– А потому, что одни мы с тобой и остались… – Авось внезапно затосковал. – И где же все наши? Ведь никого же, Кондраша! Ни души!
– Ты только теперь до этого додумался?
– Ну…
Кондратий покачал головой.
– Вот то-то и оно, что на тебя, подлеца, положились! А ты перстом о перст ударил? Ты себе слонялся, пивом баловался! А наши все, поди, уж полегли… Мы последние остались, Авосюшка. Панихидку бы по нашим отслужить-то…
– А если не полегли? Если прячутся где-то? – с надеждой воскликнул Авось. – У стариков, у старушек?
– Теперь такие старушки пошли – кого хошь перематерят. Станут они наших прятать!
Некоторое время Кондратий и Авось дулись друг на друга: один – за разгильдяйство, другой – за горькую правду. Потом Авось опять вскарабкался на чурбан.
– Что же мы имеем? – спросил он. – Всего-то навсего сорок дивизий хреновых, с полсотни блинных, американскую гуманитарную окейскую помощь… Кондраша! Ты ведь – силища! Ты как хватишь!..
– Устал я хватать. Да и куда мне против дивизий? Просвистел ты, мил-дружок, наше царство. Пивом его баночным запил и гамбургером закусил.
– Да разве я?!
– Да на тебя же все положились! Только и галдели: Авось обойдется, Авось обойдется! Ну вот – обошлось… и костей не собрать…
И Кондратий, не прощаясь, пошел по тропке вниз.
– Куда ты?..
– Делом заниматься – английский язык учить. Он мне скоро понадобится.
С тем и отбыл восвояси.
Авось так и остался стоять на чурбане на манер памятника. Потом соскочил и треснул по чурбану кулаком:
– Врешь! Не одолеешь! Прорвемся!
Вид у человека, готового пойти с двумя кулаками против сотни дивизий, редко бывает умным. А чаще всего – взывает о медицинской помощи.
– Так ты что же, в одиночку? – спросила я, высовываясь из кустов. – Ведь не управишься!
– Авось да и управлюсь! – злобно ответил он. – Они увидят, покойнички самозванные, – можно положиться на Авося! Вот тогда-то все и повылезут!
– Вот только восстания покойников сейчас и недоставало, – заметила я, потому что Авось уже явно терял чувство меры. – Нужно сесть и подумать, как ненасильственными и демократическими методами…
– Какими?!?
Столько издевки было в голосе, что я заткнулась.
Глава вторая
В руках было, да меж пальцев проскочило
Когда Авось взбирался на гору, он действительно по сторонам, а также под ноги, не глядел. Проскочил на авось, никто его и не заметил. Но, спускаясь, он принялся остерегаться. Тут-то на него и обратили внимание!
– Это что за лох?
– Ты что, блин, фишку не сечешь? – спросила я. – Фильтруй базар, блин! Какой тебе лох?!
– Свои, блин! – крикнул кто-то не в меру ретивому часовому.
– Свои так свои, – он спорить не стал. – Только какого хрена вы там, на горе, забыли, блин?
– Типа трахались мы там, козел, – ласково сообщила я.
– Ну, трахались – другое дело! О-кей, проходите, блин!
Я схватила своего спутника за руку и поскорее потащила прочь от подножия горы.
– Ишь, стерегут. Охраняют!.. – бурчал он. – Да пусто же там!.. Кто теперь туда сунется?!.
При этом он яростно чесал себе ляжку.
– Иди-иди, стратег. Блинную полосу уж как-нибудь проскочим, а вот с хреновой будет сложнее… Что – блохи заели?
– Океем задело. Хуже лишая!
– А меня уже не задевает… – вслух задумалась я. И точно – не задевало. Привыкла. Обтерпелась. Сама правда океями не разбрасываюсь – в рот это дело взять противно. Однако другим спокойно позволяю…
Я даже хай не использую, хотя хай – это престижная новинка. Мне не нравится, как его пишут по-английски – «HI». Зато с блинами полный порядок, с хренами – тоже, недаром ведь они меня за свою признают.
Благодарны, сволочи, за то, что я умножаю количество блинов и хренов в мире!
Блин, что встретил нас первым, был совсем юный, радостно-розовый. Но другой оказался матерым блинищем. Оно и неудивительно – мало было надежды, что кто-то в этот день слезет с горы, давно уж на ней было тихо. А что потащатся на гору – подозрение имелось. Поэтому самый опытный караул разместили как раз подальше от горы – чтобы вовремя перехватить лазутчиков.
– Стоять, блин!
Разумеется, они вместе со своим зеленым джипом спрятались за поворотом шоссе.
– Стой, – шепнула я Авосю, а сама решительно пошла к крепкому краснорожему блинищу. Он небрежно отдал честь – гляди ты, подумала я, и блинов вышколили…
– Во, блин! – ответила я на этот жест, вложив в голос все возможное восхищение.
И он понял – своя!
– Пошли, прибамбас! – позвала я Авося. Он хмуро подошел.
Ему и всего-то нужно было сказать – свои, блин! Больше ни единого вопроса бы не было. Но он дулся и молчал.
– Прибамбас? – усомнился блинище.