Рижский редут

– От какого господина Филимонова? – в совершеннейшей растерянности переспросил я.

– Ах, не заставляй меня называть это чудовище мужем моим! – пылко воскликнула Натали.

И я вспомнил, что невеста моя уж по меньшей мере четыре года как замужем.

Она изменилась. Я не мог бы сказать точно, что именно в ее чертах стало другим – но пусть подтвердят мое наблюдение мужчины, умеющие по лицу отличить девицу от дамы. Есть некая разница – иной взгляд, иная складка губ, возможно. К тому же Натали спрятала волосы под шляпой, на лицо ее падали тени, и она выглядела старше своих двадцати двух лет. Я заметил, что убранные назад волосы многих женщин старят, поэтому дамы и девицы норовят выпустить локоны на лоб и на височки. Мою Натали я помнил именно такой – в ореоле светлых кудряшек, сзади же волосы собраны, чуть приподняты и плотно приколоты к затылку, так что казалось, что она коротко, словно мальчик, острижена. Даже ее белое платьице, низко вырезанное, чем-то смахивало на рубашечку дитяти.

Этот образ был со мной в плавании, он не покидал меня в гавани Лиссабона и на Портсмутском рейде. Но в памяти моей Натали безмятежно улыбалась, сейчас же при первом неловком слове повышала голос, сердилась, во взгляде была злость. Эту перемену совершило в ней замужество.

– Прости, – сказал я. – Менее всего я желал обидеть тебя. Я просто пытаюсь понять, как тебе удался этот побег.

– За все благодари Луизу! Я упросила ее сопровождать меня, и она совершила невозможное – мы обе здесь, с тобой!

– Да кто ж эта Луиза?

– Моя горничная!

Я посмотрел на француженку – она совершенно не походила сейчас на горничную из приличного дома. Скорее уж она – в темном гаррике с тремя пелеринками и со шляпой на коленях, взгляд исподлобья – смахивала со своими усиками и широкими бровями на контрабандиста.

Луиза сидела за столом напротив Натали и смотрела сквозь нас так, словно бы спала с открытыми глазами. Понимала ли она русскую речь, я по ее неподвижному лицу определить не мог.

– Ты ничего не понял, Сашенька, но я сейчас объясню, – сказала, наконец сжалившись надо мной, Натали, я же стоял перед ней, как школьник, не выучивший урока. – Господин Филимонов ревновал меня ко всему на свете, он, кажется, и к лакею Ивану ревновал… ты помнишь Ивана Семеновича?..

– Как не помнить? Матушка твоя сказывала, что ты выросла на руках у старика.

– Она и сама у него на руках росла. Ему лет не менее, чем башне Вавилонской, он ледяной дворец государыни Анны помнит и место показывает, где тот стоял. А господину Филимонову и Иван не угодил. Когда мы в гости к матушке приезжали, я Ивана поцеловала, да как не поцеловать – он нам всем уж родной стал. А господину Филимонову, изволите видеть, не понравилось!

Тут я несколько смутился. Почтенный лакей Иван Семенович, помнится, и в годы нашей с Натали нежной страсти был весьма неопрятный старичок, утративший большинство зубов, что в его годы и неудивительно. Должность его состояла в том, чтобы сидеть в привратницкой и покрикивать на молодых слуг. Я бы тоже не пришел в восторг, видя, что супруга моя нежно ласкается к этому патриарху дворни.

– Всякий выезд наш в свет завершался ссорой, – продолжала Натали. – Каждый, кто говорил мне обычные в свете слова о красоте моей, сразу делался врагом нашего домашнего очага! Наконец вздумал господин Филимонов, что мы во избежание ссор будем жить в деревне. Ты подумай, Сашенька, в деревне! Где он будет целыми днями зайцев стрелять, а я – сидеть у окошка, с тоской глядя на двор в ожидании, не подерутся ли мальчишки и не упадет ли, поскользнувшись, баба с полными ведрами! Я прожила с ним в этой хваленой деревне два лета – увольте! Но его намерения были основательны – он даже нанял Луизу…

Вот это меня удивило – на что французская горничная в деревне? Я задал вопрос и получил ответ, который свидетельствовал о том, до чего может довести женатого человека ревность.

Луизу он отыскал в модной лавке, куда заезжал за Натали. Когда супруга, недовольная семейной жизнью, ради утешения накупает себе множество безделушек, это может стать поводом для раздора. Но Луиза, видя, что муж выговаривает жене, а жена собралась разрыдаться, очень ловко повела дело. Как-то она сумела подольститься к господину Филимонову и показала, что знает толк в драгоценных камнях. Завязалась беседа, в которой Луиза явила хорошие манеры и ловкость воспитанной барыни. Господин Филимонов подумал несколько и вскоре предложил француженке пойти в горничные к его жене. Обязанность ее состояла в том, чтобы, поселившись вместе с госпожой своей в деревне, выписывать туда все модные новинки, командовать сенными девками в важном деле изготовления платьиц и салопов, развлекать Натали беседой и сопровождать ее при поездках к соседям. Луиза, подумавши, согласилась, и в несколько недель сделалась совершенно незаменимым человеком в доме. Но отъезд в деревню пришлось отложить – близость войны была очевидна, а в такую пору лучше не путешествовать, но сидеть в столице вблизи государева двора и следить за событиями. Меж тем отношения между супругами делались все хуже, и все чаще Натали доставала из тайника в комоде пачку моих писем, которые она, став невестой, не уничтожила, а бережно сохранила. В один прекрасный день она показала эти письма Луизе, которая, столько лет прожив в России, научилась неплохо объясняться по-русски, и даже читать.

Я не хочу сказать, что все письма мои были писаны по-русски, более половины, помнится, я по-французски сочинил. Но по злой шутке судьбы Натали не имела способностей к языкам. Столько, сколько нужно знать для обхождения с кавалером в бальной зале, она заучила, а прочитать красиво написанное письмо без чьей-то помощи не могла. Поэтому я писал по-французски только простые записочки, когда же хотел объясниться в нежных чувствах более красноречиво, переходил на русский.

Меж тем началась война. Господин Филимонов додумался наконец до того, что сам поедет в армию, запишется в ополчение, а молодую супругу переселит к своей матушке, чтобы та за ней как следует присмотрела. Натали пришла в отчаяние, и мысль о побеге, что зрела уже некоторое время, обрела свое воплощение…

– Но что же будет дальше? – спросил я. – Вы с господином Филимоновым повенчаны, любой полицейский вправе взять тебя за руку и отвести к законному твоему супругу. Я уверен, что тебя уже повсюду ищут…

– Как ты пуглив! – отвечала она. – Моряку ли, воевавшему с турками, слышавшему гром ядер и видевшему потоки крови, так бояться? Твоя матушка читала мне письма, что ты писал на палубе, под выстрелами, одной рукой держа перо, другой – пистолет!..

Я почувствовал, что краснею. Кажется, в письмах я был не в меру восторжен и описывал жизнь свою чересчур яркими красками. Насчет пера и пистолета я пошутил, это было накануне первого в моей жизни большого морского сражения у Дарданелл, и я завершил письмо очень красиво – тем, как жду начала славной битвы с оружием в руке. Я понятия не имел, что эти слова будут так чудно перетолкованы.

– Не спорь со мной, я решилась, я на все готова, потому что люблю тебя и проклинаю день, когда согласилась стать женой господина Филимонова! – воскликнула Натали. – Я проехала шестьсот верст в мужском наряде, чтобы только быть с тобой! И никогда более не разлучаться!

Она вскочила и бросилась мне на шею. Я обнял ее не менее пылко, кося глазом в сторону Луизы. Сдается, что француженка и не такое видала. Ее лицо не изменилось.

– Я все это понимаю и преклоняюсь перед твоим мужеством! Но посмотрим на вещи практически. Это чужой нам город, где тебя не знают, но и я тут никого не знаю. Те русские купцы, что живут в Московском форштадте, староверы и очень беспокоятся, чтобы поменьше иметь дел с еретиками. Они даже держат особую посуду на тот случай, если в дом зайдет человек не их веры и попросит напиться…

Тут ступеньки лестницы заскрипели, Натали отпрянула от меня, а Луиза быстро надела шляпу.

Дверь отворилась. На пороге стояла Анхен и с большим недоумением глядела на моих гостей.

Я растерялся. Всякий более опытный мужчина непременно нашел бы, что соврать, я же молчал.

Анхен оказалась сообразительнее меня. Она не знала, кто эти люди, что летним вечером находятся в помещении, не снимая гарриков, и очень кстати подумала первым делом о своей репутации.

– Господина хотел видеть герр Вайсдорф. Приходил дважды и просил в любое время, когда господин явится домой, передать, чтобы завтра господин перед службой заглянул в мастерскую примерить сапоги, – сказала она, сделав маленький изящный книксен.

Эти немецкие книксены были на Малярной улице в большом ходу – иногда двух десятков шагов до своей двери не пройдешь, чтобы с тобой не поздоровались таким манером три или четыре девицы.

– Хорошо, милая Анхен, – по-немецки ответил я. – Благодарю тебя. Спокойной ночи.

Никакого Вайсдорфа я, разумеется, не знал.

– Спокойной ночи, – пожелала и она, сделала прощальный книксен и выскочила за дверь. Но шагов на лестнице я, как ни вслушивался, не уловил. Похоже, моя прелестница не прочь была немного подслушать у двери.

Она мало что поняла бы по-русски и ни слова по-французски, но женский голос она отлично бы признала. Поэтому я прижал палец к губам, всем видом своим показывая Натали и Луизе, чтобы они молчали.

Натали удивилась – она по простоте душевной не поняла, что ее могут подслушать. Луиза же, более опытная, повторила мой жест и кивнула. После чего она по-французски тихонько подсказала мне мои дальнейшие действия, за что я был ей крайне благодарен.

– А теперь, господа мои, я провожу вас. В Риге много пришлого народа, улицы в ночное время сделались беспокойны, – громко и внятно сказал я по-русски. – Подождите, покамест я не заряжу пистолеты.

Мне хотелось показать Натали, что я готов вступить ради нее в любое сражение. И наградой мне был пламенный взгляд.

Мы вышли на Малярную улицу и, молча ее пройдя, свернули на Большую Королевскую. Там лишь я позволил дамам заговорить.

– Где вы оставили ваши вещи? – спросил я.

– Луиза отыскала трактир, – Натали повернулась к француженке, ожидая от нее дальнейших объяснений.

– Я остановила носильщика и спросила у него, где можно снять комнату недорого, – по-французски ответила Луиза. – Он проводил нас к знакомцу своему.

– И вы не побоялись оставить там вещи?

– Вещей у нас немного. Все, что лишь возможно было, мы обратили в драгоценности и деньги, а также купили оружие, – тут француженка достала из-под широкого гаррика и показала мне пистолет. – Мы рассудили, что вещи можно приобрести и в Риге. Вы должны найти для нас более приличное помещение.

Если бы тогда я догадался спросить у нее, на каком языке разговаривала она с носильщиком! Если бы она мне ответила! Если бы я хоть удивился тому, что две женщины, доверившись какому-то незнакомому носильщику, спешат тайно поселиться в любом месте, куда бы он их ни отвел! Многих наших бед, не говоря уж о лишней суете, удалось бы избежать. Но мне тогда и в голову не пришло, что рижские носильщики не знают французского языка.

– Я отпрошусь на службе и схожу в Московский форштадт. Может статься, купцы посоветуют мне, у кого снять чистую комнату. Если вас будут искать, то первым делом пройдут по гостиницам. Точно ли никто не догадался, что вы уехали в Ригу? – спросил я.

– Боюсь, что догадаться нетрудно, – мрачно отвечала Луиза. – И тем важнее для нас хорошо спрятаться.

– А ты будешь нас каждый вечер навещать, – добавила Натали. – Когда же война кончится, мы найдем способ жить вместе. Я даже вот что придумала – я погибну на войне! Мы все так устроим, чтобы господин Филимонов получил извещение о смерти моей!

– О Господи… – прошептал я.