– Чепуха! Это – овцу стригут и шерсть в кучу складывают. Дальше!
– Какому господину деревья кланяются?
Кача призадумалась, но скоро сообразила:
– Ветру, братец!
– Хорошо… А это что такое: в одну дырку влез, в три вылез… – Мач сделал выразительную паузу и завершил торжествующе: – … а все равно внутри остался!
– А это ты, Мач, – незамедлительно отвечала Кача, сделала такую же паузу и выпалила: – в новой рубашке!
– Почему – в новой? – спросил озадаченный парень.
– Потому что в старой у тебя, братец, не три дыры, а трижды три! И я их тебе зашивать не собираюсь. Теперь ты разгадывай. За кем всегда остается последнее слово?
Мач усердно принялся думать. Он чесал в затылке, хмыкал, пожимал плечами, раз пять уже открывал было рот, но замирал и разводил руками в горестном недоумении. Кача прямо извелась, глядя на это представление.
– Ну, Мач, ну, братец? Это уж совсем просто! Ну?
– Ну?..
– Эхо! – не выдержала она.
– Ах ты нечистый – эхо, что за несчастье, и надо же – эхо! – запричитал Мач, явно кого-то передразнивая. – Эхо! А я-то думал – жена!
И оба расхохотались, а потом заговорили наперебой, окончательно забыв обо всех на свете гнедых:
– А это – два кота, четыре хвоста?
– Постолы с завязками! А это – ноги есть, а не бежит?
– И не стыдно тебе? Штаны! А это – одну борону пятью лошадками тяну?
– Мой старый гребень!
– А что так редко боронишь? Лошадки ослабли?
Задавая свои коварные вопросы, Кача придвигалась все ближе к парню, и на вопрос о лошадках он ответил единственным пристойным мужчине образом – обнял ее так сильно, что и не пошевелиться, и стал целовать в щеки, не больно расстраиваясь из-за того, что губ девушка не давала.
Ночь хоть и летняя, хоть и короткая, а времени на все хватит. Кто же норовит нахлебаться горячей каши – тот обожжет и губы, и глотку, и все то, что у человека в животе с этой кашей соприкоснется. Эту мудрость преподали Мачу и родная мама, и сама жизнь, причем усвоил он ее не отходя от стола.
– Нет, Мачатынь, нет… – прошептала наконец Кача. – Ты со мной не справишься…
– Когда-нибудь справлюсь, – уверенно пообещал Мач. – Ты подумай сама – какое дело богачам до твоего острого язычка? Кто тебя слушать станет? Им от тебя одно нужно – чтобы коровы были вовремя подоены да мухи в молоке не плавали. А вот мне как раз умная жена требуется – чтобы я поменьше глупостей делал.
– Нет, Мачатынь, нет, – упрямо твердила Кача. – Нет, не хочу я всю жизнь коров доить…
– А чего же ты хочешь? – изумился парень. – И как же это – чтобы коров не доить?
– Даже если примут меня твои родители, даже если любишь ты меня не на шутку, но менять один грязный хлев да навозные вилы на другой такой же хлев и другие такие же вилы – не стоит.
Мач онемел.
Но, невзирая на крайнюю молодость, парень понял – попрекать девушку зазнайством и обещать ей медный кофейник господина пастора незачем. Все девушки, отбиваясь от чересчур настойчивых рук, говорят примерно одно и то же – и куда только пропадает их спесь осенью, когда женихи издалека приезжают свататься?
Поэтому Мач отпустил свою красавицу. И она, разумеется, не стала убегать. Когда еще будет та осень, когда еще явятся те женихи, а сейчас все-таки теплое лето. Если не сейчас, в ночном, – то когда же целоваться с парнями?
– А помнишь, как мы в Янову ночь цветок папоротника искали? Там, за малинником? – спросил он. – Я потом понял, почему мы его не нашли.
– Почему?
– Если где папоротник цветет – так возле священных камней. Там, с краю, он густо-густо вырос.
– Иди ты! – даже рассердилась Кача. – Я туда и днем ходить боюсь!
– А разве ты с Гретой не собирала там землянику?
– Нет, конечно! Туда только змеиные старухи ходят.
– Вот именно потому там и должен был расцвести папоротник. Потому что туда все боятся заглянуть, – сделал Мач весьма разумный вывод. – Посуди сама – в других местах, где все истоптано, он не цветет. Значит, выбирает тихое местечко.
– Пойдем-ка отсюда… – вдруг испуганно прошептала Кача, и парень сообразил – ведь эти самые валуны, давними предками поставленные на дыбы да в круг, совсем поблизости. Поэтому он о них и вспомнил. Поэтому и Кача испугалась. Да еще господин пастор говорил недавно, что раньше на этих камнях неразумные латыши-язычники кровавые жертвы черту приносили… Насчет черта Мач не был уверен, но лежавший посередке неровного круга плоский камень с углублением наводил на какие-то языческие мысли. Мач не побоялся прийти туда в одиночку – и долго простоял у камня, размышляя о предках.
– Пойдем, – согласился он. – Я тебя к твоим отведу, если ты к нашему костру не хочешь.
Они пошли вдоль опушки, где густо росли папоротники.
– Смотри… – Мач, приобняв Качу, мотнул подбородком, указывая ее взгляду направление.
Кача мгновенно присела за куст, заставив и парня опуститься на корточки. Таким образом, касаясь руками земли, они вдвоем проскользнули поглубже в лес вслед за обнявшейся парочкой. Можно сказать, сопроводили ту парочку прямо к месту грехопадения.
– Все ясно, Анна из Закюмуйжи и длинный Бертулис, – безошибочно определила Кача, хотя из кустов доносилось лишь сопение. – Тоже, наверно, про цветок папоротника вспомнили. Так я и думала…
– Какое тебе дело до Бертулиса? – удивился Мач. – Он же не сын господина барона и не внук господина пастора. Он тебе еще меньше, чем я, подходит – он же у отца четвертый сын!
– При чем тут это? Я за Анну радуюсь – дождалась-таки жениха. Хоть и четвертый сын, а для нее – находка, – с ехидством, достойным змеиной старухи, объяснила Кача. – Ей, бедняжке, конюхи из усадьбы всю юбку оборвали. А замуж-то не берут…
Мачатынь, не размыкая объятия, повел было Качу дальше, но вдруг оба остановились как вкопанные.
Что-то меж причудливо вырезанных листьев внезапно засветилось, и обозначились за их зубчатыми сквозными силуэтами вроде как очертания светящегося шара.
Был этот шар с человеческую голову величиной. Свет он испускал хотя достаточно яркий, но не слепящий, так что можно было разглядеть вьющиеся по его поверхности розовые, рыжие и золотые язычки.
– Цветок папоротника! – опомнившись, радостно воскликнул Мач и, отпустив Качу, ринулся к шару сквозь кусты. Но тут уж девушка вцепилась ему в рукав.
– Не ходи! Это болотные черти заманивают!
Мач застыл в нерешительности – а если и впрямь? Да, скорее всего, никакой это не цветок, потому что Янова ночь давно миновала, а в другое время ему цвести не положено. Но если – он? Ведь если просто подойти и посмотреть – вреда не будет?..