Радость навеки и ее рыночная цена

Долговечность труда есть последний вопрос, подлежащий нашему рассмотрению.

Многие из вас, может быть, припомнят, что Пьетро ди Медичи заказал однажды Микеланджело сделать статую из снега, которую он и исполнил[6 - Смотри прекрасный рассказ об этом в «Casa Guidi Windows».]. Я очень рад, и мы все можем радоваться, что такая фантазия пришла в голову недостойному флорентинцу, и вот почему: Пьетро ди Медичи дал этим в великую эпоху расцвета искусств самый полный, точный и совершенный образец величайшего заблуждения, в какой могут впасть народы и властелины по отношению к талантам, вверенным их руководству. Вы имеете тут величайшего гения, полного самого безукоризненного повиновения. Он был способен к железному сопротивлению, но вполне подчинялся воле патрона и в то же время представлял собою образец вполне совершенного и крайне оригинального гения, способного делать все возможное во всех сферах, доступных людям. И вот его руководитель, правитель и патрон заставляет его сделать статую из снега, т. е. служить тому, что по своему ничтожеству превращается в облако, исчезающее с лица земли.

И все мы более или менее следуем примеру Пьетро ди Медичи, поскольку заставляем зависящие от нас таланты пользоваться при работах таким материалом, который быстро портится. Побуждая живописцев употреблять быстро линяющие краски, архитекторов – строить из негодного материала или вообще гнаться за дешевизной и непосредственными выгодами при выполнении требуемых нами работ и нимало не задаваясь мыслью о том, насколько это будет пригодно для последующих поколений, мы, говорю я, принуждаем наших Микеланджело лепить из снега. Первая обязанность политэконома по отношению к искусству состоит во внимательном наблюдении, чтобы ни один талант не блистал, как иней, а был подобен прочному стеклу и расписным окнам, помещенным между каменными столбами и железными полосами, пропуская солнечный свет и отражая его из поколения в поколение.

Но, может быть, иной политэконом прервет меня и скажет: «Если ваши произведения искусства будут слишком прочны и долговечны, то скоро их накопится чересчур много, и ваши художники останутся без работы. Лучше допустите известную долю полезной непрочности и благотворной разрушимости; пусть каждый век творит произведения искусства для себя; в противном случае мы скоро станем иметь столько хороших картин, что не будем знать, что с ними делать».

Но, дорогие слушатели, думающие так, не забывайте, что политическая экономия, как и всякий предмет, не может правильно исследовать, если мы захотим одновременно разрешать не один, а целых два вопроса. Как получить требуемое количество данных предметов – вот один вопрос, а насколько полезно обладать требуемым количеством данного предмета – составляет уже совсем другой вопрос. Рассматривайте их отдельно, и никогда не смешивайте вместе. Как обрабатывать поля, чтоб получать хороший урожай, – вот один вопрос; а желаете ли вы иметь хороший урожай или предпочитаете удерживать существующие цены – это другой вопрос. Как прививать деревья, чтоб получать наибольшее количество яблок, – один вопрос, не имеющий ничего общего с вопросом о том, не сгниет ли такая куча яблок в вашем подвале.

В данное время, так как мы рассматриваем исключительно вопрос о произрастании и о прививке, то, пожалуйста, не тревожьтесь заботами о том, что нам делать с яблоками. Насколько желательно иметь много или мало произведений искусств, будет рассмотрено нами впоследствии; теперь же строго ограничимся вопросом о том, как вдоволь получить произведение хорошего искусства, когда мы нуждаемся в них. Может быть, также хорошо, чтоб человек с умеренным доходом имел возможность обладать хорошей картиной, как и то, чтоб каждое произведение, не лишенное действительных достоинств, стоило пять или десять тысяч; но, во всяком случае, к области политико-экономических исследований принадлежит вопрос о том, как при желании иметь требуемое количество продуктов: зерна, вина, золота или картин.

Мы несколько выше сказали, что первая задача состоит в том, чтоб производить прочную работу, которая могла бы долго просуществовать. Но чтоб произведение долго просуществовало, требуется не только хороший материал, но и хорошее качество самого произведения. Нельзя назвать хорошим такое произведение искусства, которое быстро надоедает и скоро откладывается нами в сторону. Накопление таких произведений не доставляет наслаждения. Так что первый вопрос для хорошего политэконома искусства, по отношению к каждому произведению, заключается в том: потеряет ли оно с годами свою прелесть? Оно может быть очень забавно в настоящее время и иметь вид произведения таланта и даже гения. Но какое значение будет оно иметь через сто лет? Вы не всегда можете с уверенностью решить этот вопрос. Иногда произведения, которые вы считаете самыми лучшими, к великому вашему удивлению, оказываются недолговечными. Но бесспорно одно: произведения, создаваемые поспешно, погибают так же поспешно, и то, что обходится всего дешевле, в итоге оказывается самым дорогим.

К сожалению, я должен сказать, что тенденция настоящего века побуждает таланты заниматься разного рода гибнущими произведениями, как будто торжество искусства состоит в том, чтоб мысль мимолетно блеснула и исчезла, как ракета. Ежегодно масса труда и умственных усилий тратится на дешевые иллюстрации. Вы торжествуете и думаете, что иметь множество деревянных клише за грош представляет великую победу. Но ваши деревянные клише, ваши гроши и все тому подобное гибнет так же бесполезно для вас, как если б вы тратили ваши деньги на паутину; даже хуже того, паутина может только щекотать вам лицо и застилать вам свет, но она не в силах опутать вам ноги и заставить вас упасть; дурное же искусство может сделать и это, так как вы не можете любить хорошие эстампы или гравюры, пока любуетесь дурными. Если б нам пришлось в настоящее время просматривать гравюры Тициана или Дюрера, они не понравились бы нам или, по крайней мере, тем из нас, которые привыкли к дешевым современным гравюрам. Но и последние недолго нравятся и не могут долго нравиться нам, и когда нам надоедает одна дурная дешевая гравюра, мы отбрасываем ее в сторону и покупаем другую, такую же дурную, дешевую, и так продолжаем всю жизнь смотреть на дурные вещи.

И однако люди, делающие их для вас, могли бы произвести что-нибудь совершенное. Но совершенные произведения не могут делаться спешно и быть дешевле известной нормы. Предположите, что вы заплатите в двенадцать раз дороже, чем теперь, и получите одну гравюру вместо двенадцати; но она представляет образец совершенства, и вам никогда не надоест любоваться на нее; она отпечатана на прочной бумаге хорошими типографскими красками и не ломается и не рвется целые годы, хотя вы не раз берете ее в руки; тогда как ваши грошовые гравюры надоедают вам к концу недели и представляют большей частью какие-то изорванные клочки; что же, в конце концов, оказывается более выгодным? Не та ли гравюра, которая стоила в двенадцать раз дороже?

Но наибольшая экономия соблюдается даже не при покупке наилучших отпечатков или гравюр. В оригинальном рисунке есть некоторые достоинства, которые не могут быть переданы никакой гравюрой, и лучшие черты таланта человека сказываются только в оригинальных произведениях, сделаны ли они пером и чернилами или же кистью и красками. Если не всегда, то в громадном большинстве случаев лучшие люди те, которые могут проявлять свой талант только на бумаге или на холсте, и потому в конце концов вам выгоднее всего приобрести оригинальный рисунок, следуя вышеуказанному правилу, что наилучшее оказывается в итоге и наиболее дешевым. Понятно, что оригинальные рисунки не могут быть произведены дешевле известной суммы. Если вы хотите, чтоб человек сделал для вас рисунок, на который он употребит шесть дней, то вы, во всяком случае, должны доставлять ему в течение этого времени необходимую пищу, питье, отопление, освещение и помещение. Это самая низкая плата, за которую он может сделать эту работу, и она, надеюсь, не особенно высока; и наилучшая честная сделка, возможная в искусстве – настоящий идеал дешевой покупки, – состоит в том, чтоб оригинальное произведение великого человека приобреталось при том условии, чтоб он в течение нужного ему времени получал необходимые хлеб и воду или, вернее, такое количество луковиц, какое необходимо, чтоб он был в хорошем расположении духа. Вот те условия, при которых вы больше всего получите за ваши деньги; никакие механические приспособления для размножения произведений и никакие коммерческие измышления не доставят вам художественных произведений на более выгодных условиях.

Не доводя, однако же, вычисления до крайностей тюремной дисциплины, мы можем установить за правило экономии по отношению к искусству, что, в общем, лучше и выгоднее всего иметь не копии, а оригиналы, и в соответствии со стоимостью их производства особенно важное значение имеет прочность и долговечность их материала. И здесь необходимо отметить второе крупное заблуждение нашего времени: мы от наших тружеников требуем не только дурного искусства, но даже дурного материала. Так, например, мы за последние двадцать лет побудили массу талантливых людей заниматься акварелью, но при этом мы самым беспечным образом отнеслись к тому, как долго бумага и краски могут не портиться. Случайно, может быть, краски известной акварели окажутся хорошего качества и бумага не испорченной химической обработкой; но вы нисколько не стараетесь предварительно в этом убедиться, так что мне приходилось видеть самые гибельные изменения в акварелях, которым не было и двадцати лет; и из того, что мне известно о беспечности современного бумажного производства, я прихожу к заключению, что хотя вы до сих пор можете наслаждаться гравюрами Альберта Дюрера – после двухсот лет, – но не пройдет и половины этого времени, как большинство современных акварелей превратится в выцветшие и побуревшие клочки бумаги; и ваши потомки, презрительно комкая их между пальцами, будут – отчасти с негодованием, отчасти со злобой – шептать: «Как жалки были эти люди девятнадцатого столетия! Они весь мир наполнили паром и копотью, занимаясь тем, что они называли производством, а не могли выделать даже листа негнилой бумаги». А между тем заметьте, что в настоящее время это имеет далеко не ничтожное значение в экономии вашего искусства. Ваши акварелисты с каждым днем становятся все более способными выражать возвышенные и совершенные вещи, и их материал специально приспособлен к наклонностям ваших лучших художников. Стоимость подобного рода произведений, которые вы могли бы накопить, составила бы вскоре довольно значительную статью вашего национального художественного богатства, если б вы хоть немного позаботились об их долговечности. Я лично склонен думать, что для акварелей следует исключительно употреблять велень, и тогда, при надлежащих заботах, рисунки были бы почти вечны. Бумага все же наиболее удобный материал для быстрых работ, и в высшей степени нелепо не заботиться об ее доброкачественности, которой так легко достигнуть без особенных хлопот. В числе многих полезных вещей, которых я потребовал бы от нашего правительства, когда оно будет иметь значение отца народа, будет и то, чтоб оно снабжало всех своих сынов хорошей бумагой. Для этого правительству стоит только устроить бумажную фабрику под руководством одного из наших выдающихся химиков, ответственного за безвредность и совершенство всех процессов производства. Правительственный штемпель на углу вашего листа рисовальной бумаги, выполненного самым совершенным способом, будет стоить вам шиллинг, что несколько увеличит доход производства; и когда вы купите акварель за пятьдесят или сто гиней, вам стоит только взглянуть на угол листа и заплатить лишний полтинник за ручательство, что ваши сотни уплачены за действительную картину, а не за цветную негодную бумагу. Здесь не должно быть ни монополии, ни стеснений. Пусть бумажные фабриканты конкурируют с правительством, и если публика предпочитает сберечь полтинник и рисковать, то никто и ничто ее не стесняет. Но только тогда и художники, и покупатели при желании будут иметь уверенность в доброкачественности материала, которой они теперь лишены.

Я бы желал также, чтобы существовала правительственная фабрика красок, хотя это не так необходимо, так как художник легче может убедиться в достоинстве их; и я не сомневаюсь, что любой художник может добыть, если пожелает, очень прочные краски от почтенных фабрикантов. Я не стану развивать этого плана по отношению к архитектуре и наших современных способов воздвигать различные постройки – об этом я уже имел случай говорить раньше.

Но не могу, однако, не отметить, хотя бы вскользь, нашей привычки – все более, по-видимому, укореняющейся – затрачивать значительное количество и мысли, и труда на предметы, которые, как, например, одежда, по самой природе своей неизбежно скоро изнашиваются, или на такие вещи, которые, как, например, посуда, хотя и не скоро уничтожаются, но часто меняются под влиянием моды. Я с ужасом смотрю на то, как богатая молодая чета, обзаводясь хозяйством в Лондоне, считает едва ли не первою своею обязанностью купить новый сервиз. Сервизы их родителей могут быть очень красивы, но фасон устарел. Они желают непременно иметь новый сервиз от модного фабриканта и отдают перелить и переделать заново свой старый, за исключением нескольких апостольских ложек и чаши, из которой Карл II пил за здоровье их красивой прабабушки. Но пока такой обычай существует, пока мода имеет влияние на производство сервизов, до тех пор в стране не может существовать ювелирного искусства. Неужели вы думаете, что художник, заслуживающий этого названия, вложит свою душу и мысль в чашу или урну, которая, как он знает, лет через десять отправится в тигель. Конечно нет, и этого вы не можете ни требовать, ни ожидать от него. Вы просто предъявляете запрос на известное количество быстрой ручной работы: остроумный завиток ручки здесь, и изгиб ноги там, вьюнок новейшей школы рисования, фазан наподобие того, какой изображен на Ландсирских игральных картах, пару сентиментальных фигур в виде подставок в стиле знаков страховых обществ, в заключение ловкая полировка, – и вот готов ваш сервиз на удивление всех лакеев, прислуживающих при вашем свадебном завтраке, и к огорчению злополучного юноши, который из-за грубых ветвей не может любоваться красивой девушкой, сидящей напротив него.

Но надеюсь, вы не считаете это за работу золотых дел мастера? Работа золотых дел мастеров производится ими, чтоб увековечить себя; и они влагают в нее свою душу и сердце; истинная работа золотых дел мастера, если она существует, является средством воспитания величайших живописцев и скульпторов. Франка был золотых дел мастером; это было, впрочем, имя его учителя, и он почти всегда из любви к нему подписывал свои картины: «Францсия был золотых дел мастер». Джирландажио был золотых дел мастером и учителем Микеланджело. Верроккьо был золотых дел мастером и учителем Леонардо да Винчи. Джиберти был золотых дел мастером и вычеканил бронзовые ворота, о которых Микеланджело сказал, что они достойны быть вратами рая[7 - Есть много причин, к числу которых работа золотых дел мастеров так благодетельна для молодых художников: во-первых, она придает твердость руке, проработавшей несколько времени над таким твердым веществом, во-вторых, она приучает к осторожности: мальчик, имеющий дело с мелом, карандашом и бумагой, подвергается немедленному искушению чертить и марать, но он не решится чертить по золоту или шутить с ним; и, наконец, работа золотых дел мастера требует особенной деликатности и точности резца при мелкой работе или при старании выполнить роскошный и законченный рисунок, соответствующий драгоценности металла.]. И если вы когда-нибудь пожелаете иметь такую работу, то должны хранить ее, хотя бы она и вышла из моды. Вы не должны продавать ее в лом или отдавать переплавлять. Это совсем не экономно, а, напротив, представляет самую оскорбительную форму бесполезной умственной траты. Природа, если желает, может плавить свое вычеканенное золото при каждом закате солнца и снова выделывать из него разные узоры при каждом восходе; но вы не должны. Чтоб сервиз должным образом служил вам, следует увеличивать, а не плавить его. При каждой свадьбе, при каждом рождении покупайте, если хотите, новую золотую или серебряную вещицу, но всегда благородно сделанную, и присоединяйте ее к своим сокровищам – вот одно из достойнейших употреблений и неизменных применений этого искусства. Когда мы несколько больше ознакомимся с политической экономией, то увидим, что только полуварварские народы нуждаются непременно в золоте, как ходячей монете[8 - Смотри в примечании о природе собственности.], но что действительное его назначение, как и многих других прекрасных вещей, состоит в том, чтоб в неизменном блеске представлять прекрасные образцы человеческого труда и чтоб художники, одаренные самой стойкой фантазией, обладали материалом, из которого они могут выбивать и чеканить свои заветные грезы в уверенности, что они останутся неизменившимися навсегда, для какого бы употребления они ни предназначали свои произведения.

Таким образом, мы имеем здесь одну из отраслей декоративного искусства, поощряя которую люди могут быть не вполне эгоистичны; если они предъявляют спрос на хорошие произведения искусства, то, приобретая золотые и серебряные сервизы, они содействуют полезному воспитанию молодых художников. Но есть другая отрасль декоративного искусства, в которой мы не можем, по крайней мере при существующих обстоятельствах, льстить себя надеждой, что оказываем кому-нибудь пользу; я разумею сильно распространенное искусство нарядов.

И здесь я на несколько мгновений должен прервать нить дальнейшего исследования, чтоб установить политико-экономический принцип, который, хотя в настоящее время вполне, надеюсь, выяснен и признан главными представителями этой науки, но, к сожалению, не воздействовал на деятельность большинства людей, обладающих богатствами и распоряжающихся ими. При каждой трате денег мы неизбежно заставляем людей работать: таково истинное значение каждого денежного расхода; мы можем, конечно, потерять деньги, не приобретя на них ничего; но при каждом расходовании мы засаживаем за работу известное количество людей, большее или меньшее, смотря по размеру заработной платы и количеству расходуемые денег. И вот ограниченные люди, видя, что при каждом расходовании денег они доставляют кому-нибудь заработок и тем приносят известную долю пользы, думают и уверяют себя, что безразлично, как они тратят деньги, что вся их, видимо, эгоистическая роскошь в действительности вполне не эгоистична и оказывает столько же, если не больше, пользы, как и в том случае, если бы они роздали все свои деньги. Я даже слышал, как глупые люди, не стесняясь, явно заявляют, что в силу принципа политической экономии человек, придумывающей новую потребность[9 - Смотри 5-е примечание в приложении.], тем самым оказывает пользу обществу. Я не нахожу достаточно сильных слов, – которые не оскорбили бы вас своей резкостью, – для выражения моего удивления всей нелепости и всему вреду этого общераспространенного заблуждения. Поэтому, сдерживаясь и не употребляя резких выражений, я просто постараюсь выяснить его истинное значение и степень его вредного влияния.

Допуская, что при любом расходовании денег мы доставляем людям работу, и не касаясь пока вопроса о том, насколько эта работа здорова и полезна для рабочих, мы предположим, что каждый израсходованный нами рубль доставляет известному количеству рабочих здоровое существование на определенное время. Но то, как мы потратим эти деньги, вполне будет руководить работой этих людей за это время. Мы становимся их господами и госпожами и заставляем их производить в течение известного времени определенную вещь. Но эта вещь может быть полезной и прочной или бесполезной и быстро уничтожающейся; может быть полезной всему обществу или исключительно только нам. Эгоизм и безумие или доброта и благоразумие проявляются нами не в том, сколько мы тратим денег, а в том, сколько мы их тратим на полезные или бесполезные вещи; мы мудры и добры не тем, что доставляем заработок известному количеству людей в течение определенного времени, а тем, что побуждаем их производить предметы, полезные для всего общества, а не только для нас.

Вы, например, молодая девица и заставляете в течение определенного времени известное количество швей шить несколько простых платьев, предположим семь, из которых одно вы сами можете носить ползимы, а шесть отдадите бедным девушкам, у которых их нет; в этом случае вы тратите ваши деньги неэгоистично. Но если вы употребляете то же количество швей в течение стольких же дней на шитье четырех, пяти или шести прекрасных оборок к вашему бальному платью – оборок, которые не нужны никому, кроме вас, и пригодятся только на один бал, – то вы тратите ваши деньги эгоистично. И в том и в другом случае вы доставили заработок одинаковому количеству людей, но в первом случае вы направили их труд на пользу обществу; а во втором вы всецело употребили его на себя. Я не говорю, что вы никогда не должны думать немного о себе и не быть по возможности наряднее, но только не смешивайте кокетство с добротой и не обманывайте себя, думая, что вся роскошь, которой вы в состоянии окружать себя, является тем хлебом, который вы доставляете голодным, стоящим ниже вас; это неправда, и эту неправду, волей-неволей, инстинктивно, иногда чувствуете вы сами и отлично сознают все, кто, дрожа на улице, поджидают, когда вы выходите из ваших экипажей; эти роскошные одежды представляют собою хлеб, не вложенный вами в их голодные рты, а отнятый у них. Действительное политико-экономическое значение каждого из этих роскошных туалетов таково: известное количество людей на определенное количество дней отдано было в полную вашу власть самыми суровыми рабовладельцами: голодом и холодом; и вы сказали этим людям: хорошо, я буду кормить, одевать и греть вас в течение стольких-то дней, но вы все это время будете работать только на меня, ваши братишки нуждаются в одежде, но вы не будете им шить, вам самим скоро понадобится более теплая одежда; но вы не будете ее шить. Вы станете исключительно делать оборки и розы для меня; целые две недели вы будете трудиться над складочками и лепестками, и я все это изомну и уничтожу в один час. Вы, может быть, ответите: положим, что в этом нет особенного благодеяния, но мы и не говорим об этом; однако, во всяком случае, мы не приносим никакого вреда, требуя от них работы за известное вознаграждение; мы платим им за работу и имеем на нее право. Нет, тысячу раз нет. Работа, за которую вы заплатили, становится, действительно, в силу купли, нашей; вы купили время и руки этих работниц; они по праву и справедливости стали на это время вашими руками, вашим собственным временем. Но имеете ли вы право тратить ваше время и работать вашими руками только для собственной пользы? А тем более когда вы куплей увеличили вашу силу мощью других и прибавили к своей жизни часть жизни других? Вы можете, действительно, пользоваться их трудом для собственного удовольствия, так как я, заметьте, не восстаю, вообще, против блеска одежды или роскоши жизненной обстановки, а, наоборот, нахожу, что мы имеем много оснований предполагать, что в настоящее время не придается достаточного значения красоте одежды, как одному из средств, влияющих на общее развитие вкуса и характера. Но я утверждаю, что вы должны определять значение тех вещей, которых вы требуете от работниц, соответствующим мерилом; доступностью и полезностью этих продуктов для них определяется ваша доброта, а не тем, что вы даете им заработок; далее, я утверждаю, что до тех пор, пока среди окружающих вас людей встречаются голодные и холодные, не может быть сомнения в том, что блеск и роскошь одежд есть преступление. Со временем, когда не будет лучшего занятия для людей, может быть, вполне правильно окажется заставлять их выделывать кружева и шлифовать бриллианты; но до тех пор, пока встречаются люди, не имеющие одеял для прикрытия кроватей и рубашек для прикрытия своего тела, следует засаживать людей за изготовление одеял и рубашек, а не за кружева.