Меря и Ростовское княжество. Очерки из истории Ростово-Суздальской земли

.

Мы не считаем себя вправе входить в филологические рассуждения о характере этой ветви великорусского наречия со всеми ее оттенками, и по некомпетентности нашей в этом деле, и по не разработанности самого предмета. Но считаем возможным заметить здесь, что, по нашему мнению, нет никакого сомнения в том, что в оттенках говора великоруссов вышеназванных губерний роль мери далеко немаловажна и что при тщательном изучении наших областных наречий представится со временем возможность, быть может, вполне восстановить забытый, но не пропавший язык мери

. Остатки этого языка, кроме того, могут находиться в местных названиях урочищ и поселений губерний Ярославской, Костромской и Владимирской, которые, звуча дико для русского уха, являются нам совершенно непонятными словами

.

Еще более непонятного встречаем мы в отдельных, специальных говорах Ярославской, Владимирской и Костромской губерний, в так называемых тайных языках. Откуда, например, взялся язык офеней, этих пресловутых ходебщиков – продавцов Владимирской губернии, известных по всей России? Офени сами себя называют мясыками и производят и это название, и свой язык от мясыков, народа, когда-то, по их мнению, кочевавшего по Волге. Язык офеней, основанный на аналогии, подобии и иносказательном значении слов, представляется на первый взгляд просто тарабарщиной, случайным извращением и перевиранием русских слов. Но нельзя поручиться, что в состав, если не в основу, этого языка не легли бы слова забытого языка мери

. В Угличском уезде Ярославской губернии существуют мелкие скупщики холста, ниток и других льняных изделий на сельских базарах, называемые маяками, которые тоже употребляют между собою условный, тайный язык; язык этот, впрочем, состоит, преимущественно из слов, означающих денежный счет

. Подобный же, странно звучащий, денежный счет существует в г. Нерехте Костромской губернии

. В Нерехте же есть особый тайный язык, называемый елтонским, тоже принадлежащий местным торговцам. (От слова: елтыш – «безмен» на этом языке; знающий язык безменников). О. Диев приводит любопытные образчики этого языка, объясняющие некоторые названия мест Костромской губернии, совершенно необъяснимые из языка русского. Так, например, костр, кострыга значит на елтонском языке город; мае, по-мордовски – красивый; отсюда Кострома, – красивый город. Киншит по-елтонски – приставать, спокойно стоять; откуда Кинешма, в соединении с мордовским мас, означает красивую пристань. Елтонские слова: гал – многолюдно, лох – соседний, олонно – давно, шунге – песенник, по мнению о. Диева, дали названия: Галичу, Луху (город и река Костромской губ.), Олонецу и селу около Костромы, Шунге

. В Галиче существует тоже тайный язык елманский, который П. П. Свиньин считает за остаток языка мери

.

Переходя к племенному характеру населения, мы позволим себе указать, в виде примера, на два особенных типа населения Ярославской губернии, являющих в себе очень много загадочного: пошехонцев и сицкарей.

О Пошехонье, означавшем прежде целую страну по Шексне, называвшейся, по местному говору, Шехонью, ничего не пишут летописцы, зато много рассказывают сказки. Никакой грамотей не сумеет объяснить, откуда взялись пошехонцы: вывелись ли они в туземном лесу, прибыли ли из за моря, сами ли бивали других, или были биты другими в старые времена; зато и безграмотные знают, как пошехонцы «в трех соснах заблудились», как «искали комара за семь верст, а комар сидел у них на носу», как они «лазили на сосну Москву смотреть», как «ходили покупать Ивана Великого» и т. п. Обычаи и нравы пошехонцев во многом различны от окрестной массы великорусского населения

. Сицкари, живя в местности, лесистой и болотистой по р. Сити, в Моложском уезде, отличаются от остального окрестного населения, и лицом, и фигурой, и одеждой, и говором, и обычаями. Неуклюжий, небольшого роста, с выдавшимися скулами, одутловатым лицом и редкой, клочковатой бороденкой, сицкарь отличается домоседством, прилежанием и честностью. Окрестные жители говорят про человека неловкого в обращении, не умеющего щеголевато одеваться: «экой ты сицкарь», или «кокора сицкая». Откуда взялись пошехонцы и сицкари? Положительных ответов на это мы не имеем

.

Различие в складе религиозного воззрения у великоруссов и южноруссов, преобладание в первом воззрении внешности, обряда и практичности над внутренним содержанием, догмой и большее развитие поэтической стороны религии во втором давно обращают на себя внимание исследователей нашего быта, нашей истории. Многие из исследователей пришли к заключению, что причину этого различия следует искать в неизбежном присутствии чудского, финского элемента в великорусской народности. Эту мысль высказывал еще в 30-х годах Снегирев

, а в последнее время гораздо лучше определение выражена она господином Мельниковым, как мы увидим ниже.

Вследствие чего, в самом деле, произошли эти особенности сравнительно с югом России, которые мы видим в некоторых праздниках Костромской и Ярославской губерний; например в празднике коляды и таусеня[4 - Таусень (авсень, овесень, баусень и пр.) – русский праздник в канун нового года. По предположению В. И. Даля, праздновался в первый день весны, 1 марта, которым прежде начинался год. – Здесь и далее примеч. ред.], в празднике Семика[5 - Семик – восточнославянский праздник весеннелетнего календарного периода, знаменовавший прощание с весной и встречу лета. Отмечался в седьмой четверг после Пасхи. В народном календаре, с принятием христианства, к этим дням был приурочен праздник Троицы.], в который сжигается кукла Костромы?.. Откуда это чествование камней, неизвестное на юге и бывшее сильно распространенным на финском северо-востоке и долго сохранявшееся в вышеназванных губерниях? Наконец, происхождение самого Велеса, «скотьяго бога», не разъяснено должным образом, и многие желают в нем видеть бога мери

. В свадебных и похоронных обрядах Ярославской, Костромской и Владимирской губерний наверное найдется также много отличии от южнорусских

.

Какая доля участия в образовании всех этих особенностей языка, характера и обычаев народа в тех местах, где в одно время обитала меря принадлежит собственно мере, какая доля падает на другие народные племена, оставившие свой след на великой равнине северо-восточной Европы, в каком отношении находится влияние мери к другим влияниям? На все эти вопросы пока не может быть ответа.

Третья группа. Есть предположение, что в глубокой древности существовала отдельная и обширная ветвь чудского племени, – племя мордовское, обитавшее в областях Оки и верхнего течения Волга. Г-н Иловайский в своей «Истории Рязанского княжества» полагает, что мордовское племя когда-то занимало огромное пространство от Уральских гор до самого Днепра, что, вследствие движения кочевых орд из-за Урала, оно было отрезано от южной своей части – хозар – и отодвинуто далее на север, где потом утратило родовое название, и в IX в. появилось в истории раздробленным, под именами разных отдельных народцев

.

Действительно, можно предположить, что теперешние поволжские чудские народцы – мордва и черемисы – составляли в одно время одно целое с несуществующими теперь народцами мерею и муромою: мордва, по изъяснению Кастрена, означает людей на воде (мор – человек; ва – вода), а мурома – людей на земле (ма – земля). Кастрен, поэтому, считает мордву с муромой за одно поколение, впоследствии распавшееся на две ветви, из которых одна осталась при воде (мордва) а другая была оттеснена далее от воды, на землю (мурома)

Образчиков языка муромы, кроме ее самоназвания, до нас не дошло; но мы имеем любопытное известие о религиозных обрядах муромцев XI в., представляющих большое сходство с некоторыми обрядами мещеряков, которые признаются этнографами за видоизмененное название мордвы-мокши

. В житии муромского князя Константина читаем о муроме XI в.: «Очныя ради немощи в кладезях умывающиеся и сребреницы на ня повергающее… дуплинам деревянным ветви убрусцем обвешивающе и сим поклоняющеся… кони заклающе и по мертвых ременныя плетения и древолазная с ними в землю погребающе, и битвы, и кроение и лиц настрекания и драния творяще»

. Мещеряки до сих пор, при погребении мертвых, «творят лиц настрекания и драния». Г-н Ауновский в своем «Этнографическом очерке Мещеры» говорит, что женщины, когда опустят покойника в могилу, подымают вой, жестоко царапая себе лицо ногтями. То же самое делает невеста при снаряжении ее в церковь и благословении родителями; при этом она неистово кричит и визжит для выражения печали

. Лес, как известно, в большом почитании до сих пор у мордвы, черемис и вообще у всех северо-восточных чудских народов. Принесение в жертву лошадей прекратилось у мордвы только с того времени, как она перестала употреблять их в пищу

. Г-н Иловайский полагает, что «мещеря» есть видоизменение слова «меря»

. Снегирев и Диев также предполагают, что мордва-мокша (мещеря) есть меря

.

Мордовский народ, разделяющийся на две главные ветви: эрзу (северо-западную) и мокшу (юго-восточную) и населяющий лесную сторону по Волге и Оке – был издавна народом воинственным и вошел во враждебные столкновения со славяно-русским племенем достаточно давно: при самом начале его поступательного движения на восток. Отличительная черта мордовского народа заключается в его способности к слиянию с другими народами: так он подвергся сильному влиянию татар, после завоевания ими Булгарского царства, в улусы, которого входила земля Мордовская, а затем, после покорения царства Казанского Московским государством, начал сильно русифицироваться. На восток и на юг от р. Мокши, говорит Герберштейн о мордве-мокше XVI в. (об эрзе он не упоминает), встречаются огромные леса, в которых живет народ мордва, который имеет свой собственный язык и состоит под властью московского князя. Одна часть мордвы пребывает в идолопоклонстве, другая часть исповедует ислам. Мордвины живут рассеянно по деревням, обрабатывают поля, питаются дичиной и медом, имеют в изобилии драгоценные меха; это люди в высшей степени свирепые, потому что не раз храбро отражали даже татарских разбойников. Почти все они пешие, отличаются продолговатыми луками и искусством метать стрелы

. Теперешний быт мордвы не представляет особенностей от быта великорусского. Но охота и пчеловодство до сих пор составляют главнейшие промыслы мордвина. Вместе со способностью к слиянию с чуждыми народностями мордовский народ выказал неимоверную стойкость в отстаивании неприкосновенности своей религии, из-за нарушения которой он весьма часто с ожесточением восставал против московской власти, бывшей проводником христианства среди мордвы

.

Общий строй мордовских религиозных верований определяется дуализмом, подробности которого видоизменяются по племенным ветвям. Верховный бог, бог добра и света, Чам-Пас у эрзы и Шкай у мокшан и Шайтан, сотворенный верховным богом, представитель зла и мрака, стоят во главе божественной иерархии мордвы. Родоначальницей генеалогической иерархии божеств является Анге-Патяй, дочь Чам-Паса, от которой произошли все остальные боги – пасы, и богини – патяй, которых всех вместе г-н Мельников насчитывает 14. Три сына Анге-Патяй: Нишки-Пас, Велен-Пас и Назаром-Пас – являются богами неба, земли и царства мертвых, которое по мордовским представлениям, согласно их быту и промыслу, характеристически воображается под видом темного и обширного пчельника. К низшему разряду божественной иерархии относятся боги – охранители и покровители лесов, охоты и звероловства. Около богов и богинь группируются добрые духи (озаис у эрзы и озкс у мокши), сотворенные, но не рожденные Анге-Патяй. Около Шайтана находится сонм сотворенных им злых духов. У мордвы очень много легенд и сказаний о сотворении мира и Шайтана, о происхождении озаисов, о судьбе первых людей, о близких сношениях богов с людьми. Ни идолов, ни храмов у мордвы не было. Обрядовый культ мордвы заключается в молениях и жертвоприношениях. Огороженные места, на которых они приносятся, обыкновенно в лесах, называются кереметями. (Керемети в деревнях обсаживаются березами.) Моления и жертвоприношения в совокупности называются молянами, которые разделяются на домашние и общественные (велен-молян). Кроме молян в кереметях, совершались моляны на кладбищах в честь умерших предков (атяня-молян), сопровождавшиеся обрядами, весьма похожими на русские поминки. У эрзы были жрецы, у мокшан их не было; моления и жертвоприношения у них совершал глава семейства. Вообще, как самые религиозные верования, так и обрядовый культ, более развиты у эрзы, чем у мокши. Жреческие обязанности сложились у эрзы в правильную иерархию. Во главе ее стоит прявт, собственно не жрец, а главный распорядитель молян. Верховный жрец – возатя, и двенадцать его помощников, разделявшиеся на четыре чина, каждый со специальными обязанностями при жертвоприношениях – париндяитов, янбед, кашангородов и туросторов – составляют иерархию жрецов; кроме них на молянах играют роль позанбунаведы – служители при жертвоприношениях, подчиненные непосредственно прявту. Предметы жертвоприношений мордвы суть: домашние животные, преимущественно быки и бараны, хлеб, яичница, мед и пиво, называемое пуре. Орудиями жертвоприношения являются штатолы (восковые свечи), парка (священная кадка), священные ковши и ножи и горящий уголь. Большую роль в молянах играет камень – кардо-сярко, который непременно находится на дворе каждого дома и в каждой керемети. Общественное моление, Велен-молян, совершается у мордвы с большой торжественностью и со стройным порядком богослужения. Кроме молений с возглашениями возати и жертвоприношений, совершаемых им же, они сопровождаются музыкой на дудах и пением девушек. У г-на Мельникова описан подробно этот Велен-молян. Подробности исполнены глубокого интереса, но мы не считаем возможным приводить их здесь вполне: это вывело бы нас за пределы общего очерка мордовских верований, который нам нужно было представить. Мы остановимся только на одном обряде богослужения Велен-молян, а именно, на сборе необходимых для жертвоприношений припасов. Этим обрядом, по весьма справедливому мнению г-на Мельникова, может быть объяснено одно, до сих пор малопонятное и для нас весьма важное, место Несторовой летописи о появлении волхвов в Ростовско-Суздальской области в 1071 г. По глубокому интересу самого обряда относительно сближения его с рассказом Нестора, мы приводим его в подробном извлечении.

Характеристические особенности этого обряда заключаются, главным образом, в способе приготовления к моляну муки, меда, масла, яиц и денег замужними женщинами, в том способе, которым они передают приготовленное сборщикам жертвенных припасов: париндяиту и янбеду, в домашнем жертвоприношении, производимом женщинами по уходе сборщиков, и в роли, которую играют во всем этом обряде девушки. Мужчины не только не принимают в приготовлениях никакого участия, но не могут их даже видеть, для чего с раннего утра того дня, когда в деревню должны приехать сборщики (а это известно заранее), уходят, на работу в поле, в овины, или же прячутся в хлевах, как скоро узнают что париндяит с янбедом приехали. Даже мальчики прячутся с отцами; при матерях могут оставаться только грудные и не умеющие ходить дети мужского пола. Накануне того дня, когда должны приехать в деревню сборщики, женщины делают приготовления. Они шьют три-четыре и более холщовых мешочка и к ним пришивают по две длинные тесемки или веревочки. В один мешочек хозяйка насыпает фунт, два или более муки, смотря по тому, сколько предполагается молельщиков на предстоящем моляне, в другой кладет бурачок с медом, в третий несколько гривен денег, в четвертый – бурачок с маслом, в пятый – бурачек с яйцами и т. д. Потом накрывает стол чистым рядном и раскладывает на нем назначенные для сборщика мешки. Подъехав к деревне, сборщики останавливаются у околицы и некоторое время медлят, чтобы дать женщинам время сделать нужные приготовления к их приему. Затем, когда бегающие по улице девочки скажут матерям, что париндяит и янбед прибыли, последние с разными мифическими приемами и молитвами входят в избу. При входе янбеда в избу в ней горит штатол на шестке печи, перед которой стоит стол с мешками. Перед ним становятся замужние женщины семьи задом к двери. Плечи и грудь у них обнажены по пояс. Девушки стоят возле них также задом к двери, но не обнажены

. Париндяит с янбедом, войдя в избу, останавливаются у самой двери, один – держа парку, другой – жертвенный нож и читают громко молитву Чам-Пасу, Анге-Патяй и Юртова-озаису (духу покровителю дома). Тогда старшая замужняя женщина берет обеими руками за тесемки мешок с мукой, закидывает его через голову назад на голые свои плеча, и, не оглядываясь, потому что не должно женщинам видеть лицо сборщиков, пятится задом к дверям. Когда таким образом она подходит к сборщикам, париндяит подставляет к спине ее священную парку, а янбед, взяв в одну руку мешок, другой рукой пять раз слегка колет подошедшую священным ножом в обнаженные плечи и в спину, читая молитву, обращенную к Анге-Патяй, и потом перерезает тесемки; мешок падает в парку, а концы тесемок остаются в руках женщины. Она отходит к столу, не оглядываясь; за ней другая таким же образом подходит к сборщикам с другим мешком, третья с третьим и т. д. Если же в семье находится одна замужняя женщина, то она одна относит к сборщикам описанным порядком приготовленные мешки один за другим. Девушки остаются у стола: они не могут трогать приготовленные мешки. Приняв назначенные для жертвоприношения припасы, сборщики уходят, не затворяя ни дверей избы, ни ворот, складывают все полученное на возе и отправляются в следующий дом. По удалении сборщиков женщины разводят на шестке огонь, зажигая его горящим штатолом, и сжигают на нем остатки тесемок. Пепел их, вместе с углями, кладут в загнетку с молитвой к Юртова-озаису (духу-покровителю дома), которую произносит старшая в доме

. Любопытный рассказ Нестора о волхвах в Ростовской области мы приведем ниже, а здесь припомним только, что во время голода в Ростовской области, волхвы были убеждены, что причина этого голода заключается в том, что замужние женщины «обилие держат» у себя за плечами, за что они и убивали их, прорезывая им «в мечте», как говорит летописец, за плечами и вынимая оттуда «жито, рыбу, мед и скору».

Священным днем у мордвы считается пятница. Праздники мордвы и сопровождающие их обряды весьма схожи с великорусскими. Конечно, много из этих обрядов перешло к теперешней мордве от русских. Это тем более вероятно, что в настоящее время большая часть мордовского народа, забыв свой язык, употребляет русский даже и в языческих своих молитвах. «Но нельзя также отвергать, – говорит г-н Мельников, – чтобы некоторые старинные мордовские религиозные обряды не перешли к русским». Так например г-н Мельников полагает, что коляда и авсень, или таусень, заимствованы великоруссами у мордвы или у другого какого-либо финского племени, на что указывают самые названия того и другого святочного обряда. В русских деревнях неделя перед Троицыным днем зовется зелеными святками. Здесь видно торжество праздников Семика и святок, которое вполне объясняется празднованием мордвы в оба праздника Анге-Патяй и березовым богам: лесному Колу-озаису и домашнему, Келяде

Сопоставляя затем и другие праздники и обычаи мордовские с великорусскими, г-н Мельников заканчивает свои статьи о мордовских религиозных верованиях следующими словами: «Вообще древняя мордовская вера, кажется, имела большое сходство с языческою верою русских славян, если не была одна и та же. У русских, уже девятьсот лет принявших христианство, она совершенно забылась, но остатки ее сохранились в разных обрядах, из которых многое трудно, или вовсе невозможно объяснить. Мордва крещена не так давно и еще помнит старинную свою веру. По сохранившимся у мордвы религиозным обрядам и по преданиям о ее религии можно объяснить многие русские обычаи и обряды»

. В другом месте своих исполненных глубокого интереса статьях о мордве, к сожалению, неоконченных, г-н Мельников говорит по поводу сходства многих мифическо-космогонических легенд и сказаний мордовских с такими же русскими: на подобные сказания нельзя смотреть иначе, как на остатки верований русского народа еще во времена язычества. Кто от кого заимствовал эти верования, славяне ли от финнов, или финны от славян – решить трудно, но, кажется вернее предположить, что верования эти были общи обоим соседним племенам, славянскому и финскому

.

Предположение о связи мери с черемисами имеет в свою пользу больше вероятности, чем предположение о сродстве мери с мордвой. Черемисы называют себя мари – люди. Кастрен полагает, что название меря – есть славянское изменение слова «мари» и считает, вследствие этого, возможным «заключить по справедливости, что меря или состояла из черемис, или представляла поколение, близко родственное с ними»

. В Ростове до сих пор существует предание, что часть жителей Ростовской области при распространении там христианства выселилась в поволжские страны. Это предание занесено в одну «Космографию» XVII в. и, кроме того, находится в «Истории о Казанском царстве»

.

Черемисы, живущие на правой (горной) и левой (луговой) сторонах Волги, разделяются в настоящее время на две ветви: горных и луговых. Черемисы, выросшие и воспитавшиеся среди лесов, стремились на луговую сторону Волги более и более, по мере того как горная сторона мало-помалу обезлесивалась. В настоящее время чаще всего сохранился примитивный тип черемис у луговой отрасли. А горная, подверженная прикосновению других народностей, теряет с каждым годом больше и больше этот тип, робкий и боязливый по природе, крайне необщительный, но способный, вследствие этой необщительности, дать сильный отпор чужеземцам, являющимся непрошеными гостями в лесную сторону: это луговые черемисы доказали упорным своим сопротивлением русским после занятия ими Казанского царства. Религиозные верования черемис до сих пор еще не вполне разработаны. В луговой отрасли они сохранились, без сомнения, полнее и чище чем в горной, но, мы, не имея в своем распоряжении достаточного числа достоверных свидетельств о религии луговых черемис, вынуждены ограничиться характеристикой религии черемис горных. Мы воспользуемся для этой характеристики превосходной статьей профессора Казанской духовной академии, П. В. Знаменского, источником для которой служили личные наблюдения автора и рассказы самих черемис

.

В основании религиозных верований черемис, как и у мордвы, лежит дуализм, который не развился вполне, не определился окончательно. Вся мифология черемис вообще лишена определенности и строгой системы, что зависит не от молодости этой мифологии, а от народного характера черемис, склада их миросозерцания. Миросозерцание черемис отличается отсутствием идеализма и поэзии и господством сухого практицизма, далекого от всего, не относящегося к обыденной жизни. Таким сухим практицизмом проникнута у черемис и мифология – это первоначальное выражение народного духа. Догматизм занимает в ней последнее место, на первом плане стоят обряд, жертва как средство получить от божества то или другое благо, защиту от той или другой беды. В настоящем своем развитии религия черемис представляет политеизм, при смутном представлении божеств и их иерархической зависимости друг от друга и при утилитарном к ним отношении. Период первоначального фетишизма уже миновал, но следы его видны в священном значении леса вообще и березы и рябины в частности.

Во главе дуалистической религии черемис стоят два божества, представители доброго и злого начала: Кого-Юма и Кереметь. Представление о первом крайне смутно и грубо, о втором гораздо определеннее и, так сказать, развитее, потому что Кереметь, как представитель злого начала, гораздо популярнее доброго божества у полудикого черемиса, для которого горе и нужда в жизни встречаются чаще, чем радость и наслаждение. Представление Кого-Юмы, по справедливому замечанию П. В. Знаменского, явилось только как неизбежный результат обобщения при сопоставлении разных отдельных божеств. Этих божеств мужского и женского рода, юм и авявлян (матерей) группируется около Кого-Юмы значительное количество: первых – более двадцати, вторых – до дюжины. Большинство юм и авявлян является богами – покровителями лесов, хлебов, пчеловодства и скотоводства, – самых необходимых предметов существования и довольства полудикого человека; весьма небольшая часть приходится на силы и явления физические вообще, и только два божества имеют своей специальностью охранение собственно человека. Одно божество судьбы и одно спасающее от поклепов, напраслин и доносов. Кереметей тоже несколько. Они не имеют, как юмы, специальных областей своего ведения, а приурочены к определенным местностям: оврагу, камню, лесу, озеру, болоту, к которым и ходят на моления им

. Около юм и кереметей группируются сонмы духов добрых (сакчи) и злых (шайтаны и вадыши). Особенным почитанием пользуются вадыши, имеющие значение местных героев-злодеев, к которым обращаются люди после смерти, желая сделать своим собратьям что-нибудь недоброе.

Существенная сторона обрядового культа заключается в жертвоприношениях, которые разделяются на частные и общественные. Совершает жертвоприношение в первом случае глава семейства или кто-либо из его родственников и друзей, а во втором мужан (ворожей, знахарь), сохранивший у луговых черемис значение жреца – карта. В жертву приносятся домашние животные (преимущественно коровы), мучные лепешки и пиво; местом жертвоприношения бывает лес. Жертвоприношение у черемис не есть выражение благоговейного чувства перед божеством, а приносится из практического расчета, для получения необходимых благ или изгнания бед и напастей; жертва нужна божеству в смысле еды; оно, как и человек, не может существовать без пищи. Поэтому от всех приносимых в жертву животных и яств часть идет божеству; эта часть или бросается в чистое место, или сжигается на огне.