Шайтан-звезда (Книга первая)

– О юноша, пусть не обманывает тебя твоя молодость! Ведь это неслыханное и опасное дело! Я – рабыня Аллаха и твоя рабыня, о царевич, но сказано, что о трех вещах не подобает говорить разумному прежде их завершения: путешественнику, пока он не вернется из путешествия, и тому, кто на войне, пока не покорил он врага, и женщине носящей, пока не сложит она свою ношу. Доселе никто не называл невестой нерожденную! Бойся прогневать Аллаха великого, могучего!

Но царевич не послушался аз-Завахи, и написал договор, и он был скреплен печатью и рукопожатием. И сказал также царевич, что девочку надлежит назвать Шеджерет-ад-Дурр, ибо если мать ее подобна драгоценной жемчужине, то дочь вырастет и станет как жемчужная ветвь.

И царевич велел приготовить приданое, которое Захр-аль-Бустан должна была получить за дочь, и это были свертки дорогих тканей, и мешочки мускуса, и шкатулки с драгоценными камнями, и два кинтара золота, отвешенного в прочных кожаных мешках. И все это отнесли домой к Захр-аль-Бустан.

А евнух Кафур узнал об этом, и поспешил к Анис-аль-Джалис, и осведомил ее о договоре. И они посоветовались, и решили немного обождать, но ожидание их было напрасным, ибо царевич выздоровел и приступил к своим обычным занятиям, и не было в нем желания входить к Анис-аль-Джалис. И он раз в несколько дней посылал аз-Завахи осведомиться о состоянии Захр-аль-Бустан, и с нетерпением ждал появления на свет ее дочери.

И когда Анис-аль-Джалис поняла, что царевич и впредь будет пренебрегать ею, то она озлобилась, и решила отомстить царевичу, и призвала Кафура, и дала ему денег, и приказала похитить Захр-аль-Бустан из дома ее мужа и продать ее бедуинам, чтобы они увезли ее далеко в пустыню, и у царевича не осталось бы пути к ней. И Кафур вышел из дворца, и нашел людей, согласных за деньги похитить Захр-аль-Бустан, и пошел на рынок работорговцев, и узнал о бедуинах, желающих приобрести красивую невольницу, и он тратил деньги Анис-аль-Джалис, пока не исполнил ее приказания.

Когда же аз-Завахи по велению царевича пошла навестить Захр-аль-Бустан, то увидела, что ворота ее дома распахнуты, и со двора доносятся крики, и войдя она увидела невольниц, которые рвали на себе волосы и царапали себе лица. И они осведомили аз-Завахи, что их госпожа похищена.

Тогда старуха поспешила обратно во дворец, но побоялась сообщить эту печальную весть царевичу, а направилась к его воспитателю, мудрецу Барзаху. И они обсудили это дело и пришли к мнению, что Аллаху неугодно было сватовство к нерожденной невесте и его прогневил договор между Салах-эд-Дином и Захр-аль-Бустан. И они известили царевича о том, что муж Захр-аль-Бустан увез ее из города, и не стали принимать никаких мер к ее отысканию.

А царевич Салах-эд-Дин сильно тосковал по Захр-аль-Бустан, и с нетерпением ждал рождения ее дочери Шеджерет-ад-Дурр, и он очень обеспокоился ее отъездом, ибо он боялся, что ее муж узнал, что она приходила в царский дворец, а потом получала богатые подарки. И он ждал от мужа Захр-аль-Бустан наихудшего для нее.

И однажды ночью Салах-ад-Дин не мог заснуть, и грудь его стеснилась, и он поднялся с постели, не разбудив своих невольников, и вышел, и пошел по переходам и лестницам, и вдруг видит, что он на крыше дворца! А эта крыша была плоской и обширной, и на ней стояли деревья в серебряных сосудах, и было их триста или более того. И он сел под одним деревом, и задумался, и стал как бы спящий. И его отвлекли от мыслей два голоса, голос его наставника, мудреца Барзаха, и его няньки, аз-Завахи. И царевич прислушался, и приблизился к говорящим, и они его не заметили, а он встал за серебряной кадкой с деревом и слушал.

А ночь эта была из тех ночей, когда могущественный Сулейман ибн Дауд собирал в своем подземном дворце мудрецов, звездочетов и магов, и беседовал с ними, и учил их, и разбирал их споры. И они повиновались Сулейману ибн Дауду, ибо он превосходил их во всех искусствах, и был обилен знаниями, и владел талисманами, и они ели и пили в его дворце, а потом подвластные Сулейману ибн Дауду джинны разносили их – каждого в его страну и в его город.

И мудрец Барзах был из числа тех, кто приближен к трону, и стоял у трона Сулеймана ибн Дауда с левой стороны. И прилетевший за ним джинн взял его, и понес, и принес в подземный дворец, и Барзах вошел в тронный зал, и поклонился Сулейману ибн Дауду, и приветствовал других мудрецов. И они говорили о вещах, недоступных простому разуму, и великий Сулейман сказал свое слово, после которого все замолчали, поскольку это было слово мудрости, к которому ни прибавить, ни убавить.

И вдруг в полной тишине раздался некий звук. И все посмотрели – и увидели, что звук издал мудрец и звездозаконник из харранских звездозаконников, а Харран славится ими, старый и дряхлый, которого звали Сабит ибн Хатем. И тогда Сулейман разгневался и повелел наказать Сабита ибн Хатема за непочтительность.

– О великий Сулейман, яви милосердие рабу твоему! – взмолился звездозаконник Сабит ибн Хатем. – В том, что сейчас произошло, нет моей вины, ибо каждое мое движение предопределено судьбой и звездами.

И тогда Сулейман спросил у прочих мудрецов, что думают они об этом деле.

А первым он приказал говорить Барзаху, который был среди них младшим.

И Барзах обрадовался, и возгордился, и захотел показать себя сведущим и непреклонным в таких делах, чтобы добиться уважения старших по возрасту и званию.

– Что за вздор несет сей непристойный перед твоим лицом, о Сулейман? Подобные разглагольствования о судьбе – сущие выдумки! – сказал мудрец Барзах, указывая на Сабита ибн Хатема. – К ним прибегают грешники и язычники, дабы оправдать безнравственные поступки, а ты ведь знаешь, что жители Харрана не признали Аллаха и Его посланника. Они нарушают клятвы, и ввергают в бедствия правоверных, а потом говорят, что таково было веление звезд и судьбы. Вот я, например, не верю ни в какую судьбу, а лишь в волю Аллаха.

А сказал это Барзах потому, что он был врагом этого звездозаконника и всех звездозаконников из Харрана, и желал восстановить против него великого Сулеймана, и сокрушить его, и удалить от трона Сулеймана ибн Дауда, чтобы впредь не иметь в харранских мудрецах соперников.

Но эти слова пришлись по душе всем мудрецам из Магриба и не по душе великому Сулейману, который был послушен завету Аллаха и не допускал несправедливости в делах между правоверными и язычниками. И он повелел звездозаконнику Сабиту ибн Хатему открыть свои книги и посмотреть, какая судьба ждет рожденных в эту ночь. И Сабит открыл книги, и смотрел на небо, и ему принесли доску с песком, и он чертил на доске знаки, а потом поднял голову и сказал:

– О мудрый Сулейман, не слушай Барзаха, потому что скоро он сам убедится в своей глупости и оплачет свой вздорный нрав. Да будет тебе известно, что этой ночью у эмира, живущего в Афранджи, родилась дочь, и волей судьбы, когда она достигнет брачного возраста, ей суждено стать женой старшего сына некого царя из царей, правящих арабами, которому этой же ночью исполнилось десять лет его жизни. И как бы ни стремился весь мир помешать этому, ничто уже не способно изменить предопределенного судьбой.

– Сущая нелепость! – воскликнул Барзах. – Как это судьба мальчика из восточных земель может сочетаться с судьбой девочки из западных земель? И как дочь знатного франка, христианка по вере, может стать женой правоверного? Я не стану кривить душой, о великий Сулейман, и я утверждаю, что судьбу этого мальчика и этой девочки изменить так же легко, как стереть знаки, написанные Сабитом на песке. Если ты пожелаешь, я готов совершить это! И тогда посмотрим, кто из нас прав перед тобой – я или этот несведущий Сабит!

– Хорошо, о Барзах! – сказал тогда великий Сулейман. – У дочерей франков брачный возраст наступает позже, чем у дочерей правоверных. Сейчас мы запишем договор между тобой и Сабитом ибн Хатемом, а в договоре будет сказано: через двадцать лет все мы встретимся и проверим, кто из вас оказался прав, и тот, на чьей стороне истина, получит мой перстень, дающий власть над войском правоверных джиннов, и будет владеть им до самой своей смерти, а потом перстень вернется ко мне. Тот же, кто окажется неправ, будет удален от моего престола, и лишен помощи и поддержки подвластных мне джиннов, и лишится своего ремесла, и своего имущества, и станет бездомным нищим, переходящим от порога к порогу, и будет пребывать в этом состоянии, пока все вы, мои собеседники и сотрапезники, дружно за него не попросите.

И Барзах обрадовался, потому что впереди у него было двадцать лет, и он мог настроить мудрецов против Сабита ибн Хатема, и он уже предвкушал, какие блага даст ему перстень Сулеймана.

– Но до истечения двадцати лет Сабит ибн Хатем не может вмешиваться в течение событий, предупреждать и направлять, изменять и нарушать, о великий Сулейман! – сказал он. – Я же сделаю так, что его предсказание не сбудется.

– Да будет так, по воле Аллаха! – согласился Сулейман. – Но, как только пройдет с этого часа двадцать лет, он может вмешиваться в течение событий, чтобы доказать свою правоту, а ты, о Барзах, теряешь это право! И берегись, если окажется, что девушка или юноша погибли!

И Сулейман призвал своего визиря, Асафа ибн Барахию, и они составили договор, и записали его золотыми буквами, и Сулейман взял его и отдал своим слугам, чтобы они положили его на хранение в сокровищницу. И собрание разошлось.

А когда джинн доставил Барзаха во дворец царя Садр-эд-Дина, мудрец не остался в своих покоях, а направился к женским покоям, и велел невольнице позвать к нему аз-Завахи, и старуха поднялась, и явилась, и осведомилась о причине их встречи. И Барзах рассказал ей о споре, который вышел у него с мудрецом Сабитом ибн Хатемом. А старуха была обязана Барзаху, потому что он помог ей скрыть правду о похищении Захр-аль-Бустан.

– О матушка! – сказал ей Барзах. – Нет для нас в этом деле хитрости кроме твоих хитростей! Мы непременно должны выкрасть у франкского эмира дочь, и заменить ее на дочь простой женщины, и в этом наше спасение. Если мы украдем мальчика, то это дело сразу же раскроется, ведь он уже большой, и рабы его отца знают его в лицо. А новорожденные все одинаковы. И мы должны спрятать дочь франкского эмира так далеко, чтобы никто и никогда не нашел ее, кроме нас с тобой. И пусть она достигнет брачного возраста и выйдет замуж за простого человека, горожанина или даже кочевника. А когда настанет должный час, мы покажем ее великому Сулейману и унизим презренного язычника Сабита!

– О сынок! – сказала ему на это аз-Завахи. – Где Афранджи и где ты? И ведь это большая страна, покрытая лесами, и немногие из наших купцов осмеливаются путешествовать по ее дорогам. Нет у меня хитрости, чтобы достичь Афранджи и выкрасть оттуда дочь эмира.

– А что ты скажешь, матушка, о кувшине, который хранится у тебя в сундуке? – спросил Барзах. – Только в нем мое спасение, да хранит нас Аллах великий, могучий!

– Молчи, о несчастный! – возразила аз-Завахи. – Если могущественному Сулейману ибн Дауду станет известно, что мы призвали на помощь раба кувшина, пропали наши головы! Кувшин мне вручен лишь на хранение, и я призываю раба кувшина не чаще раза в год, и не заставляю его делать ничего такого, что вскоре стало бы явным и привлекло внимание недоброжелателей!

Но Барзах позвал раба, и велел принести из своих покоев шкатулки с золотом и драгоценными камнями, и улещивал старуху хитрыми словами, и клал перед ней сокровища, пока она не согласилась и не принесла кувшин. И старуха аз-Завахи прогнала всех невольниц, и осталась наедине с Барзахом, и взяла его за руку, и повела за собой по переходам и лестницам, и вдруг они оказались на крыше дворца. И оттуда был виден весь город, и предместья, и реки, и дороги.

А еще аз-Завахи взяла с собой серебряную доску с песком, и они с Барзахом погадали, и оказалось, что франкского эмира зовут Бер-ан-Джерр, но смысла имени они не уразумели.

Потом старуха аз-Завахи сделала над кувшином знаки, и натерла его крышку порошком, и велела Барзаху снять с крышки свинцовую печать и открыть ее. И Барзах сделал все, что ему было велено, и вдруг из кувшина пошел светлый дым, а из дыма раздался голос, подобный голосу юноши, сына четырнадцати лет, нежный и благозвучный. И это был голос джинна, раба кувшина.

И он явился перед ними в виде юноши, прекрасного лицом и чисто одетого, с лицом как месяц и глазами, словно у гурии, сияющим лбом и румяными щеками, с молодым пушком и родинкой, как кружок амбры.

Но царевич, который как раз в это время подкрался к Барзаху и аз-Завахи, не удивился, потому что он знал о тайных способностях своего наставника, и Барзах научил его некоторым хитростям, которые известны магам. А о том, что его старая нянька аз-Завахи тоже занимается колдовством, царевич еще не знал. И он стал смотреть, что будет дальше.

Когда раб кувшина вышел и принял благообразный вид, старуха аз-Завахи приказала ему:

– О Маймун ибн Дамдам, о раб кувшина, в эту ночь у одного из знатных франкских эмиров, чье имя – Бер-ан-Джерр, родилась дочь. Лети же, и найди ее, и незаметно вынеси из дворца ее отца, и принеси девочку сюда! А потом найди какую-нибудь другую новорожденную девочку и отнеси ее во дворец эмира.

– На голове и на глазах! – отвечал раб кувшина, и поднялся в воздух, и расширился, и заблистал, и из глаз его посыпались искры, и он исчез, а Барзах с аз-Завахи остались его ждать. И они сидели на крыше, и читали заклинания, удерживающие джинна Маймуна ибн Дамдама в повиновении, и вдруг он появляется с младенцем на руках!

– Как удалось тебе унести девочку из дворца, о раб кувшина? – спросила аз-Завахи. – Не замечено ли ее отсутствие?

– Этот дворец – всего лишь высокая башня из больших серых камней, о госпожа, и если бы она была опрокинута и погрузилась в землю, я не отличил бы ее от большого заброшенного колодца из тех колодцев, в каких обитают джинны, – отвечал раб кувшина. – В помещении, где я нашел ребенка, нет дорогих украшений, и наилучшее из них – свисающий кусок ткани с изображением обнаженных мужчин и женщины, и между ними растет яблоня, и на ветвях ее – змей. Женщины, которым эмир доверил ухаживать за своей дочерью, спят крепким сном, который я навел на них, и не скоро проснутся, о госпожа. И старшая среди них, родная сестра матери эмира, тоже спит, и ее-то следует бояться больше всего, ибо на ее груди знаки мудрости и силы, и она единственная может догадаться, что ребенка подменили.

– Что за знаки мудрости и силы ты обнаружил? – спросила аз-Завахи. – Рассказывай все по порядку.

– Я обнаружил ожерелье, в котором золотые цепи переплетены с серебряными, и оно с тремя черными камнями, два из которых продолговатые, и это отшлифованный агат, а один, в середине, – круглый, и это черный хрусталь. Они огранены плоско, как большие изумруды, и на камнях изнутри вырезаны знаки, которые видны, если посмотреть на свет, о госпожа. А эти камни со знаками окружены другими камнями, мелкими и хорошо отшлифованными, и среди них особенно выделяется превосходный черный оникс. И еще на ее груди висят маленькие изображения разных людей, и я не знаю, что они означают, – отвечал раб кувшина.

– Изображения людей означают всего лишь то, что она верует в Ису и Мариам, а ожерелье с камнями потеряет свою силу, когда ты обвяжешь его моим волоском, который я тебе дам, – сказала аз-Завахи. – И этот волосок должен быть незаметен. А теперь покажи нам младенца, ибо мы должны пометить девочку знаком, который потом поможет ее найти.

И раб кувшина положил девочку к ногам аз-Завахи, и она развернула пеленки, и рассмеялась, и стала бить в ладоши.

– Что с тобой, о аз-Завахи? – спросил тогда Барзах. – Что привело тебя в такое состояние?

– Это дитя незачем метить! – воскликнула старуха. – Ибо родители его прогневили Аллаха. Девочка родилась уродливой, она вырастет уродливой и не найдется человека, который пожелает взять ее в жены, разве что слепой, собирающий себе на пропитание у ворот мечети!

А царевич Салах-ад-Дин следил за ними, и изумлялся, и поражался. И он понял, что его старая нянька владеет тайнами колдовства, и скрывает это, и не будет у него пути к ее тайнам, если он сейчас же не обратится к няньке и не попросит ее о помощи.

И он вышел из своего укрытия, и бросился к аз-Завахи, и поцеловал землю между ее руками, и взмолился.

– О матушка! – сказал царевич. – Тебе известны мои обстоятельства, почему же ты до сих пор молчала о том, что у тебя есть кувшин и раб кувшина? Никто не вернет мне Захр-аль-Бустан, кроме Маймуна ибн Дамдама!