Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Неоконченная повесть

Год написания книги
1991
<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
4 из 6
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

О начале Первой мировой войны Шоэль Горовец узнал по дороге из Кушты в Одессу. Тот же пароход «Иерушалаим» той же Русско-палестинской компании вез группу учеников «Герцлии» на каникулы в Россию. Дурная весть отозвалась в душе тревожным беспокойством, приглушив радостное ожидание, царившее среди молодежи.

За год Шоэль подрос – стройный, загорелый четырнадцатилетний юноша в широкополой соломенной шляпе. Йоэль Горовец приехал в Одессу встречать сына. Стоял светлый летний день. В синем небе застыли облака, похожие на глыбы замерзшего пара. По одесским улицам двигалась длинная шумная демонстрация. Несли флаги России, портреты царя, православные иконы, пели «Боже, царя храни», «Слава, слава государю», слышались здравицы за веру, царя и отечество.

Эту ночь отец и сын провели на Арнаутской, у сестры Йоэля, Гиты Эпштейн. Йоэль приехал в Одессу еще и по делу: с началом войны ожидалось подорожание, поэтому те, кто поумнее, загодя запасались товарами. Предоставленный самому себе, Шоэль бродил по Одессе в своей соломенной шляпе. Демонстрации продолжались, хотя понемногу теряли свой первоначальный запал.

Приход субботы отец и сын встретили в Бродской синагоге, где выступал знаменитый кантор Пиня Минковский – полный человек лет пятидесяти, с черной бархатной кипой на голове. В зале, освещенном сверкающими хрустальными люстрами, играл орган. В синагогальном хоре участвовали и женщины. Минковский пел по нотам в сопровождении хора и органа. Иногда он вставлял в пение обычную ежедневную молитву, исполняя ее без нот, но почему-то именно она находила особый отклик в душах людей. На следующий день Горовцы отправились в синагогу Явне.

Впрочем, Йоэль развлекал сына не только в религиозном духе. Вечером они сходили с Гитой в городской сад на концерт в пользу семей резервистов. Оркестр играл Чайковского и Римского-Корсакова, выступали вокалисты, среди которых Шоэлю особенно понравилась очаровательная Иза Кремер[42 - Иза Кремер (1887—1956) – известная певица, артистка оперы и оперетты. Эмигрировала в 1919 г., пела на лучших сценах Европы и Америки.], певшая еврейские народные песни.

Война в Одессе еще не ощущалась. В ресторанах и кафе, на рынках и улицах толпился народ, а на пляжах и вовсе негде было яблоку упасть. На Пушкинской, Ришельевской и Дерибасовской торговцы фруктами выставляли свой товар на продажу: ряды лотков тянулись вдоль стен домов. Тяжелые ломовые лошади тянули телеги, полные мешков и ящиков.

Но вот, наконец, с делами покончено, можно ехать домой. Что и говорить, приезд Шоэля был самым важным событием в маленьком городке! Фейга и Мирьям, дедушка и бабушка, да что там!.. – вся семья встречала Шеилку на вокзале. Подумать только, как быстро растут мальчики после бар-мицвы! Вот он выходит из вагона – высокий загорелый юноша в соломенной шляпе. В голосе его уже прорываются взрослые нотки. Только глаза не изменились – по-прежнему яркие, распахнутые. Слезы гордой радости мешают Фейге наглядеться на дорогого сыночка.

Мирьям же, как была, так и осталась болтушкой, но тоже подросла, изменилась. Как все-таки приятно вернуться домой! Вечером вся родня – и стар и млад, а также несколько близких друзей собрались в доме Йоэля. Пришли Урбахи, пришли Гинцбурги. Фейга постаралась на славу, стол ломился от угощений. Шеилку посадили во главе рядом с отцами семейств. Парень смущался и все сбивался на сефардский иврит. Сама не своя от счастья, Фейга радушно угощала гостей.

– Тебя не понять, Шоэль! Ну же, говори на идише! – просят собравшиеся героя вечера.

Конечно, местным евреям не очень-то знаком сефардит. Но Шоэль уже не хочет говорить на идише, он приехал из страны иврита и за год почти отвык от «мамэ-лошен ».[43 - Мамэ-лошен (ивр.) – букв, «мамин язык» – имеется в виду идиш.]

– Отвык? Так мы тебе напомним! – и гости тянутся к рюмкам, а вместе с ними и реб Исайя с удовольствием глотает купленную в монопольке водку. Взволнованный Йоэль в который уже раз провозглашает «лехаим»[44 - Лехаим! (ивр.) – букв «за жизнь!» Это пожелание обычно сопутствует каждому тосту.] в честь сына.

– Говори на идише, разбойник! – шумят гости. – Эй, Фейгеле! Уговори-ка свое драгоценное чадо перейти на понятный язык.

Но Фейга и не думает вмешиваться, ей не до этого, ее лучистые глаза искрятся от счастья. Шеилка тоже хлебнул немного водки. На земле израильской принято пить легкое вино «Кармель», но здесь, в России, предпочитают горилку, градусы которой мгновенно зажигают душу. Напились все – даже бухгалтер Йехиэль и старый Гинцбург, – чудеса! Даже Яков Урбах веселится от души! А где веселье, там и песня – вот уже все вместе затянули песню на иврите:

– Там, на родной земле отцов…

Фейга сияет. Как хорошо, как радостно собраться всей семьей…

Городок наш находился недалеко от границы, и с началом войны некоторые семьи оставили свои дома и переехали в украинскую глубинку. Количество беженцев росло, а для Йоэля вновь настали трудные дни. Он продолжал продавать товары в кредит, но многие покупатели уехали, так и не рассчитавшись с ним. В тот год многие предприятия разорились, пострадал и магазин Горовца. Он потерял две трети своего состояния. В Одессе Йоэль приобрел чересчур большое количество товаров, приближалось время оплаты, а денег не было. Зато потери Якова Урбаха оказались терпимыми: его магазин был невелик, и он не любил давать в кредит.

Между тем немецкие войска заняли часть Польши. Война – войной, но дети продолжали учиться. Тогдашний российский министр образования граф Игнатьев увеличил процентные нормы для евреев-беженцев в государственных школах. Отныне любой еврей со статусом беженца мог поступить в среднюю школу. Превратился в беженца и Йоэль. Продав магазин со всеми его товарами, продавцами и долгами, семья Горовец переехала в родной город Йоэля, где когда-то работали меламедами его отец, дед и прадед. Местечко располагалось далеко от фронта, и жизнь здесь шла по-прежнему неторопливо.

Говорят, перемена места – к перемене удачи. Чем же заняться на новом месте? Городок небольшой, лавок в нем уже больше, чем надо. К тому же Йоэль знал по опыту, что обустройство хорошего магазина требует немалых средств. Поразмыслив, он решил открыть в городке столовую. Идея Горовца основывалась на том, что три дня в неделю местный рынок заполнялся крестьянами из окрестных сел, и горячая пища была бы для них в самый раз. Вдобавок, по причине военного времени через городок постоянно проходили военные части, останавливались на постой и также представляли собой возможную клиентуру. Да и местным жителям хорошая столовая не помешала бы. Так рассуждал Йоэль, а деловая интуиция редко его подводила.

Главная проблема заключалась в том, что он был крайне ограничен в средствах. Исайя Рахмилевич, который был привязан к своему дому и остался в родном городке, помог Йоэлю и на сей раз, но очень малым. Горовец снял помещение рядом с рынком, привел его в порядок, сделал ремонт. На кухне поставили большую плиту, приобрели посуду – тарелки и стаканы, ложки и вилки, кастрюли и сковородки, скатерти и солонки. Шмуэлевич, хозяин мебельного магазина, дал в кредит столы и стулья. Над входной дверью повесили вывеску, на которой красовалась свежая надпись: СТОЛОВАЯ. Еще одна вывеска оповещала: ДОМАШНИЕ БЛЮДА – ЗАВТРАКИ И ОБЕДЫ – БУФЕТ

И сразу же завертелись дела, появились заботы. Фейга Горовец, – а ей было в ту пору уже тридцать пять лет – взяла на себя работу по кухне, Йоэль занялся снабжением и следил за порядком. В официантки же он взял свою сестру. Столовая заработала сразу после праздника Песах 1915 года. В рыночные дни многие крестьяне приходили сюда попробовать блюда, которые готовила Фейга. Заглядывали в столовую и жители городка, и военные.

Фейга и Йоэль работали с рассвета до поздней ночи. Шоэль был им в этом не помощник: его ждали экзамены, и он усиленно готовился. Родители наняли для сына репетитора – учителя Шнеурмана, сороколетнего холостяка и любителя широко пожить. Про него рассказывали, что он заядлый картежник и выпивоха, а к тому же еще и дамский угодник. Впрочем, это не мешало Шнеурману быть отличным преподавателем.

Горовцев волновало прервавшееся образование старшего сына. Поскольку учеба в «Герцлии» стала невозможной из-за начавшейся войны, Йоэль и Фейга ухватились за другой вариант – русскую гимназию. А так как Шоэль считался беженцем, было решено послать его в Одессу. Горовец списался с Гитой, и та согласилась взять Шеилку к себе. Летом 1915-го года юноша отправился к тетке. Перед отъездом в Одессу в дополнение к Шнеурману родители пригласили еще одного репетитора, с которым Шеилка усердно занимался, готовясь к вступительному экзамену.

В то время в Одессе было шесть гимназий, и каждая из них имела свои особенности. Незадолго до шеилкиного приезда сюда перевели Люблинскую гимназию, разместившуюся в помещении бывшей Второй гимназии. Ее учителя и администрация переехали из Люблина в полном составе, но какая же гимназия без учеников! В газетах напечатали объявления о приеме, и еврейские юноши, в основном беженцы, массами устремились туда. Оказался среди них и Шоэль. По истории его экзаменовал сам директор гимназии. Вышло так, что как раз накануне Шоэль перечитал учебник Платонова – главу о царе Петре Алексеевиче и его сестре Софье, о неудачном заговоре против Петра, казни стрельцов и заточении Софьи в Новодевичий монастырь.

И вот Шоэль подходит к экзаменационному столу, во главе которого сидит господин директор, в черной форме с блестящими медными пуговицами. У него надменное морщинистое лицо, прилизанные редкие волосы – типичный чиновник, наглухо застегнутый и полный собственного достоинства. Бесцветные глаза смотрят на стоящего перед ними юношу, взволнованного, но готового к борьбе за свое будущее. В Люблине, как и в Одессе, не было недостатка в евреях. Их дети настойчиво стучались в двери гимназий обоих городов. Там, у себя в Люблине, директор был тверд как камень, поэтому число учеников-евреев всегда соответствовало процентной норме. А теперь Министерство образования, возглавляемое Игнатьевым, вдруг ни с того ни с сего разрешило евреям-беженцам учиться…

– Расскажи о первых днях правления Петра Великого! – послышался скрипучий голос экзаменатора.

Вот и не верь после этого в чудеса! Прочитанные накануне страницы платоновского учебника каждой буквой своей стоят перед глазами Шоэля. Помнит их и директор – вытянувшийся перед ним еврейский юноша пересказывает текст с поразительной точностью, слово в слово! Дрогнула душа старого преподавателя:

– Достаточно! – останавливает он Шоэля и что-то записывает в блокнот.

Это была победа! Шоэля Горовца приняли в русскую государственную гимназию. В городок летит телеграмма, в доме Йоэля большой праздник. Свершилось! Внук местечкового меламеда выходит на широкую жизненную дорогу.

Глава 5

Как мы знаем, скромный меламед не оставил детям наследства – его семья и без того едва сводила концы с концами. Старшая сестра Йоэля Батья рожала и растила детей, ее муж Хаим был служкой в синагоге, а брат Йоэля Цви-Гирш работал на железнодорожной станции. Лее, последней из детей, исполнилось восемнадцать лет – ее-то и взял Йоэль к себе в столовую официанткой. Еще одна сестра, Гита, жила, как уже было сказано, в Одессе. Пожалуй, стоит вспомнить и о том, как она туда попала.

Начнем с того, что меламед Моше Горовец не располагал никакими средствами. Зато все его дети имели на редкость привлекательную внешность, а Гита так и вообще выделялась своей красотой. Однажды в местечко приехал по своим делам сын одесского лесоторговца по имени Цадок Эпштейн. Как-то в субботний день он увидел на улице Гителе Горовец – она проходила мимо со своими подружками. И хоть на девушке было простенькое платье и стоптанные башмаки, Эпштейн сразу понял, что перед ним драгоценная жемчужина, не каждый день встречающаяся на пути.

Гита мгновенно пленила сердце отнюдь не робкого одессита. Казалось бы, что может быть общего между сыном богатого лесоторговца и дочкой нищего местечкового меламеда? Но поистине неисповедимы пути Господни! Прошло две недели, Цадок закончил свои дела в городке, настала пора возвращаться в Одессу. Но он почему-то не торопился – не иначе и вправду чудо как хороши были в нашем местечке летние вечера, когда прохладный ветерок пьянил молодые головы благоуханием цветов.

И вдруг – как гром с ясного неба – грянул чудовищный скандал! Подумать только: дочка меламеда и богач-безбожник из Одессы тайно встречаются! Слух мгновенно разлетелся по местечку. Дошел он и до ушей Моше-меламеда. Ой-вэй! Что же делать?! Причитая и негодуя, меламед посадил неразумную дочь под замок – пусть сидит взаперти, пока этот Цадок не уберется восвояси!

Только плохо он знал Цадока. Тот без труда смог открыть дверь, а может, и окно, – выкрал красавицу Гиту из отцовского дома! Да как ловко: не успела весть о похищении дойти до ушей меламеда, как наша парочка уже мчалась в Одессу. Вот каким хитрым наглецом оказался этот Эпштейн! Мало того, на следующий день в дом меламеда пришло письмо.

«Реб Моше, – писал нахальный разбойник. – Не шумите, и вам не придется стыдиться. Я забрал Гиту, и, если Богу будет угодно, женюсь на ней в соответствии со всеми нашими законами. Пожалуйста, не переживайте и не ругайте нас…»

Письмо безбожника, что и говорить! Поди знай, выполнит ли он обещание! В доме Моше-меламеда наступил траур. И вдруг через несколько дней Горовцы получают новое письмо – уже от Гиты и Цадока, да и родители похитителя приписали от себя несколько строк. В конверт были вложены свадебные фотографии, а на них – красавица Гителе, вся в белом, стоит под хупой, нежнее и чище ангела, а справа от нее – Цадок в черном костюме, при бабочке и в цилиндре. Такова история сватовства Гителе, о которой девушки городка долго потом рассказывали завистливые легенды. У Гиты было доброе сердце, и она не забывала своих, посылая время от времени домой небольшие деньги, которые всегда приходились кстати для бедной семьи.

Вот в этом-то доме тети Гиты и поселился наш дорогой Шеилка. Цадок Эпштейн оказался на редкость щедрым человеком, обожал приключения, любил поездить по свету. Но в то же время он обладал завидной практичностью, которая влияла на жену, так что Гита тоже теперь смотрела на жизнь весьма разумно.

В те годы люди в Одессе были помешаны на музыке, поэтому еврейские дети все как один брали уроки игры на скрипке или на фортепьяно. Не отставать же от других! – и Эпштейны, недолго думая, насильно усадили за клавиши своего сынишку Арика. Благо, пианино фирмы Беккера давно уже собирало пыль в эпштейновской гостиной. Отныне жизнь семьи наполнилась бесконечными гаммами и арпеджио.

Бедняжка Антонина Дмитриевна, дававшая уроки Арику, испытывала, по-видимому, не меньше мук, нежели ее непригодный для этого дела ученик. Мальчик возненавидел уроки музыки, и сколько его ни просила, ни уговаривала мать, – все было бесполезно. Планы Гиты сделать из сына пианиста оказались безуспешными: Арик всем своим существом противился занятиям. Тогда Гита пошла на хитрость, и у Антонины Дмитриевны появился еще один ученик – Шеилка.

К радости Эпштейнов, ход получился удачным. У Шеилки с первого же дня все заладилось. У него выявился замечательный слух, и оказались послушные, наделенные природной гибкостью пальцы. Глядя на него, неожиданно подтянулся и Арик. Шоэль же в самое короткое время догнал и перегнал своего кузена, так что учительница уделяла ему все больше и больше времени. Юноша чувствовал и понимал музыкальный язык, а податливые пальцы и желание работать обещали новоиспеченному музыканту хорошие перспективы.

Наступает зимнее утро, за окнами забрезжило, хотя в столовой, где спит Шеилка, еще совсем темно. Окна выходят на Арнаутскую; улица постепенно просыпается, уже слышны голоса, стучат лошадиные копыта, отбарабанил свое короткий ливень… Все эти звуки словно вспарывают плотный туман, нависший над городом. Шоэль открывает глаза и какое-то время лежит без движения. На часах уже восемь. Служанка Поля суетится на кухне, из соседней комнаты доносится сонный голос Арика. Подумать только – мальчишке восемь лет, а он все просится к матери под одеяло! Шоэль, не привыкший нежиться в постели, одевается.

Позавтракав, тетя Гита с Ариком выходят погулять. В доме наступает тишина – самое время готовить уроки: математику, историю, природоведение… да еще и выучить наизусть отрывок из стихотворения.

Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна…

Шоэля не особенно привлекают эти занятия, но он положил себе за правило прежде всего избавляться именно от неинтересных уроков. Терпение составляет одно из главных свойств его характера, поэтому он упорно повторяет и повторяет стихотворение, пока оно окончательно не укореняется в памяти. К одиннадцати часам все домашние задания приготовлены. Шеилка складывает тетради и книги в школьную сумку и садится за пианино. На упражнения ему отводится два часа, по часу утром и вечером. Комната наполняется звуками, словно цветами.

Шеилка вдыхает их аромат; он по-настоящему наслаждается удивительными музыкальными переливами, когда звуки, как лепестки, собираются вместе и закрываются в дивный бутон, и тут же вдруг распадаются и стихают, словно опадая с цветочного стебля. Сколько изумительных тайн таит в себе пианино!

В полдень тетя Гита с Ариком возвращаются домой. Шоэль уже закончил свои гаммы и упражнения, и сейчас пришла очередь Арика позаниматься. Мальчик мужественно садится на круглый вертящийся стул, и Гита поднимает сидение. Лицо мальчика не выражает никакого желания дотрагиваться до клавишей, но Гита присаживается рядом.

– Давай, Арик, начали!

Но Арику вдруг срочно хочется пить. Потом ему приспичивает в уборную. Мальчик упрямо оттягивает момент начала своего мучения, мать сердится и теребит его.

А Шоэль в это время читает рассказ Эзры Гольдина о еврейском демоне[45 - Имеется в виду известный роман Эзры Гольдина «Из недалекого прошлого» (Варшава, 1901).]. В юноше крепко засел иврит – в гимназии «Герцлия» он получил такой мощный заряд, которого хватит до конца жизни. Но вот слышатся неприятные скрежещущие звуки – это Арик приступил к своим упражнениям. Гита сидит как на иголках, фальшивые ноты мешают и Шоэлю. Он встает, подходит к Арику и пробует ему помочь. Удивительно, но мальчик слушается Шеилку, его непослушные пальцы начинают потихоньку работать.

<< 1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
4 из 6