Зеркало

– Руки убери! – Прошипела Ксения. – Мало того что место чужое занимаешь, так еще и летаешь, как угорелая. Окаянная – слов нет.

– Ааа! – Усмехнулась Бессонова, сложив руки на груди. – А я все спросить хотела у тебя, Адамович. Почему у тебя всегда вот так? Вот все у тебя виноваты. Родители – наверное, потому, что контролируют. Я – якобы место твое занимаю в балетном училище. Мое место – у станка, поняла? Я его своим трудом занимаю. Хочешь забрать – забирай. Кто мешает?

– Поговори мне еще! – Поднявшись и отряхнув джинсы, Ксения зашагала вверх по лестнице. – Окаянная.

– Да ну… Ну вот. – Взмахнула руками Бессонова. – Ксеня! Ксюш! Ну я не то хотела сказать! Ксюша!

– Иди к черту!

Бессонова нервно выдохнула. Да ну правда, не хотела же. Они знали друг друга с детства. С самого-самого. С игр в песочнице. Выросли в одном дворе. Учились в одном классе. Потом вместе поступили в хореографическое училище. Бессонова всегда была первой, Адамович – второй. Везде. В песочнице, где вокруг нее собирались дети, а Ксюшу почему-то никто не хотел никуда принимать. Тогда она заступалась за нее и тащила играть. Но Адамович не приживалась ни в одной компании. Волчонок-одиночка, вечно насупленная. Рассказывали, что семья у нее хоть и полная, но достаточно конфликтная. Мать занята своей карьерой, отец – работой и бутылкой. Никакой заботы и внимания ребенку не доставалось. Потом была школа, где они сидели за одной партой, потому что с Ксюшей больше никто садиться не хотел. Почему – необъяснимо. Потом – балетное училище. Бессонова была готова поклясться, что танцевали они одинаково, но на первых ролях всегда была она, а не Ксения. Та надрывалась, стирала ноги в кровь, но преподавателей это не убеждало. Однажды в сердцах Адамович пожелала Бессоновой смерти, страшной и мучительной. Но она не поверила. Не верила, что можно такое желать. Бессонова видела в соседке забитого человека, которому не хватало любви. Не хватало ласки, заботы, она не верила, что Ксения настолько злая. В ее, Бессоновой, понимании, любого человека нужно было любить. Абсолютно любого. Любое холодное сердце можно растопить. Нужно было искать хорошее. Нужно было ласкать, как котенка. Тогда добро выплывет. Зло же… порождает только зло. Нельзя жить в злобе. Нельзя жить в ненависти. Обиде. Как бы трудно не было.

Виновато вздохнув, девушка открыла дверь подъезда. Да ну вырвалось! Да ну обидно же! Ничье она место не занимает! Надо просто с ней поговорить. По душам. И все будет хорошо.

С улыбкой взглянув в серое небо, Бессонова выскочила из подъезда и побежала к магазину, подскакивая и задорно вскрикивая от догонявших ее дождевых капель.

***

Год 2010.

Андрей вышел из такси и присел на ступеньки у своего подъезда. На город уже опустились сумерки. Разговор решили продолжить через пару дней: у Садыковой появились срочные дела. Впечатление она произвела приятное, с ней хотелось разговаривать, и Могучих решил во чтобы то ни стало завершить это дело. Раскопать правду, хотя было видно, что беседа дается адвокату с трудом. В голове засела ее фраза: "Если есть Господь… За что он так с нами…?"

Андрей извлек из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил, любуясь почти ушедшим за горизонт солнцем. Красивый вышел день, дождь так и не пошел. А любовался ли он так природой в детстве? Тогда, в 90-х, Андрей был еще ребенком. Никакие проблемы общества его не заботили. А где-то совсем рядом кипела жизнь. Ну и… ломались судьбы. В большей степени. А в большей ли? Может быть, Середкин прав? Каждый сам выбирает свою дорогу. А как быть тем, кто изначально родился без особого выбора? Вот нет путей, и все тут! Ни денег, ни возможностей! Ни способностей! Разные бывают обстоятельства…

— Здравствуйте, товарищ! — Неожиданно приземлилась рядом с ним девушка в синих джинсах, сиреневой футболке под кожаной курткой, с сумкой через плечо. От удивления Могучих чуть сигарету не выронил. — Угостите даму сигаретой?

— Да ради бога. — Протянул пачку Андрей, внимательно разглядывая незнакомку. Русые волосы, соломенного цвета, убранные в хвост. Ярко выраженный, выдающийся вперед подбородок, как изюминка, и голубые-голубые глаза, большие, почти навыкат. Приятная. Не красотка, но что-то в ней определенно притягивало. С неба что ли свалилась? Бывает же!

— Чего, интересно? — Заметив его наблюдение, сдержанно улыбнулась девушка и закурила, возвращая Андрею пачку. — Благодарю! Внешность — это что? Ничего. Телу не внешность нужна, телу нужна любовь. Правильно говорю?

— Ага, — кивнул Могучих, не в состоянии отвести взгляда. — А вы…

— Да я чисто закурить, — рассмеялась девушка, поправляя сумку. — А чего сидим, скучаем в одиночестве? Хотите выпить, прекрасный незнакомец?

— Нет, — хмыкнул Андрей. — Я не пью. Я не такой.

— Мать честная! — Цокнула язычком незнакомка. — И как жить? Вот так хотелось напиться! День тяжелый. А кавалер отказывает. Вот жизнь пошла! А хотите чаю, молодой человек?

— Вы меня уже к себе зовете? — Рассмеялся Андрей. — Я помолвлен.

— Да, и поэтому сидите один, курите у подъезда… Жена-то похоже совсем не ждет, ой, — с издевкой протянула девушка. — Тут место красивое есть недалеко, на природе, можем там сесть, поболтать. Дюже поговорить хочется, товарищ! Да не с кем.

— Есть такое, — поднялся на ноги Могучих. — Ну, ведите. Зовут-то вас как?

— А это так важно? — В шутку прикрыла лицо ладонью девушка, оставив щель для глаз. — Хорошо. Куликова моя фамилия. Идемте, товарищ!

***

Красивым местом оказался самый обычный двор. Андрей удивился, когда Куликова уселась на ржавые, скрипучие качели. Парень взглянул на дом в сумерках — девятиэтажная «панелька», каких по стране тьма. Хороший, ухоженный двор, современный. Футбольное поле. Симпатичные скамейки. Газон. Ели. Все по стандартам. В «панельке» где-то горел свет: люди еще не спали, на верхних этажах кто-то горланил песню.

— Оп! — Извлекла из сумки бутылку портвейна девушка. — Я помню. Я помню, ты не пьешь. Я выпью сама.

— Это и есть твое красивое место? — Хмыкнул Могучих, подойдя сбоку и раскачивая качели.

— Ну да, а чем тебе не красивое? Знаешь, как здесь было пару лет назад, в 90-е? — Куликова открыла бутылку. — Вот этих прибамбасов не было. Скамейки каменные, площадка заасфальтированная, пару деревьев и все. Голая земля практически. Твое здоровье. — Она хлебнула прямо из горла. — Хорошо пошло! Забор у детдома был металлический.Сетка. — Кивнула на бетонное ограждение Куликова. — Детвора спокойно туда лазила, в «Казаков-разбойников» играла. Я отсюда родом. Недавно в город вернулась. Уезжала, а тянуло назад, душа была неспокойна.

— Так, вы пейте, но не увлекайтесь, — кивнул на бутылку Андрей. — Я тебя домой не потащу, поняла меня? Я, между прочим, почти женат.

— Господи, какая тоска! Женат! И где она, жена твоя…?

— Это тебя не касается.

— Ой, а! — Улыбнулась Куликова. — Ладно, не обижайся! Обида — это же слабость! А сила, в чем?

— Не знаю! — Раздраженно ответил Могучих. Уже не совсем трезвая девушка начинала его утомлять. Сколько ей лет? На вид примерно тридцать пять. Ни семьи, ни детей, пьет портвейн ночью в компании незнакомого мужчины. Надо еще что-то объяснять? Приятная, да, но… — Давай я вызову тебе такси.

— …Просто говорят — в правде, но это же неправда, — будто не слыша его, проговорила вслух Куликова, глядя в одну точку. — Я в 90-х девчонку «штопала», еще на заре карьеры, в юности. Подобрали вот в этой самой арке. — Кивнула девушка на темный проем вдали. — Что с ней делали — страшно подумать. Мешок с костями, а ведь ребенок совсем. Лет 20. Почти все переломано. Все. Когда привезли в больницу, она еще дышала. В сознании была. То есть все чувствовала. И вот мне, девочке, смотрит в глаза этот ребенок, а глаза такие красивые-красивые. Зеленые, живые. А я понимаю, что не жилец она. Вот-вот умрет. Тогда как правда-то в жизни может быть силой? Какая может быть справедливость? В чем суть-то вообще?

— Все в жизни бывает, — устало зевнул Андрей. Вести разговоры не было никаких сил. — Жизнь вообще несправедлива. Погоди! — Внезапно осекся он. — А имя ее помнишь? Фамилию?

— Нет, конечно, ты что? — Устало улыбнулась Куликова, взяв его за руку. — Это так давно было. А нет, погоди. Ой, Рита! Точно, Рита! Фамилии не помню. А что?

— Да нет, ничего. А чего вернуться решила? В город.

— Личные обстоятельства, — поднялась на ноги Куликова. — Поехали!

— Куда? — Андрей опешил.

— Ко мне.

— Ха-ха, вот так? Тебе не говорили, что ты странная?

— Говорили. И до сих пор говорят. Ты едешь, нет?

— Нет, прости, я почти женат, — поклонился Могучих. — Было приятно познакомиться. Пока!

— Ну, пока! — Махнула рукой уходящему парню Куликова. Постепенно его силуэт скрылся в той самой арке. Безотрывно глядя в ее темноту, девушка вновь взяла в руки портвейн и одним заходом осушила оставшуюся половину бутылки.

– Ждите. Я за врачом. – Санитар, аккуратно положив девушку на операционный стол в едва освещаемой, холодной реанимации, вышел, громко хлопнув дверью. Они остались вдвоем. Совсем юная стажерка и умирающая девочка. Ровесницы.

Стажерка поднялась с кушетки и тихо подошла к столу на ватных ногах. Боже! Господи, что же с ней делали…? Лицо – один сплошной синяк. На белой футболке – кровоподтеки, где-то торчат кости. Местами порванные джинсы со следами крови. Она дышит, она в сознании… Нервно, часто сглатывает, содрогаясь от боли… Но дышит! Она же все чувствует… Господи, она же все чувствует!

Стажерка смачивает марлевую повязку в раковине. С потолка местами капает вода: на улице дождь. Она подходит к девушке и аккуратно смачивает ей губы. Та закрывает глаза и просит еще. Дает еще. – Больно… – Тише, тише… – Мягко гладит ее по лицу стажерка. Руки дрожат. – Сейчас врач придет… И все будет хорошо… Потерпите… Пожалуйста, потерпите, я прошу вас… Я рядом… Я здесь… – Голос дрожит, вырывается лишь шепот. – Мне… больно… Так больно! – Отрывисто шепчет девушка и вдруг поворачивает голову к стажерке, взглянув прямо в глаза. Такие красивые, большие-большие! Зеленые… И шепчет, быстро-быстро, будто боясь не успеть. – У вас ведь есть лекарства, сделайте что-нибудь, пожалуйста, я вас прошу, я так жить хочу, пожалуйста! Я ни в чем не виновата, пожалуйста! Пожалуйста, прошу! – Я… Сейчас врач придет и все сделает, я не могу, я не знаю, честно… – Растерянно шепчет стажерка. – Он сейчас придет. – Угу. – Так же громко и часто дыша, говорит девушка и отворачивается. – Тогда просто будьте рядом. Не уходите, ладно? Угу. Хорошо? Не уходите, пожалуйста. Не уходите, прошу вас. Пожалуйста. – Да, конечно… Врача нет. Проходит один час, второй. Голова становится тяжелой, но она стоит рядом. Временами смачивает повязку и протирает губы. Держит за руки. Они не спят – юная стажерка в свою первую смену и переломанная девушка. Ни минуты. Девушка, превозмогая страшную боль, тяжело дышит. Стажерка старается не плакать от бессилия… Она… не может ничего сделать. Так они и провожают эту ночь. В темной и холодной операционной. В темном и холодном октябре 95-го года. – Отошла! – Врывается в операционную врач, подскочив к столу. – Ассистент! Быстро сюда! А вы покиньте операционную! Рано вам пока на такое смотреть. На дрожащих ногах стажерка, пропустив ассистента, выходит в пустой, почти утренний коридор больницы. Почти светает… Поежившись от утренней прохлады, девушка уже поворачивается к выходу и вдруг испуганно вздрагивает, когда пустынный коридор разрывает душераздирающий крик из операционной. «Мама!!! Мамочка!!! Ааа!!!»

***

Проснулся Могучих от нещадно светивших в лицо солнечных лучей и не сразу понял, где находится. Вроде кровать, но вроде не его. Вроде знакомый запах, но голова болела так сильно, что невозможно было разобрать: дома или нет? Пошарил рукой в поисках брюк — не нашел… Более того, чуть не свалился с дивана (так, это диван, а не кровать). Телефон? А вот и он. Ну, хоть так. Продрав глаза, Андрей взглянул на экран: два пропущенных и сообщение. Все от Садыковой. Откашлявшись, Могучих набрал номер.— Доброе утро…

– Доброе утро…