеру незваного пришельца не имело никакого выражения, и, казалось, что он даже смотрит куда-то мимо Питера, вбок и вдаль. Питер, заглядевшийся на его лицо, успел почуять быстрое движение сзади и даже почти развернулся, но тут в затылке будто взорвалась ослепительная петарда, и наступила тьма.

…Он разлепил веки и понял, что подвешен за связанные руки; оглядел незнакомую круглую комнату с каменными стенами без окон, освещённую мягким желтоватым светом, и произнёс хрипло:

– Колдун. Я так и знал.

И увидел, как из-за черного саркофага, висевшего в центре комнаты, вышли трое.

6

У господина Жана Антуана Филиппа Легри, старосты деревни Малый Лакон, заседателя окружного суда и прожектиля второй ступени братства Урании, день определённо удался. Жаль, конечно, что троим ленивым придуркам, которые по чьему-то бараньему недосмотру вообразили себя борцами с чудовищами, удалось ускользнуть, но ничего, на сегодня хватит и одного молокососа. Щенок сумел найти деревню, думал староста; сумел прочитать тайны древних, значит, будут и другие.

– Не люблю молокососов, – произнёс Легри вслух.

Юнец, висящий у стены, не ответил ему – он очнётся, но не сейчас. Двое субурдов шевельнулись, но, сообразив, что это не команда, снова застыли, сберегая тепло. Саркофаг в центре круглой комнаты, бесконечно чёрный и идеально прямоугольный, остался неподвижен.

Староста не любил молодых да ранних потому, что сам он стал некромантом поздно. Зато, утешал он себя, это был зрелый шаг, Франциск ему ведь так и говорил, и в братстве это понимают. Несомненно понимают. Только не говорят они ему ничего, вот уже с десять лет ни слуху ни духу… Ну да и ладно, ему и без них хорошо: когда ты могуч, неуязвим и когда у тебя есть цель, тебе некогда предаваться скуке и унынию.

Это случилось давно, жаркой летней порой, когда не хватает ни рабочих рук, ни длинного-предлинного дня. Запись в книге расходов и доходов, которую он завёл, подражая спесивым городским заседателям (он виделся с ними на окружном суде, куда его тоже избрали), гласила:

«12 курей отдал в уплату долга соседу Люшу. Сегодня произошло воистину удивительное событие. Заканчивая рыть яму для погреба, наткнулся на скрытую в глубинах холма пещеру, которая вела, казалось, в самое сердце земли. Пришлось изрядно потрудиться, с тем чтобы расчистить ход, но оно того стоило – в конце пещеры обнаружилась дверь. С помощью самого тяжёлого лома и колуна удалось ослабить один засов, а к утру следующего дня дверь подалась».

«У меня не хватает слов, чтобы описать это чудо. Большая круглая комната, как будто бы освещена; в центре стоит хрустальный гроб, в коем лежит молодая женщина удивительной красоты – вот что я увидел в образовавшуюся щель, и с удвоенной силой начал взламывать преграду, но не прошло и минуты, как хрусталь, из которого он был сделан, стал чернеть прямо на глазах. В отчаянии я просунул голову в зазор, надеясь запечатлеть её образ, но увы мне, было поздно, и я застрял в глупейшем виде: голова внутри комнаты, а тело в пещере. Спасла меня моя супруга, да продлят небеса её дни. Её издевательства и насмешки – наказание за мою нетерпеливость и горячность. Я их принимаю кротко, как подобает смиренному прихожанину».

В течение нескольких лет после досадного застревания головой Жан Легри открывал гроб силой, и даже хотел купить и перенести в тайную комнату новейший паровой кузнечный молот – но тогда-то и обнаружил, что проклятый саркофаг имеет свойство восстанавливать утраченные куски, залечивать сколы и выбоины. Единственной зацепкой были углубления в форме ладони – два по бокам и одно с торца. Вначале он решил, что дело в размере: сделал отдельный вход в пещеру, жадно искал обладателя подходящих конечностей и уговорами, угрозами, а иногда за плату водил их «приложить ручку». Ничего не помогало. Томилис язвила, он огрызался, жизнь продолжалась такой, как и была – серой, пугливой, обыденной; лишь воспоминание о том самом дне согревало его.

Пожилой знахарь по имени Франциск попал в их дом на исходе осени, в начале ноября. Томилис встретила его по дороге к Лакону, помогла ему нести сумку, они разговорились, и выяснилось, что доброму страннику негде переночевать, а у бездетных супругов Легри как раз найдётся место. Жан равнодушно смотрел, как его супруга беседует за столом с путником о всякой ерунде вроде трав и погоды, затем собрался было снова навестить саркофаг, как неожиданно их гость окликнул его скрипучим голосом:

– Милейший хозяин, разрешите с вами поговорить с глазу на глаз?

Легри так удивился, что разрешил.

Разговор состоялся у входа в пещеру с саркофагом. О чём они говорили, Легри не рассказывал никогда и никому, включая и Томилис, и в дневник свой ничего не записал. Старик исчез сразу после разговора. Его видели на тракте ранним утром – он шёл пешком, налегке, с пустыми руками.

Без сумки.

Жан Легри, разобравшись с дарами странника, уже через месяц создал своего первого субурда, а еще через пару недель, как и договаривались, отправил первый материал знахарю; Франциск в нём не ошибся. Проблема нехватки рабочих рук была решена на корню, и месяц спустя он взялся за саркофаг с новыми силами. Однажды он проснулся особенно возбуждённым, всё утро ходил по дому туда-сюда; Томилис равнодушно смотрела, как он скрылся в пещере, прихватив свой дневник, свечки и перо с чернилами. Вернулся он оттуда неожиданно скоро, радостный, счастливый – и с разбитыми в кровь руками.

«…удивительное событие случилось тогда, на самом пике моего отчаяния и безнадёжности. Я несколько раз ударил кулаком по чёрному камню, не обращая внимания на боль – и чудо! чудо! – крышка гроба сдвинулась на полпальца и тут же стала на место. Я немедленно остыл и напряг весь мой разум. Осмотрев гроб, я обнаружил на нём капли моей крови из разбитых рук. Полагаю, это оно. Я нащупал путь – он, как и должно, лежит через кровь».

7