Диармайд. Зимняя сказка

У того, кого она так страстно желала увидеть, была некая примета – нет, вовсе не на интимном месте, как раз на лице, но издали в глаза не бросалась. И примета странная – впоследствии, уже на Курсах, Дара пыталась выяснить, что бы могли означать черные и довольно длинные волоски чуть ниже переносицы, растущие не вверх, как брови, а вниз, нет ли в них тайного смысла, не знак ли они причастности к древним загадкам, не привет ли от мохнатого предка, но даже умница Эмер, ее первая крестная, и старая толстая Шин, почти удалившаяся от дел целительница третьего посвящения, ее вторая крестная, полагали, что Дара столкнулась со случайным капризом природы, не более.

Но человек, украшенный волосками, был легок и порывист, с неровной какой-то, но стремительной походкой, этот же ступал уверенно, в нем чувствовалась возведенная в культ, а может, просто хорошо сыгранная деловитость, и даже шапка…

ТОТ шапок не носил принципиально, у него была вороная грива неслыханной густоты. Разве что в двадцатиградусный мороз он натягивал на голову какой-то несуразный колпак, подобранный, надо полагать, на мусорке.

Человек шел через пассаж, понятия не имея, что его преследует женщина. Своим затылком, защищенным теплой, отороченной мехом шапкой, он не чувствовал ее взгляда. Она же, доведя дистанцию до десяти шагов, вдруг притормозила. Вот теперь, когда оставался последний рывок, она засомневалась – да он ли?

Рост – да, подъезд – да, но все остальное больно уж противоречило тому образу, который она сберегла в самой глубине души. ТОТ ходил в коротких куртках, которые при его-то росте и длинных руках скорее можно было назвать куцыми обдергайками. Тот был хотя и плечист, но тонок, и еще навеки запомнилась легкая сутулость. ЭТОТ… ну, не корсет же он завел, в самом деле! Или просто тяжелое зимнее пальто чуть ниже колен настолько меняет силуэт?

Дара заволновалась.

Когда после нескольких ярких неудач ей стало ясно, что способности иссякли, и нетрудно догадаться, что сработал мстительный гейс ее давнего любовника, одно время бывшего для нее всем на свете, и другом, и учителем, и образцом для подражания, – Фердиада, она приказала себе встряхнуться. Действительно, в жизни не было любви. Была работа и был секс, причем даже секс чем-то стал смахивать на работу – Дара выполняла свои обязательства перед неплохим человеком, которого, кстати, сама же для этой надобности и выбрала.

Она попыталась оживить отношения с этим человеком – и тогда по его великому недоумению поняла, что дело неладно и старания бесполезны. Его полностью устраивало отсутствие любви – были бы с ее стороны забота, терпение и постоянная готовность к помощи.

Тогда она махнула рукой на этого милого человека и стала искать в себе любовь – хотя бы семечко любви, чтобы вырастить из него пышный куст и вернуть утраченные способности. Оказалось – это не так-то просто. По крайней мере, по заказу такие кусты не вырастают.

Углубляясь в собственное прошлое, она добралась до Фердиада – но возрождать свою причудливую страсть к Фердиаду не захотела, хотя тут-то как раз и был шанс. Их отношения накануне разрыва строились на вечных перепадах настроения, постоянно коса находила на камень, ни один не желал сделать лишнюю уступку, и для нее превыше всего была ее женская гордость, для него – его мужская гордость. Сейчас Дара настолько была зла на Фердиада, что эта злость вполне могла разрядиться вспышкой весьма похожей на любовь страсти.

А в самой глубине, за блистательным образом Фердиада, был другой образ – того, кого она искренне считала своей первой, острой и болезненной, но пробудившей ее женскую душу любовью.

После Фердиада же не было ничего такого, на что она могла бы сейчас опереться…

Выходит, последнее, что ей оставалось, – разбудить в своей душе ту, несомненно, настоящую и всепоглощающую, первую любовь.

Потому что новые люди, которые постоянно возникали в ее жизни, теперь даже особого интереса не вызывали.

Фердиад оказался куда хитрее, чем она думала. Его гейс был миной замедленного действия – он должен был сработать не в юные годы с их бурными страстями, а в годы зрелые, когда душа уже порядочно устала метаться и дорожит определенностью. Фердиад сделал так, что она потеряла все нажитое и приобретенное, кроме денег, конечно, да только велика ли теперь польза от этих денег? И он уже тогда, лежа в постели, хорошо рассчитал миг удара – приобретенного было довольно много, в том числе, кстати, и репутация. Впрочем, возможно, гейс был придуман заранее – от него и этого можно было ожидать.

Так вот – когда оставалось только прикоснуться рукой к плечу, Даре стало страшновато. Она вдруг поняла, что того, кто мог бы воскресить ее чувство, кажется, больше и на свете-то нет. А есть другой человек – да и как ему не быть другим столько-то лет спустя?

ТОТ был, как она позднее поняла, классическим гением-неудачником. Он должен был в одиночестве и полном отчаянии создать сколько-то никому не нужных шедевров и благополучно спиться, а шедевры потом угодили бы на аукцион «Сотбис». Или же, если бы у него хватило ума сесть на шею какой-нибудь влюбленной дуре, спокойно пробездельничать жизнь, годами рассказывая своей дуре, какие великолепные полотна он непременно наваляет в ближайшие две недели.

ЭТОТ явно был доволен собой, своим теплым пальто, положением в обществе, вниманием встречных женщин. Он состоялся – по крайней мере, как достойный член зажиточного общества он, к большому удивлениию Дары, состоялся. И даже если плоть – та же, и звериные волоски на носу – те же, можно ли перенести замороженную и оттаявшую любовь к нему-вчерашнему на него-сегодняшнего?

Чтобы понять это, следовало прежде всего посмотреть ему в глаза!

Решившись, Дара обогнала этого человека, много лет назад нечаянно ставшего мужчиной ее мечты, и обернулась, как бы ненароком.

Это действительно был он – только лицо округлилось и отяжелело, под пальто явно обозначился животик, впрочем, не пивное пузо, а вполне умеренный ровный живот, даже, возможно. с сильным брюшным прессом. Дара лечила как-то бывшего штангиста и знала – это бывает, пузо – вроде старинного глобуса, и такое же твердое.

Она узнала его – но он ее не узнал.

А ведь он изучил ее лицо лучше, чем любой другой смертный. Он несколько раз пытался сделать хотя бы карандашный портрет, но не находил ЛИНИИ, и получалась гнусная мазня. Но он честно продолжал попытки, пока она не взяла шариковую ручку и на обороте очередного наброска не провела сверху вниз ЛИНИЮ – с точностью и скоростью снайперского выстрела. Он посмотрел, узнал себя – и заткнулся.

Больше ей такие трюки не удавались. Потом, в той жизни, что началась после НЕГО, она баловалась, рисуя профили, но сперва тщательно изучала модель и чуть ли не с транспортиром определяла все заложенные в профиль углы. Однако тогда она просто провела ЛИНИЮ, а то, что направляло ее руку, с радостью назвала про себя любовью.

Дара знала, что годы не слишком поиздевались над ней. Целительницы за собой следили, используя иногда достаточно странные средства – вроде трехдневного поста в лесу, под опадающей осиной. Лицо осталось гладким, но стало… сильным? Пожалуй, да, упругая припухлость губ и щек, разумеется, и должна была уйти, уступив место чему-то иному.

Она забеспокоилась – неужели так сильно постарела? И вдруг поняла – он настолько забыл про нее, до такой степени забыл, что если сейчас сказать ему «привет!», то потом придется долго и нудно объяснять, от кого, собственно, «привет».

Это открытие не столько огорчило ее, сколько развеселило. Действительно – странно было бы, если бы он запомнил ее, тогдашнюю, навеки. Странно и… бесполезно. Значит, таков перст судьбы. Нужно попытаться начать с полнейшего и безупречнейшего нуля!

Дара задержалась у витрины, пропуская его вперед. Он и на этот маневр не обратил внимания. Тем лучше!

Она ощутила давний свой, временно позабытый азарт – очень беспокойное свойство, которое, сам того не желая, разбудил в ней Фердиад. Азарт проснулся – живой, здоровенький, зубастенький, и это обрадовало Дару больше, чем если бы ей сейчас подарили перстень с бриллиантом.

Азарт ожил – значит, и она сама понемногу оживет.

Стало быть – в погоню…

Глава четвертая

Рыжие да красные – люди опасные

Изора как раз получала на складе большой пакет со своим китайским атласом в драконах, когда засвиристела мобилка.

– Ну, как? – спросила Сана.

– Нормально. Она позавтракала и ушла на прогулку.

– На… что?!?

– На про-гул-ку. Так сказала. Может быть, и в самом деле где-то себя выгуливает?

– Ботфортами гремя по кабакам? – вполне разумно предположила Сана. – Бокалами бургундского звеня?

– С нее станется.

Это было бы нарушением одного из семи правил: целитель не пьет и не курит того, что дает помутняющее рассудок опьянение. Красное вино в запретный список не входило – в более чем разумных дозах, естественно, потому что и обычным кефиром, в котором всего-то два градуса алкоголя, наверно, можно накушаться до поросячьего визга, если принять ведра этак полтора.

Но относились ли сейчас правила к Даре?

– Я бы на ее месте первым делом надралась в сосиску, а потом сняла первого же половозрелого самца, – подумав, сообщила Сана. – Сколько же можно таскать в себе ЭТО и ни разу не расслабиться?

– Может быть, она как раз и приехала к нам на просушку? – неуверенно предположила Изора. Пьяная Дара была для нее так же невозможна, как летающий крокодил.

– Непохоже. Хотя карты и несли ахинею, однако ни застолья, ни хмельного вообще я там не высмотрела. Да, так вот! Ты мне ничего не хочешь сказать?

– А что я могу сказать! – взвилась Изора. – Эти сволочи так поклеили обои, что я сейчас иду покупать новые, а деньги вычту из их заработка! Но к двадцать пятому все будет блестеть, и салон я открою! Можешь не волноваться!

– Это хорошо. А БОЛЬШЕ ты ничего не хочешь мне сказать?

– А что еще? – Изора даже несколько растерялась.

Она стояла в узком проходе среди стеллажей с рулонами, и это спасло ее от падения – она всего лишь покачнулась и тут же ей в спину уперся срез рулона, когда Сана не произнесла, а послала ей одно-единственное слово: Йул.

– Ой… – вот и все, что она сказала, но это было именно то, чего ждала злорадная Сана.