Занимательная гебраистика – 2

Одновременно, надо было реагировать и на изменения, происходившие в окружающем мире параллельно форсированному усложнению языка. Причём, изменения эти происходили не одно за другим, а, зачастую, одномоментно и в больших количествах. Когда в 1918 году закончилась Первая Мировая война, пришлось срочно придумывать ивритские названия для новых государств, возникших на перекроенной политической карте Европы. И основную проблему создала случившаяся в России революция.

Если для России название в иврите уже было – «Русия», с ударением на первый слог, то прилагательное «советский», введённое в обиход новым режимом, требовало творческого подхода. Его и проявили – в полном соответствии с принципом минимизации количества иностранных слов в языке. От ивритского существительного «моаца» (совет) было образовано прилагательное «моацти», и странное явление, появившееся на месте большей части бывшей Российской империи, стало именоваться «Русия ха-моацтит».

Но исторический процесс ставил перед специалистами по языку новые задачи. Несколькими годами позже руководство Советской России решило провести большую реформу, в ходе которой, помимо прочего, поменяло название государства. Ответственные за пополнение словаря иврита откликнулись и на это, но, в полном соответствии с высказыванием Жорж Санд, пошли по максимально сложному пути.

Точнее, появилось сразу три решения. Первое было самым простым – продолжить пользоваться старым названием и именовать Советский Союз Советской Россией (что, впрочем, было не особо оригинальным – так поступили в мире многие). Второе решение было в духе языковой политики – придумать для нового названия ивритский перевод. Перевод придумали – и сторонники этого решения стали называть Советский Союз «Брит ха-моацот», что буквально означает «союз советов». Третье решение было совсем странным – транслитерировать на иврите официальную аббревиатуру «СССР» и произносить её как «эс-эс-эс-эр».

Первоначально все три обозначения использовались одинаково. В какой-то момент первое начало исчезать, а в использовании двух других появился политический смысл – ивритское название стало основным в официальной речи и документации, а транслитерация русской аббревиатуры использовалась в языке тех, кто был настроен относительно про-советски. Вскоре, же после провозглашения независимости Израиля, транслитерация аббревиатуры «СССР» стала отличительным признаком речи коммунистов и им сочувствующих.

Одновременно в иврите появилось новое прилагательное «совьети», которое достаточно быстро и основательно вытеснило старое «моацти». Откуда оно взялось, не очень ясно, но можно предположить, что оно было калькой с английского.

Можно, конечно, сказать, что путаница с названиями Советского Союза на иврите была отражением сложностей, имевших место в международной политике, но это объяснение будет слишком простым, а потому и не очень подходящим. Скорее, это было неосознанным стремлением максимально затруднить достижение простоты.

Бюрократия

Айзек Азимов как-то написал: «Бюрократия разрастается, чтобы поспеть за потребностями разрастающейся бюрократии». Хотя сам он не был чиновником, но, тем не менее, весьма неплохо разбирался в вопросе, описав в серии романов о Галактической империи организацию, созданную, в том числе, для того, чтобы стать альтернативой всепобеждающей бюрократической системе, но которая сама бюрократизируется и заменяет ту систему, которой изначально противостояла.

Помимо прочих, бюрократия порождает еще и проблему языковую. На заре существования цивилизации всё было просто. Когда, как в Древнем Египте, ее задачи ограничивались своевременным сбором податей и организацией ремонта ирригационной системы, можно было обойтись без сложной иерархии и просто именовать всех представителей бюрократии писцами. Но с развитием цивилизации задачи бюрократии усложнялись, писцы постепенно становились чиновниками, а чиновников надо было объединять в организации, которым требовались названия.

Изобретая названия для бюрократических организаций, человечество всегда проявляло недюжинную смекалку. Тем не менее, в процессе развития того пласта языка, который обозначал разные аспекты чиновничьей деятельности, появилось несколько универсальных слов, которыми можно воспользоваться для обозначения практически любого понятия.

Собственно, «чиновник» – как раз одно из этих слов, и применить его можно почти к любому представителю бюрократической системы. Для обозначения же мест работы чиновников, помимо слов, обозначающих очень специфические понятия и процедуры, существует одно общее, которым можно назвать практически всё, что угодно – «учреждение».

Так как бюрократия свойственна практически любой культуре, то и подобные явления возникают практически в каждом языке. Иврит исключением не стал. Правда, для самой бюрократии ивритского названия так и не придумали – её так и именуют «бюрократией». То ли лингвисты из Академии языка хотели таким образом подчеркнуть, что на самом деле это явление Израилю чуждо, то ли просто проглядели. При этом вторая гипотеза представляется гораздо более вероятной. Но зато названий для разных учреждений придумали множество.

В полном соответствии с законами жанра появилось и слово, степень универсальности которого приближается к максимально возможной. Основой для него послужил глагол «мисед», значение которого словарь определяет как «упорядочивать что-либо или же делать постоянным». Само слово «мосад» определяется словарём как «организация или институция, имеющая определённое и известное предназначение». Словарное определение вполне адекватно отражает широту применения термина – от ивритского аналога «образовательного учреждения», который подходит ко всему – от детского сада до университета, и до названия небезызвестной израильской организации, столь популярной среди конспирологов и авторов дешёвых детективов.

Более того, именно это слово, непреднамеренно подчеркнув его универсальность, выбрал израильский переводчик романов Азимова для обозначения той самой бюрократизировавшейся системы, которую сам писатель назвал «Foundation».

Двухколесный

По словам Бернарда Шоу, «Газета – это печатный орган, не видящий разницы между падением с велосипеда и крушением цивилизации». Если немного развить мысль великого драматурга, то можно сказать, что и падение с велосипеда и крушение цивилизации для прессы одинаково интересны – о них можно написать.

При этом появление новой цивилизации прессе, как правило, неинтересно совсем – в основном потому, что по уровню зрелищности уступает не только крушению цивилизации, но даже и падению с велосипеда. С велосипедом же дело обстоит совсем плохо – если некоторые случаи падения с него пресса как-то освещает, то история его появления так и остаётся покрытой мраком.

При этом значение велосипеда в жизни человеческого общества непрерывно растёт. Рост этот далеко не всегда освещается прессой, и судить о нём можно зачастую по косвенным признакам – например, по наличию необходимости в обозначающем его слове. В иврите эту необходимость почувствовали достаточно рано – по крайней мере, судя по тому, что первое упоминание ивритского названия велосипеда имело место в 1899 году, и придумано оно было, видимо, самим Элиезером Бен-Йехудой.

Название было создано вполне стандартным методом – прямым переводом французского слова «bicyclette», буквальное значение которого – «двухколесный». Нестандартным были используемые средства. Взяв встречавшееся ещё в Ветхом Завете слово «офан», для его «удвоения» Бен-Йехуда вынул из нафталина грамматическую форму, именуемую «двойственным числом». В незапамятные времена этой формой обозначали два предмета (обычное же множественное применялось уже когда их было три или больше). Причём, времена эти действительно были незапамятными – даже в Ветхом Завете эта форма встречалась в весьма ограниченном количестве устойчивых конструкций и больше нигде не применялась. В результате появилось слово «офанайим», которым пользуются до сих пор. Правда, применение настолько устаревшей грамматической формы придало новому слову некоторую органичность – само слово «офан» тоже было не так чтобы широко употребимым, и для обозначения колеса пользовались (и пользуются до сих пор) пришедшим из Ветхого Завета же словом «гальгаль».

Неизвестно, в какой именно ситуации сам Бен-Йехуда почувствовал необходимость в этом слове, но, придумав его, он решил одну проблему. И если раньше на иврите можно было описать только одну из упомянутых Бернардом Шоу тем – крушение цивилизации, то теперь стало возможным описать и падение с велосипеда.

Подниматься, преодолевая сопротивление

В одном из романов Клиффорда Саймака сказано: «Вся история человечества – погоня за невозможным, и притом, нередко, успешная. Тут нет никакой логики: если бы человек неизменно слушался логики, то до сих пор жил бы в пещерах и не оторвался бы от Земли». Можно сказать, что этим высказыванием классик научной фантастики подвёл черту под продолжавшимися столетия, если не тысячелетия, попытками найти хоть какую-либо логику в функционировании такого странного механизма, как человечество. Справедливости ради надо заметить, что классик никого не убедил и поиски логики в функционировании человечества продолжились и после того, как эта мысль была высказана.

Будучи в крайней степени нелогичным, человечество распространило свою нелогичность на массу вещей, которые придумало. Можно, конечно, вспомнить математику, придуманную человечеством же, и отличающуюся предельной логичностью, но она, скорее, будет исключением, подтверждающим правило. Особенной же нелогичностью отличается язык – инструмент, которым человечество пользовалось при придумывании практически всего, включая математику и логику.

В самом же языке одним из наиболее ярких выражений нелогичности являются синонимы. Далеко не всегда понятно, из-за чего для обозначения одного понятия появляются несколько слов, объяснить же, каким из них в каком случае пользоваться, зачастую просто невозможно. Иногда же их разница между ними, в общем, ясна, но только непонятно, почему для уточнения значения при помощи уже имеющихся слов понадобилось придумывать новое.

Так случилось с глаголом, значение которого толковый словарь объясняет как «перемещаться из какой-либо точки в другую, более высокую», а по-простому – «подниматься». Для его обозначения в иврите уже в древности существовал глагол ««ала». Видимо, одного этого глагола жителям древнего Израильского царства не хватило, и в дополнение к нему был придуман глагол «хэ’эпиль», значение которого – «подниматься, преодолевая сопротивление или прилагая усилия». Мы уже никогда не узнаем, насколько часто в древние времена он использовался в устной речи, в Ветхом Завете же он был применён всего один раз – в книге «Исход». С тех пор этот глагол весьма основательно забыли, и ни в древних, ни в средневековых текстах он не использовался.

Но тут настала эпоха, которую историки именуют «новым временем». Тогда зародилось сионистское движение и началась репатриация евреев в Палестину, именуемая на иврите словом «алия» – «подъём». В определённый момент управлявшие Палестиной британские власти пришли к выводу, что этот процесс не отвечает их интересам, и ввели крайне жёсткие ограничения на еврейскую иммиграцию. Результатом стало создание руководством палестинской еврейской общины весьма серьёзной и налаженной системы нелегальной иммиграции.

У нелегальной иммиграции были разные названия, пока детский поэт Левин Кипнис не вспомнил про странное слово, использованное один раз и потом забытое, и не применил его в одном из стихотворений. Общественности идея показалась удачной, и нелегальную иммиграцию назвали произведённым от этого глагола существительным – «хаапала», а самих нелегальных иммигрантов – «маапилим». Одно это применение показалось недостаточным, и слово стало применяться, как ни странно, в спортивной терминологии – для обозначения перехода спортивной команды на более высокий этап соревнований – например, из полуфинала в финал.

При этом, как ни странно, никто не предложил использовать это слово для других сложных подъёмов – например, для полётов в космос, в ходе которых люди действительно поднимаются, прилагая к этому титанические усилия. Видимо, это было сделано из опасений, что решение будет слишком логичным и, если судить по высказыванию Саймака, может помешать осуществлению космической программы – то есть, отрыву от Земли.

Движущийся голос

Эпиграф к роману Курта Воннегута «Сирены Титана» гласит: «С каждым часом Солнечная система приближается на сорок три тысячи миль к шаровому скоплению М13 в созвездии Геркулеса – и, всё же, находятся недоумки, которые отрицают прогресс». Из данного утверждения можно сделать массу разных выводов, далеко не всегда оптимистичных – например, что рано или поздно Солнечная система столкнётся с этим самым шаровым скоплением М13, на чём прогресс человечества и закончится. Правда, учитывая то, что на данный момент это скопление удалено от Солнца на 25 тысяч световых лет, времени у человечества ещё вполне достаточно.

За почти две тысячи лет, прошедших с того времени, как иврит перестал быть разговорным языком, Солнечная система приблизилась к скоплению М13 на 750 миллиардов миль, а на Земле неуклонно продолжался научный и технический прогресс. Учёные наоткрывали массу всего, о чём человечество раньше и не догадывалось, разные технически подкованные личности изобретали приспособления, без которых раньше все прекрасно обходились, а после изобретения оных выяснялось, что без них совершенно невозможно жить. К тому времени, как иврит снова вернулся в повседневную жизнь, таких изобретений накопились сотни, и их все надо было как-то назвать. Можно было, конечно, пользоваться ими, никак не называя, но такая возможность почему-то никому в голову не пришла.

С возрождением иврита эту проблему стали решать ударными темпами, но прогресс-то никуда не делся, и новые изобретения всё продолжали появляться. В 1895 году в Париже состоялся первый киносеанс. Первый фильм длился всего пятьдесят секунд, за это время Солнечная система приблизилась к скоплению М13 почти на тысячу километров, а в жизнь человечества вошло новое явление, игнорировать которое было невозможно. Принять его пришлось и активистам возрождения иврита. Для кинематографа срочно надо было придумывать название.

За выполнение этой задачи взялся сын Элиезера Бен-Йехуды Итамар Бен-Ави, проявивший чудеса изобретательности. Первое предложенное им слово кратко описывало само явление: корень «ра’а», означающий «видеть», он объединил его с корнем «но’а», обозначающим движение, и получил слово «р’иноа», которое весьма приблизительно можно перевести как «видение движения». Этим, правда, дело не ограничилось. Через некоторое время было изобретено звуковое кино, вытеснившее, к удивлению многих, кино немое. Возникла необходимость уточнить термин, для чего был использован корень «шама»» – «слышать», и возникло слово «шманоа», которое, однако, не прижилось, но легло в основу дальнейшей работы, в которой было использовано слово «коль» – «голос». Закончилась вся эта деятельность появлением слова «кольноа», буквальный смысл которого – то ли «голос-движение», то ли «движущийся голос».

Этот термин очень даже прижился. Те же, кто его используют, совершенно не задумываются о том, что пока они смотрят очередной фильм, Солнечная система приближается на несколько десятков тысяч миль к шаровому скоплению М13.

Башня света

Карлос Кастанеда писал в одной из своих книг: «Любой путь – лишь один из миллиона возможных путей. Поэтому воин всегда должен помнить, что путь – это только путь; если он чувствует, что это ему не по душе, он должен оставить его любой ценой. На любой путь нужно смотреть прямо и без колебаний».

То, что сказано это именно о воинах, никоим образом не мешает распространить это высказывание и на тех, кто воинами не являются. Проблема тут в другом – для того, чтобы посмотреть на путь прямо и без колебаний, путь сначала надо разглядеть.

Кастанеда, конечно, говорил в переносном смысле, но даже если воспринять его высказывание буквально, оно не потеряет своего смысла. Упомянутая проблема тоже остаётся вполне актуальной – для того, чтобы посмотреть на путь прямо и без колебаний, он должен быть виден.

Условия для этого существуют далеко не всегда, и первым препятствием тому является тёмное время суток. С этим человечество сталкивалось с самого начала своего существования, и, несмотря на разные страхи, связанные с ночью – например, убеждение, что в это время злые духи выходят порезвиться, – пыталось её решить. В результате этих попыток появились осветительные приборы различной степени сложности, от факелов до разных типов светильников, а приборам, само собой, придумывались названия.

Со временем осветительные приборы усложнялись и становились всё мощнее. Кроме того, освещать путь приходилось уже не только отдельным людям, воинам и не-воинам, но и большим группам, а зачастую ещё и кораблям, что привело к изобретению прожекторов и маяков. Само собой, когда началось возрождение иврита и зашла речь о создании еврейского государства, никто не сомневался, что оно будет нуждаться в мощных осветительных приборах – и в прожекторах, и в маяках, раз уж расположено около моря.

Сами прожекторы и маяки уже были изобретены, так что оставалось придумать для них названия. И тут лингвистическая мысль пошла по не самому обычному пути.

В случае маяка источником вдохновения послужил, судя по всему, немецкий язык. Немецкое слово «Leuchtturm», буквально означающее «башня света», перевели на иврит, получив словосочетание «мигдаль ор», но на этом не остановились, а объединили два слова в одно – «мигдалор».

Для «прожектора» применили похожую модель. Не очень ясно, опирались ли изобретатели ивритского термина на французское слово «projecteur», происходящее от латинского «projectus», что означает «брошенный вперёд», но воспользовались именно глаголом «зарак», смысл которого – «бросать». Далее присоединили к нему слово «ор», получив «заркор» – буквально «бросающий свет».

Учитывая то, что обозначения для ламп, факелов, светильников и фонарей в иврите уже имелись, изобретение этих двух слов окончательно решило проблему описания методики освещения пути, на который необходимо смотреть прямо и без колебаний.

Удар с силой

Как-то французский священник Анри Дидон, обращаясь к участникам спортивных соревнований в колледже, где преподавал, закончил своё выступление фразой на латыни: «Быстрее, выше, сильнее». Формулировка оказалась настолько удачной, что узнавший о ней барон Пьер де Кубертен не просто восхитился, а превратил её в девиз Олимпийского движения.

У этой вошедшей в историю фразы есть одна особенность – она состоит исключительно из наречий. В многочисленных сборниках афоризмов, изданных за время существования книгопечатания, таких фраз не так много. Но есть некоторое количество крылатых выражений, где наречия являются хоть и не единственной, но, всё же, ключевой частью речи.

В конце мая 1967 года Израиль был на пороге войны. Настроение было далеко от оптимистического – вооружённые силы потенциального противника, Египта, Сирии, Ирака и Иордании, были гораздо больше израильских и лучше вооружены. Израильская армия готовилась к войне, израильское общество нервничало, израильские журналисты рыскали в поисках информации и эксклюзивных комментариев. Им повезло – они смогли поймать заместителя начальника Генерального штаба генерал-майора Хаима Бар-Лева и спросить, каков его прогноз хода войны. Полученный ответ был по-военному кратким: «Мы сделаем их быстро, сильно и элегантно».

В высказывании Бар-Лева наречия играли ключевую роль, но и использованный им глагол был не менее важен.