Истинное восприятие. Путь дхармического искусства

Такая есть-ность, бытийность, или осознанность, известна как практика пост-медитации. В сидячей медитации ты не грезишь, а просто сидишь, отождествляешься со своим дыханием, работаешь с мыслями. Ты всё делаешь в ручном режиме, очень точно, постоянно. Но в послемеди-тационной практике ты – здесь. Ты совершенно точно здесь: причёсываешься ли, гладишь одежду, прогуливаешься, ешь персик – что угодно. Всё это выражение есть-ности.

Что касается искусства, то если ты творишь искусство – ты просто творишь. Ты видишь, что этому куску глины здесь не место, или вот этот цвет неуместен, поэтому ты его соскабливаешь или берёшь другой цвет. Просто берёшь и делаешь. Нет ни проблем, ни трудностей. Никто ни с чем не борется. Ты не стараешься стать властелином мира. Ты просто стараешься быть собой и выразить себя очень, очень простым, медитативным и неагрессивным буддийским образом. И по мере того, как ты всё больше медитируешь и всё больше упражняешься в искусстве, граница между медитацией и искусством, между открытостью и действием становится всё более расплывчатой – и в прошлом это испытал каждый.

Буддийский подход к искусству – неагрессивный. Агрессивность приводит к соперничеству: денежные вопросы, сравнения, разочарования, возбуждение – всё что угодно. Если агрессии нет, возникает радость, открытость, танец. Я имею в виду не радость в смысле света-и-любви, купания в океане мёда, – а радость в том смысле, что к вещам можно прикоснуться и выразить свою признательность. Можно смотреть на прекрасные вещи, но срывать цветок бессмысленно. Ты можешь смотреть на вещи, переживать, чувствовать, касаться их, и это восхитительно. Это настоящее чувство настоящего богатства с точки зрения неагрес-сивности, несобственничества. Некоторые люди в больших городах идут глазеть на витрины магазинов и всё время чувствуют себя несчастными, потому что не могут ничего позволить себе купить. Другие люди идут поглазеть на витрины потому, что им нравится смотреть на красивые вещи. Это, похоже, глубинное различие.

У агрессии очень глубокие корни. Гнев – как ядро земли, он варился годы, годы и годы, тысячи лет. И когда он собирается лишь чуточку показаться на поверхности земли – это агрессия. Не пытайся его устранить и не пытайся его вызвать – это называется путь. Путь состоит из собирания грязи, камней, травы. Он объем-лет всё – страсть, агрессию и неведение. Без них у тебя не будет пути. Поэтому не старайся проложить шоссе, чтобы под колёсами твоего автомобиля всё было гладко. В этом разница между буддийским путём и американским материалистическим путём.

Бывает агрессия, вызванная тем, что ты забил свою голову всякой всячиной и хочешь это всё выпустить, выставить напоказ. Другой вид агрессии – соперничество, ориентированность на достижения. А ещё один вид агрессии – когда ты так собою поглощён, что забываешь о поверхности холста или о материале, с которым работаешь, и потому теряешь нить. Кроме того, во многих случаях искусство считается разрядкой, отдушиной. Это совершенно неправильный подход. Произведение искусства не должно считаться отдушиной! «Делать нечего, да и уныло как-то. А не встать ли мне за гончарный круг и сделать парочку горшков? Дельная мысль». Расценивать таким образом искусство – невероятно кощунственно. Искусство должно быть очень серьёзным.

Искусство не знает границ. Можно сделать что угодно. Из ветки можно сделать пару палочек для еды. Можно создавать всевозможные вещи. Тебе не обязательно полагаться на профессиональные знания для того, чтобы что-то сделать – если только ты не работаешь с чем-то сложным, например компьютерами. В то же время необходима открытость к художественному видению, которое может быть очень сложным в смысле символов, пространства и так далее. Это также приходит с сидячей практикой медитации. В искусстве твой материал обычно основан на чём-то очень простом и прямом. Иногда присутствует страх, иногда препятствия, но надо просто идти вперёд и делать. Однако если ты ожидаешь, что работа будет великолепной, то она в результате окажется ужасной.

Рассматривая роль медитации в художественном восприятии, нам стоит попытаться понять, каким образом практика медитации изменяет твой способ взаимодействия с миром: как она меняет твою зрительную и слуховую системы, а также речь. То, как ты смотришь на кого-то, зависит от твоей уверенности и от силы твоего желания смотреть на этого человека. Когда ты проецируешь свой голос, ясно, что ты хочешь себя показать. Поэтому я хотел бы, чтобы было совершенно ясно, что мы говорим не только об одной лишь эстетике. Многие художники пытаются представить что-то красивое и милое, цветочное, вежливое. Но мы не стараемся быть излишне вежливыми или эстетичными – или, если уж на то пошло, чрезмерно грубыми. Идея в том, что наше поведение и работа с чувственными восприятиями исходит из простого прямолинейного буддизма. Можете называть это природой будды.

Начнём с того, что важно иметь перед собой чистый лист бумаги. Это значит, что ты готов открыться, готов отпустить. Буддийский подход к искусству состоит не столько в изучении тонкостей пяти семейств будд, сколько в наличии чувства открытости и перспективы. Художественный талант и концепция зрительного пространства тебе уже доступны. Их не надо взращивать и не надо ничего сочинять безо всякого контекста. Это происходит естественно и очень просто. Согласно подходу тантрического буддизма, мы не взаимодействуем с искусством с чисто эстетической точки зрения, а подходим к художественному таланту и восприятию просто, как к естественным явлениям.

Весь вопрос в том, чтобы уделять окружающему нас пространству больше внимания. Тем самым мы развиваем чувство уверенности – уверенности в том, что пространство существует прямо перед нами и что оно ничего не требует. Это свободный мир, по-настоящему свободный мир. Конечно же, в жизни постоянно возникают вопросы и колебания. Они похожи на чистый лист бумаги, на холст. Отталкиваясь от этих сомнений, мы совершаем своё движение. Может быть, мы из них начнём делать рисунок или картину. Мы постоянно создаём и воссоздаём; каждый миг мы движемся от ранее созданной картины к созданию новой. И это связано с уверенностью. Надо быть крайне чувствительным и пробуждённым. Это самое точное слово, которое мне приходит на ум: пробуждённый. А также нужна некоторая нарочитость, намеренность. Но нарочитость здесь не означает попытки внедрить в процесс собственное эго; она основывается исключительно на опыте и вдохновении.

Вообще говоря, людям присуще стремление к творчеству, артистичности, но это очевидная ловушка. С «артистичностью» мы проявляем склонность к организации и выстраиванию вокруг неё догмы, и начинаем защищать свою территорию. Как только мы начинаем это делать, у нас начинаются всевозможные проблемы: проблемы коммуникации с самим собой и проблемы в общении с другими.

Некоторые художники ценят эксцентричность: «Да к нему не подступишься, это же просто сумасшедший художник. Всё, конец». Попробуй кто приблизиться к такому художнику – так он с ним и разговаривать не станет. У него лишь несколько тщательно отобранных друзей. Он не будет разговаривать ни с кем, кто не ведётся именно на его заморочки, именно на его эго. Это хорошо известный подход, и поскольку он равнозначен такому явлению, как духовный материализм, мы можем назвать это художественным материализмом.

Пыл и рвение для художника могут стать проблемой. Когда ты стремишься что-то сделать, ты совершенно не воспринимаешь находящийся перед тобой чистый холст или лист бумаги. Картина уже нарисована и напечатана. И потому тебе нечего писать, никаких границ преодолевать не надо, нечего творить. Твоё видение совершенно однобокое – а значит, его по сути не существует. Можно что-то придумать от необходимости, или от ожиданий – твоих собственных или твоих друзей. Но в результате получится дрянь. Думаю, дерьмо собачье – самое подходящее здесь определение.

Некоторых людей может вдохновлять жестокость в искусстве, например, картины себя самого, взрывающего собственную голову или мозги. Но единственные, кого это заинтересует, будут люди с агрессивным мировоззрением. И хотя такие жестокие работы могут быть представлены в великолепной дзэнской, умиротворённой манере, они совершенно черны. Ты творишь чёрную магию, которая приносит больше вреда, чем пользы. Поэтому необходимо быть очень осторожным. Создание произведения искусства – не безобидное дело. Это всегда мощное средство. Искусство – чрезвычайно мощная и важная вещь. Оно бросает вызов людским жизням. Так что у вас есть две альтернативы: либо вы создаёте чёрную магию, чтобы привлечь к себе людское внимание, либо создаёте и привносите в мир некое глубинное здравомыслие. Таковы две возможности, поэтому будьте очень, очень осторожны.

Искусство в повседневной жизни

Практика осознанности – это не только лишь сидячая медитация или медитация в действии. Это уникальная практика тренировки в поведении вдохновлённого человека. Именно это значит быть художником.

В практике осознанности, на санскрите «випашьяна», необходимо общее чувство признательности, или искусности. Практика осознанности в высокой степени психологична: она привносит в нашу жизнь много нового материала, а также подразумевает использование уже имеющегося. Можно сказать, что понимание ума приносит понимание

повседневной жизни. И потому оказывается, что по сути нас окружают всевозможные способы переживания и выражения нашего художественного таланта.

Между подходом внимательности (на санскрите шаматха) к искусству и подходом осознанности (випашьяна) есть разница. В случае с внимательностью присутствует некий оттенок обязательства и ограничения; от нас требуется развить острую, точную внимательность. Хотя напряжение от такой внимательности может быть очень лёгким – мы лишь слегка затрагиваем процесс дыхания, и есть свобода, – тем не менее это всё равно требование, выдвигаемое к самому себе. В случае практики осознанности есть всего лишь признание. Ничто на нас не давит и от нас ничего не требуется. Наоборот, благодаря практике осознанности мы можем просто сонастроиться с миром явлений – как внешне, так и внутренне.

Понятие художник очень важно – и в данный момент, похоже, необходимо. Говоря об искусстве, мы можем просто подразумевать кого-то, кто обдуманно выражает красоту и восторг или нелепость и грубость нашего мира в форме поэзии, живописи или музыки. Такое искусство можно назвать преднамеренным. Оно предназначено не столько для тебя самого, сколько для выставления на обозрение, каким бы честным и искренним художник ни был. Такой художник может сказать, что он сочинил стихотворение просто потому, что таковы были его чувства. Но если причина в этом, зачем тогда его записывать на листе бумаги и ставить дату? Если это исключительно для себя, его не надо записывать. Когда бы ни присутствовала потребность записи твоего творения, есть и тенденция думать: «Если я запишу эту блестящую идею, моё творение, тогда – возможно, вполне случайно – кто-нибудь её увидит и ему понравится!» Этот нюанс всё равно присутствует, каким бы честным и искренним ни был художник.

С такой точки зрения произведение искусства есть выставка. Я не говорю, что это неправильно, – ни в коем случае. В сущности, если мы будем придерживаться моралистического подхода к искусству, всё станет слишком тяжеловесным. Мы пытаемся удержаться от эгомании и показываем всего пару сантиметров или краешек своей работы в страхе, что если покажем её целиком, то это будет тешить наше эго, питать гордыню и так далее. В таком подходе слишком много сомнений и колебаний туда-сюда. В показном искусстве – до тех пор, пока ты не начнёшь понимать, что полученная тобой тренировка и дисциплина – это твоя собственность, и ты можешь делать с ними что угодно, пока у тебя не будет такого чувства обладания, – ты будешь считаться неискренним. Это касается любого вида искусства. Полученные тобой упражнения и дисциплина уже неотъемлемы; ты владеешь ими целиком и полностью, и лишь от тебя самого зависит, как ты их представишь. Это то же, что и мудрость линии преемственности, которая передаётся конкретному держателю, и этот держатель линии пользуется своей властью в вопросах того, каким образом представить её текущему поколению.

Ты можешь предположить, что в практическом искусстве рисунка тушью художники свободны и могут делать то, что им захочется. Картины – это просто чернильные кляксы, скомпонованные вместе, и осмысленность в них кажется случайностью. Но этим художникам пришлось долго, тяжело упражняться, всем до единого, в очень традиционной манере рисования. В таком консервативном подходе ты волен делать, что хочешь, только по завершении обучения. Поэтому даже работа кажущегося свободным художника восходит к этому консервативному пониманию. Думаю, что традиция Востока всегда была именно такой. Но на Западе, особенно в двадцатом веке, люди не всегда начинают с прохождения полного цикла обучения. Они пользуются исключительно собственным талантом, имитируя свободный стиль тех, кто такое обучение прошёл. А это очень непредсказуемо – иногда они попадают в цель и приходит оглушительный успех, а иногда промахиваются и проваливаются с оглушительным треском. Поэтому для того, чтобы создать работу в по-настоящему свободном стиле, необходима неловкость от восприятия собственной неловкости. Такой наблюдатель на самом деле необходим. У нас нет другого выбора. Единственное, что сбивает со всего налёт серьёзности, так это чувство юмора – не бунтарский юмор, а тот, который ценит разворачивающиеся вокруг нас игры. А это порождает дальнейшую импровизацию в чистке зубов и тому подобном.

В целом тибетский подход очень консервативен. Кроме того, культурная позиция такова, что в Тибете нет светского искусства. Даже если ты хочешь нарисовать тханку в вольном стиле, сюжет всё равно должен быть религиозным: различные гуру, божества или защитники. Поэтому в Тибете особо не разгуляешься, в то время как в китайской или японской традиции дзэн люди часто выражают светское искусство языком дзэн. В том, что касается социальной психологии, их схема мышления была выше, чем у тибетцев. Они не столь рьяно придерживались доктрины, но зато нашли способ выразить учения в мирском искусстве, что имеет иные культурные результаты.

Искусство медитативного переживания можно назвать подлинным искусством. Такое искусство не предназначено для выставки или широкого распространения. Наоборот, это непрерывно развивающийся процесс, где мы начинаем ценить своё жизненное окружение, каким бы оно ни было, – оно ведь вовсе не обязательно хорошее, прекрасное и приятное. С этой точки зрения искусство можно определить как способность видеть уникальность каждодневного опыта. Каждый миг мы можем делать всё то же самое – каждый день чистим зубы, каждый день причёсываемся, каждый день готовим обед. Но эта кажущаяся рутинной повторяемость каждый день становится уникальной.

Появляется некая интимность с рутинными привычками, через которые ты проходишь, и тем искусством, которое в них заключено. Вот почему это называется искусством в повседневной жизни.

В этой стране существует множество традиций и философских направлений практики осознанности. Делаются попытки развивать осознанность через осознание тела, осознание окружения, а также через контакты с различными группами. Их тоже можно считать произведениями искусства. Но проблема появляется тогда, когда мы неспособны ценить незначительные детали нашей повседневной жизни и взаимодействовать с ними. Выполнение особых практик осознавания тела в отрыве от повседневной жизни – сходить в зал, выполнить программу и вернуться – может казаться чрезвычайно плодотворным и освобождающим; однако в твоей жизни всё ещё присутствует двоякость. Ты чувствуешь важность и серьёзность художественной работы или практик осознавания, которыми ты занимаешься, но, в сущности, чем больше ты ощущаешь важность и серьёзность этой затеи, тем больше вероятность краха развития твоей осознанности. Настоящая осознанность не может появиться, если ты занимаешься разделкой своего опыта на категории и рассовываешь его по разным полочкам.

Одна из тех вещей, которые нам надо преодолеть, чтобы стать подлинным художником, – это агрессия. Позиция агрессии такова, что всё одинаково, поэтому какая разница? Она приносит с собой ощущение, что весь мир вступил против тебя в заговор и нет смысла даже пытаться с ним как-то работать. Бессмысленно вдаваться в детали. Всё одинаково, так что какая разница? Это подход уличного бойца. Такая агрессивная позиция – зерно грубости как противоположности искусству. Такая грубость крайне тупа и слепа, она упускает большинство тонких нюансов жизни и её интересные стороны. Если мы начинаем видеть хотя бы часть этого процесса, агрессивность намеренно блокирует нас. Эта позиция агрессии приносит с собой идею, что тщательность бесполезна, как и повторяющиеся попытки взаимодействовать с вещами. Если ты неспособен ясно видеть ситуацию с первого раза, ты можешь вернуться второй раз, третий и четвёртый – но агрессия убивает этот потенциал возвращения и развития терпения, которое позволяет по-настоящему ощутить ситуацию. Поэтому мы вполне можем отнести агрессию и нетерпеливость к антиискусству, к источнику грубости.

В практике осознавания ты с помощью терпения способен ещё и видеть тень собственного наблюдателя. Ты не стараешься ухватить лишь один кусок внимательности и вцепиться в него, а переживаешь как внимательность, так и её тень, её окружение. Ты невероятно ценишь свою жизнь и то, как её следует проживать. Поэтому практика осознанности – это не только сидячая медитация или медитация в действии. Это уникальная практика тренировки в поведении вдохновлённого человека. Именно это значит быть художником.

В то время как иные художники избирают подчёркнуто артистический или показной подход, с практикой осознанности все твои способности, весь твой потенциал становятся совершенно открытыми (я использую слово «показной» не в пренебрежительном смысле, а в нейтральном). Тебе надо не так уж много вдохновения. На самом деле для создания хорошего произведения искусства – поэмы, картины, музыки, чего угодно – нет необходимости в таком количестве всяческих приёмов. Ты просто проговариваешь тот опыт, который ты пережил – просто проговори его, сыграй, нарисуй. Как только ты начнёшь мутить эту тихую заводь, всевозможные энергии хлынут потоками. А так как первая попытка была свободной, ясной и изобретательной, тогда вторая, третья, четвёртая работы вообще не будут проблемой. Они появятся естественно, очень просто. Но если ты озабочен мыслями вроде: «Ой, я не умею писать стихи; я никогда этого не делал. Было дело в школе, но получалось довольно плохо. Я даже кружок нарисовать не могу. Куда мне петь!» – это просто колебания. Они не имеют ничего общего с художественным даром. Профессиональный, механический талант тоже не препятствие – это психологическая агрессия, над которой надо поработать. Когда эта психологическая агрессия преобразована в энергию творческого таланта, ты начинаешь понимать, что способен делать что угодно – к своему изумлению.

Опыт випашьяны много чего даёт для искусства, не только для живописи или других творческих направлений самовыражения, но и для отношений вообще – как общаться, как говорить, как готовить пищу, как подбирать себе одежду в магазине, как выбирать еду в супермаркете – для всех этих мелких деталей. Некоторые люди становятся крайне параноидальными, так как их не воспитали в культурном обществе, так сказать, и у них не было никакой возможности научиться иметь дело со всем этим. Они становятся параноидальными, агрессивными, ершистыми и набрасываются на аристократизм как на очередную блажь: «Да не надо мне этого, я и своей неотёсанностью вполне доволен». Но проблема здесь опять в агрессии. Дело не в том, что ты должен подстроиться под особую информацию или определённую традицию, под конкретные манеры поведения за столом или выбора гардероба. Это никак не связано с какой-то культурой; наоборот, оно связано с твоим инстинктом – в том, что твой инстинкт открыт и у него есть пространство, чтобы привести свой потенциал в действие. Затем, в силу самого того факта, что они являются благородными животными, люди проявляют собственные человеко-животные, обезьяноподобные, благородно-обезьяньи вкусы в любом виде.

В этой стране современное широкое искусство особенно сосредоточено на простом изображении сарказма и грубости; оно в высшей степени несносное, неприятное, грязное – и, без сомнения, заставляющее думать. Похоже, художников вполне устраивает создание таких объектов искусства, потому что им страшно передавать массам положительный посыл. Любые положительные сообщения чреваты проблемами. Самый безопасный способ вложить какой-то художественный посыл – сделать это с позиции критики существующих течений в обществе, а это очень безопасно. Можно сказать, что это тот же приём, что и в логике Нагарджуны: не стоит опираться ни на что, не надо опираться ни на какую логику. Раз у нас нет никакой философии, мы в безопасности, можем критиковать и нигилистов, и этер-налистов, и даже тех, кто занимает срединную позицию, – вот наша философия. Но всё же здесь как-то недостаёт прямоты. В конце концов, мы, буддисты, следуем Будде – Махариши, Великому Риши, который шёл по прямому пути. Так же и в искусстве важно и необходимо сделать из себя мишень. Может быть, мы станем мишенью критики за представление положительного искусства, но это будет наилучший подход. И точно то же самое в нашей повседневной жизни: не отрицать ничего, что с нами происходит (отрицание – отдельный стиль жизни), а предпринимать и являть вовне определённые шаги, такие, например, как понимание ценности красоты. Так что искусство в трансцендентном смысле становится настоящей практикой осознанности, випашьяной.

Ранее мы говорили о необходимости стать хорошим учеником чайного мастера, учась заваривать чашку чая совершенным образом и радовать этим друзей. С обычной точки зрения это в точности похоже на желание родителей, чтобы их дети выросли и стали благовоспитанными мальчиками и девочками: что ты идеально развлекаешь друзей, занимаешь их, говоришь нужные слова в нужное время, и всё идёт чисто и гладко. Но в данном случае речь идёт о чём-то гораздо большем. Если связать это с идеей практики осознанности, тогда мы имеем становление бодхисаттвы, то есть наивысшего, непревзойдённого благовоспитанного члена общества, которого только можно себе представить. Бодхисаттва известен как великий хозяин, принимающий гостей, как великий корабль, мост, дорога, гора, земля – всё, что имеет дело с людьми. Поэтому в нас заложен большой потенциал. Этот элемент можно применить и на начальном уровне практики випашьяны; нам не надо начинать сразу с таких масштабных вещей. Наши энергия, деньги, пространство и опыт могут быть ограничены, но по крайней мере мы можем начать с практического уровня развития осознавания этого потенциала.

Мы можем начать с возможности опыта випашьяны, состоящего в том, что повседневная жизнь есть произведение искусства, если смотреть на неё с позиции неагрессивности. Это очень важный момент, особенно для преодоления неуклюжести и грубости, что в данном случае является не обыкновенными неуклюжестью и грубостью, а фундаментальными, феноменологическими неуклюжестью и грубостью. Агрессия есть антиискусство. Если состояние твоего ума неагрессивно, ты чувствуешь, что ты богат, изобретателен и бесконечно вдохновлён. Когда кто-то зол и напряжён – даже если говорить о такой обычной, буквальной агрессии, как злость, – тогда она отсекает все возможности импровизации с тем, что существует в твоей жизни как часть твоего художественного таланта. Их больше нет, потому что если появляется то, с чем потенциально можно сымпровизировать, ты злишься, и эти вещи становятся досадной помехой. Тебе хочется избавиться от них, уничтожить их. Это как разгневанный человек, возвращаясь домой и не находя способа выразить свою злость, начинает швырять стулья и стучать кулаком по столу. Здесь нет ни капли артистизма – и это, мягко выражаясь, довольно жалкое зрелище.