Времена цвергов

Тут Сегебенна была права. Если белому альву требовалась посуда кроме глиняной, что порой приносили люди, – он мастерил ее из древесной коры, о том, чтобы как-то украшать шалаши, белые альвы не беспокоились – не видели в этом смысла. Разве что вешали у входа цветочные венки, и то со смыслом: это означало, что хозяин или хозяйка шалаша ищет себе пару.

– Уйти навсегда в пещеры? – Энниберд не понимал, как это возможно. В пещерах темно, освещаются они кострами и факелами, темные прекрасно видят во мраке, а Сегебенна привыкла к солнечному свету…

– Да. Буду подниматься наверх за травами, разобью свои грядки.

– Но что ты будешь там есть? Они же едят мясо!

– Послушай, друг, – вмешался темный альв, – меня зовут Арриар, я сын нашего старшего. Если моя женка пожелает яиц крапчатого дятла, есть кого послать за ними. Мы выменяем для нее все, о чем она попросит.

– Но жить в пещерах? Не видеть солнца? – Энниберд все никак не мог осознать беду, в которую попала альва.

– Мы видим солнце побольше, чем вы, белые. Мы выходим на вершины холмов и греемся. Главное, чтобы голову не напекло. А вы не выходите из-под древесных крон. А в пещерах тепло, и мы зимой всего лишь накидываем туники из шкур, не то что вы, белые!

Тут Арриар был прав. Зима становилась тяжким испытанием для белых альвов. Они умели делать плотные стеганые ткани, где между слоями холста, принесенного людьми, были слои птичьих перьев, они умели плести из лыка прочную обувь, если выпадало много снега, они выменивали у людей теплые накидки с капюшонами, они обкладывали снегом свои шалаши и делали там полы из плотно уложенных толстых веток, покрытых еловыми лапами, в каждом шалаше был маленький переносной очаг, но порой запасы съедобных корней и сушеных ягод заканчивались раньше, чем наступала весна и деревья могли напоить соками земли. Приходилось вводить себя в сон, болезненный и мучительный, но иного способа дождаться весны белые альвы не знали.

Разумеется, ребенку зимой было бы лучше в пещерах…

– Я буду носить кожаную обувь, – с непонятной гордостью заявила Сегебенна. – В ней ноги никогда не мерзнут. Прошлой зимой я думала, что останусь без ног. И буду греться у большого огня. И буду пить горячие отвары, когда только захочу, потому что костер горит день и ночь.

– Сегебенна, ты должна все рассказать старшим, – твердо сказал Энниберд.

– Никому моя женка ничего не должна, слышь, ты, белый, – ответил темный альв и обнял подругу за плечи. – Раз уж так вышло, что ты застал нас вместе, то я прямо сейчас и уведу женку в пещеры. Хватит там для нее богатых шерстяных туник и накидок! И обувь я для нее выменяю хорошую, узорную, а если родит мне сына – получит лучшее городское ожерелье. Я работы не боюсь, белый! Я не слоняюсь по лесам без дела, а хожу с братьями добывать руду и цветные камни, я чую камни на расстоянии в два роста, потом – служу подручным у кузнеца, если выучусь – сам буду выплавлять и ковать железо. Вот, посмотри!

Он показал свои широкие ладони. На одной такой ладони могли уместиться две узкие изящные кисти белого альва.

– Сегебенна, почему он отвечает за тебя? – спросил удивленный Энниберд.

– Потому что я – муж, я и должен отвечать за жену. Это навсегда, понимаешь ты, белый?

– А твои старшие?

– Они знают. Они сказали – бери хоть медведицу, твое дело. Но когда я приведу в пещеры свою женку, ее хорошо примут и принесут подарки.

Тут Сегебенна улыбнулась, и белый альв понял – она очень хочет подарков. Она хочет, чтобы у нее в уголке, отгороженном плотной пестрой холстиной, были на полочках большие чаши и блюда из привозной белой глины, чтобы там же стояли ларчики с прикладом для рукоделия, чтобы на сиденьях и на ложе лежали мягкие шкуры, чтобы свой котелок над своим очагом, в котором булькает вкусная похлебка для своего мужа.

– Сегебенна, ты же привыкла каждый день, пока не настанут холода, купаться в ручьях! – вспомнил Энниберд.

– Каждый день вряд ли, но женка будет ходить к подземной реке, у нас есть река Регинне, ты не знал? Не бойся, с ней будут ходить моя сестра и женка старшего брата.

– Вы разве умеете плавать?

– Зачем же плавать? Ни к чему это. Наши сестры обливаются водой, этого достаточно, и они приносят воду мужьям и детям. У моей женки будут хорошие подруги…

– Кто?

Белым альвам было знакомо понятие «дружба», но они решительно не знали, какой в нем прок. Если белый альв попадал в беду, весь род приходил на помощь, спасал, лечил, но потом альвы опять разбредались по лесам и бродили, собирая травы, каждый сам по себе.

– Муж, сейчас я скажу, – наконец вмешалась Сегебенна. – Я хочу жить среди женщин, с которыми можно говорить о мужьях, детях, праздниках…

– О чем?

– Женка, он и этого не знает! – развеселился Арриар. – Мы собираемся вместе, чтобы пировать, плясать и веселиться. У нас есть праздник первого луча после зимнего солнцестояния, праздник первых трав, за которыми мы выпускаем детей, праздник избранников – когда к нам, артейским альвам, приходят темные альвы даже из-под гор Клаштейна, чтобы выбрать себе жен. Знаешь что, белый? Приходи к нам! Все покажем, сделаем тебе подарки. Мы любим дарить, белый! Мы с людьми торгуемся за каждый грош, но для друзей ничего не жалеем.

Темнокожий, белозубый, веселый Арриар смотрел прямо в глаза Энниберду, он был ниже ростом, а смотрел так, будто они вровень. Белый альв не выдержал взгляда и отвернулся.

– Делайте, как знаете, – сказал он. – Сегебенна, что передать старику?

– Когда я рожу мужу сына, то принесу ребенка, чтобы он благословил, – ответила альва.

– Ты ведь даже не знаешь, могут ли от вашего союза родиться дети.

– Могут, – твердо сказал Арриар.

И что оставалось делать Энниберду? Он ушел.

Старый альв внимательно его выслушал и нахмурился.

– Я не знал, что им нужно именно это… – задумчиво произнес он. – Я думал, им тоже нравится в одиночестве бродить по лесам. Но наши красавицы хотят того, что мы не можем дать, и это плохо. Опасное дело она затеяла. Посмотрим, какой ребенок у нее родится.

Ребенка Сегебенна принесла полтора года спустя.

Она была, как обещал Арриар, в дорогой одежде, а ребенок – в рубашечке из тонкого холста, в стеганом одеяльце.

Старый альв смотрел на дитя – и способность чувствовать все живое, подсказывала: младенец, чье лицо было не белым и не смуглым, а серебристым, таит в себе опасность и лучше бы ему вовсе не рождаться.

Но старый альв все же возложил на него руки и насупился.

– Сегебенна, оставь меня с малышом, уйди в лес до завтрашнего дня, – приказал он. – Малыш не почувствует голода.

– Я знаю.

Сегебенна пошла искать свою наставницу Ингоренну, у наставницы была другая ученица, и Сегебенна рассказала юной альве, как хорошо живется в пещерах. Она действительно была счастлива – в длинном красном городском платье, надетом нарочно, чтобы похвастаться, в покрывале замужней женщины, как носят в пещерах, в кожаных башмачках и полосатых чулках – именно такие чулки пригодились бы в лесу зимой, но белые альвы не знали об их существовании. Юная альва, Деабенна, смотрела на эту роскошь с восторгом.

А старик ошибся. Он не мог этого предвидеть, потому что красоты городского красного платья, вышитого узорами из цветов и треугольников, для него не существовало.

А юная альва вдруг поняла, что такое красота, вложенная в вещи. И ее собственная холщовая рубаха, подпоясанная темным шнурком, показалась ей скучной и жалкой.

Когда Сегебенна вернулась, старик сказал:

– Оставь мне ребенка.

– Моего ребенка?! Почему?

– У него двойной нюх. Он унаследовал от тебя нюх к живому, от своего отца – нюх к неживому. Он будет чувствовать и травы, и камни.

– Ну и что?

– Он может причинить тебе горе. Я должен сам его воспитать.