Эмма. Восьмое чудо света

Глава 10

Я хочу поцеловать его. Пьяные мысли. Абсолютно нелогичные и глупые.

– Эмма, – произносит Поль своим глубоким, завораживающим голосом, и я готова растечься лужицей у его ног.

Крепкие руки обнимают меня за плечи и шею. По затылку бегут мурашки. Мы слишком близко. И мне бы очень хотелось, чтобы его дыхание пахло чертовым камамбером, без которого не может жить Йонас… Но дыхание Поля сладкое, с запахом карамельных яблок, и приятно щекочет кожу.

Я утыкаюсь носом в его шею. Не специально. Поддавшись глупому порыву. Я бы хотела, чтобы он пах потом и нестираными носками, а может, какой-нибудь лечебной мазью, но все, что слышит мой нос, – чистое, приятное, терпкое, мужское. И это сводит меня с ума. Было бы намного проще, если бы он не был таким привлекательным и не вызывал во мне этих чувств.

Его руки спускаются по моей спине. Сущее наслаждение, граничащее с мукой. Я бы хотела, чтобы прикосновения Поля вызывали у меня дискомфорт, даже рвотный рефлекс, но его руки на моем теле – это что-то неземное, идеальное. Его ладони словно были созданы для моей талии. Он и я, как детальки лего, подходящие друг другу, защелкнулись в нужных местах.

– Пошли со мной, – шепчет он, и нервная дрожь пробегает вдоль позвоночника.

Если я уйду вместе с ним, то в поисках тепла, любви и безопасности… я совершу ошибку. И это будет уже во второй раз. Один раз можно ошибиться и сделать вид, что ничего не было. Но дважды… Я не смогу смотреть ему в глаза. Даже сейчас не могу заглянуть ему в лицо и придумать внятное оправдание, почему мы не можем пойти вместе.

Ведь все, что рисует мой мозг, – это то, как я медленно снимаю с него поло, которое так удачно подчеркивает ширину его плеч. Затем я проведу рукой по твердому прессу, ощущая под пальцами дорожку волос, ведущую к…

Боже! Зачем я столько выпила?!

– Я не могу. – Мой голос не слушается, хрипит под натиском эмоций.

– Не уходи с ним… – Поль не просит – он требует.

Я делаю шаг назад, выбираюсь из его объятий и смотрю в стену:

– Всем спасибо за ужин, но я что-то устала. – Сглатываю нервный ком. – Йонас, пошли.

Немца не надо просить дважды – услышав свое имя, он чуть ли не вприпрыжку выскакивает в коридор.

– Еда была восхитительна! Ваше пюре я нескоро забуду… такого вкусного не ел даже в Германии! – выпаливает он, на ходу натягивая вещи.

Поль молча следует за Йонасом, и я, зная, как он любит решать проблемы кулаками, хватаю его за локоть.

– Ты куда?

– Собираться, – грубо отзывается он.

– Зачем? Я же сказала…

– Я слышал, что ты сказала, – рявкает он. – И пойду с вами.

– Но…

– Это не обсуждается, Эмма. – Я чувствую, что Поль едва сдерживает злость. – Мы идем втроем, – заявляет он тоном, не терпящим возражений.

Йонас открывает рот, готовый высказать все, что об этом думает. Но я слегка качаю головой, и он с кислым выражением лица сжимает губы в тонкую линию.

– Хорошо, пойдем втроем, если ты переживаешь… – соглашаюсь я, решая не давить на Поля слишком сильно. Он упрямый, и никому в этой комнате не под силу его переубедить – это я знаю наверняка.

Поль поднимает на меня зеленые глаза, в которых назревает торнадо.

– Переживаю? – повторяет он за мной с недовольством. – Ну да, конечно, Эмма, – кривится мой лучший друг. – Я переживаю.

– На твоем месте я бы тоже… – Йонас хохочет в кулак, – переживал, – дразнится негодник, зачем-то рисуя в воздухе кавычки.

Амели выходит из кухни с пакетами из папиного ресторана.

– Тут все, что вы оба любите, – говорит она ласково, передавая угощения в руки Поля.

Тот принимает пакеты с каменным лицом.

– Спасибо, – бормочет он.

Йонас с любопытством сует нос внутрь и присвистывает:

– А для меня такого счастья не будет?

Я наблюдаю, как вытягиваются лица всех присутствующих, и начинаю громко хохотать. Этот Йонас, со своим прямолинейным характером и полным отсутствием такта, – настоящая диковинка.

– Конечно! Я сейчас! – восклицает Амели. – Йонас, у тебя нет аллергии на что-нибудь?

– Нет, я всеядный.

– Никто не сомневался, – бормочет Поль.

Амели собирает пакет с едой для Йонаса, которого видит впервые в жизни, и тот с довольной, как у Чеширского кота, улыбкой крепко обнимает ее.

– Вы чудо! Я так люблю есть и так не люблю готовить, что готов поставить вашу фотографию рядом с кроватью и благодарить вас каждую ночь.

Моя мачеха заливается краской и расплывается в смущенной улыбке. Мужчины недоуменно переглядываются: как этот нахал вытворяет подобное и при этом покоряет дам своим обаянием?

– Лили, Адам, – сердечно прощается он и чмокает руку моей сводной сестры.

Губы Лили расплываются в легкой усмешке, и, поверьте, с ее контролем эмоций это вау! Кажется, папа получил от нее первую улыбку лишь спустя два месяца после того, как мы все стали жить вместе. А надо отдать должное моему отцу – он очень старался ей понравиться.

– Жером, Амели, спасибо вам за чудесный ужин! Буду вспоминать его как одно из лучших мгновений в моей жизни, – продолжает кривляться нахал.

– Наши двери всегда открыты для тебя, – щебечет Амели.

У отца густо краснеют уши, стоит ему это услышать. Я вновь не выдерживаю и начинаю глупо хихикать. Йонас, довольный, мне подмигивает.

Может, так действует на меня вино, но его поведение кажется таким комичным и самоуверенным. Мне бы хотелось хоть частично быть такой же раскованной.

На улице накрапывает дождь, и мы успеваем запрыгнуть в метро до того, как он превратится в ливень. Я стою между двумя такими разными парнями и пьяно разглядываю каждого из них.

Поль – сама безупречность: идеальная стрижка, тщательно подобранная одежда без единой торчащей ниточки. Сегодня на нем черное поло и серые джинсы, а на плечах куртка цвета мокрого асфальта. Ему идут темные тона: они подчеркивают природный загар и заставляют сверкать зеленые, болотные глаза. Я вижу, как девушки заглядываются на него в метро. Тем временем все внимание Поля принадлежит… Йонасу.

Я вновь хихикаю, как только эта мысль посещает мою светлую голову. Поль приподнимает бровь, задавая немой вопрос, но я лишь качаю головой. Лучше ему не знать, о чем я думаю. Иначе взорвется, точно вулкан. Поль кивает и продолжает пилить взглядом моего соседа с таким сосредоточенным выражением лица, что хочется тыкнуть ему в щеку, чтобы проверить, не робот ли он.

Йонас – его полная противоположность. В непонятных спортивных штанах и толстовке, со взъерошенными светлыми волосами – думаю, он был у барбера месяцев пять назад. В отличие от Поля, он расслаблен и одаривает моего лучшего друга наглой улыбкой.

Мне стоит сказать этим двоим спасибо. Я не думаю о количестве людей в вагоне, не переживаю, что кто-то может узнать меня и… напасть. Путь домой проходит спокойно, и я развлекаю себя глупыми мыслями.

Стоит нам выйти из метро, как мы попадаем под сильнейший ливень. Он падает каскадами, будто кто-то в спешке переворачивает ведра. Струи ручейками стекают с крыш османовских зданий[5]. Вода скапливается в ложбинках мостовой, образуя зеркальные лужи, в которых отражаются огни фонарей и рекламных вывесок. Дороги переливаются под светом фар, превращаясь в черную глянцевую пленку. Дождь пахнет мокрой брусчаткой.

Поль снимает куртку и накидывает ее мне на голову.

– Не надо! – начинаю спорить я, но он упрямо накрывает меня, оставаясь в одном поло.

Йонас недовольно фыркает, и все же сохраняет молчание.

Мы подбегаем к дому, полностью промокшие. Я чувствую, что в кроссовках хлюпает вода.

Набираю код на дверном замке и слышу, как Йонас пропевает:

– Вот здесь нам и стоит попрощаться!

Поль молчит, даже не смотрит на него. Его кожа покрыта мурашками от холода, губы чуть синеватые. Я широко раскрываю дверь.

– Входите! – говорю громко, чтобы перекричать дождь.

– Таки добился своего, – пыхтит Йонас.

– Прекрати, – тихо прошу его я. – Иногда нужно просто промолчать…

– Как вы двое? Сколько лет вы просто молчите? – неожиданно вспыхивает немец, тряся пакетом с едой. – Плевать, самое главное, что мне есть чем перекусить!

Он салютует нам на прощание и начинает подниматься по лестнице.

Я встречаюсь взглядом с Полем, который стал выглядеть подозрительно расслабленным. На его лице даже заметны нотки самодовольства.

– Не хочу ничего слышать про Йонаса, – предупреждаю и тоже подхожу к ступенькам.

– Как скажешь, – отвечает Поль, и я слышу улыбку в его голосе.

Мы молча поднимаемся на мой шестой этаж. Поль говорит, что дом без лифта – это пытка. Не иначе! Но я уже привыкла и порой набираю нужные десять тысяч шагов как раз на этой лестнице. Иначе, с моим сидячим образом жизни, этих шагов было бы максимум сто в день.

Мы подходим к студии, а за дверью Йонас громко подпевает какому-то рок-исполнителю.

– Создает нам романтическую атмосферу, – хмыкает Поль, а я вдруг опять испытываю неловкость.

Отпираю дверь и вхожу первая. Моя студия слишком маленькая. Тут не спрятаться от напряженности, что судорогой сводит мышцы.

Поль молча складывает контейнеры с едой в холодильник. Я смотрю, как с края его кофты падают капли.

– Ты насквозь промок.

– Есть такое.

– Потому что отдал мне куртку, – смотрю ему в глаза.

Поль не прячет взгляда. Смотрит на меня в ожидании продолжения. Кажется, будто в комнате закончился кислород.

Мысли, что преследовали меня в конце ужина, начинают терзать с новой силой. Я больше не пьяна… лишь слегка. Но и этого хватает, чтобы подойти к нему и схватить его поло по краям, начиная стягивать мокрую ткань с крепкого тела.

Поль послушно приподнимает руки. Провожу ладонью по ледяной мужской груди, и меня пронзает неожиданное осознание. Когда встречалась с Адамом, я тоже была готова снять с себя куртку, лишь бы он не намок. Адам не принимал мою жертвенность, когда замечал ее. Но сколько раз он ее не замечал? О скольком не знал?

А что, если я сама не вижу жертвенности Поля? Что ему приходится бросить, когда он бежит по первому моему зову? Кого? Ставит ли он мое счастье выше своего?

– Так не может больше продолжаться. – В горле встает ком.

Я бегу за пледом, накрываю заледеневшие плечи Поля.

– О чем ты? – спрашивает он недоуменно.

– Ты не можешь всегда думать о моем благополучии и плевать на свое, – шепчу я, ставя чайник. – Тебе нужно согреться.

Не глядя на него, лезу за упаковкой чая, которая должна быть на верхней полке. Поль встает позади меня и помогает достать… Он всегда рядом. Всегда помогает. И осознание этого разбивает мне сердце. Почему я принимала его действия как само собой разумеющееся? Почему не понимала?.. Не понимала, что он…

– Поль, – тихо зову его по имени.

Боюсь обернуться и оказаться в его объятиях. Он все еще с голым торсом, и я касаюсь его нежной кожи предплечьями. «Ты не должен быть только тенью моей жизни, – хочется сказать. – Ты не должен жертвовать собой ради меня». Но я молчу. Потому что если скажу, то, возможно, потеряю его навсегда.

Сколько раз он оставался, когда мог уйти? Сколько раз ставил меня выше своих желаний? Бросал что-то важное, чтобы оказаться рядом? Я не знаю сколько. Но знаю одно – слишком много. Я не хочу, чтобы он растворился в ком-то, забыв о себе. Слишком хорошо знаю, каково это – отдавать всего себя и не замечать, что тебя самого уже почти не осталось. Знаю, что значит быть второстепенным героем в собственной жизни.

Я не хочу, чтобы он когда-нибудь посмотрел на меня и понял, что потерял себя. Что жил не ради того, чего хотел сам, а ради кого-то, кто даже не просил об этом. Как я жила ради Адама… Не хочу, чтобы однажды, в какой-то другой дождливый вечер, он осознал, что никогда не задавал себе вопрос: а что нужно мне? Что если бы не бросался ко мне по первому зову, то мог бы быть где-то еще. С кем-то еще. Быть счастливым. Я хочу, чтобы он слушал свои желания. Чтобы жил так, как хочет. Чтобы не снимал с себя куртки в дождь. И не замерзал.

Я сглатываю, сжимаю упаковку чая в пальцах.

– Тебе нужно согреться, – говорю, и голос звучит глухо.

Он не двигается. Не знаю, что он видит, глядя мне в спину. Что чувствует, стоя так близко. Но мне кажется, он понимает: что-то изменилось. Это конец. И внутри меня что-то сжимается, болезненно и неотвратимо.

Глава 11

Ее кожа. Я не могу не прикасаться к ней. Возможно, это заболевание, и у него есть название. Но я согласен быть больным Эммой.

Чувствую, как ее тело скованно, ощущаю исходящее от нее напряжение. Ее дыхание становится частым, но она не отстраняется. Мне не стоит этого делать, но я медленно откидываю светлые волосы с ее плеча и приникаю губами к шее. Нежная кожа пахнет ванилью и сахарной ватой. Мурашки пробегают по ней волной, и я не могу не улыбнуться. Мне нравится ее неосознанная реакция на мои прикосновения.

– Поль… – тихо произносит Эмма.

– Я просто проверяю, не замерзла ли ты. – Мой голос низкий, и в нем предательски слышатся все чувства, что я испытываю к ней.

Музыка за стеной становится невыносимо громкой. «Рамштайн» сотрясает стены.

– Как старается, – хмыкаю я.

– Он обычно тихий, – вполголоса говорит Эмма.

Я прищуриваюсь:

– Еще скажи, что он иногда бывает воспитанным.

– Вообще, мне нравится его прямолинейность.

Я замираю. Ревность вцепляется в горло острыми когтями.

– А меня он раздражает.

Эмма пожимает плечами, губы дергаются с усмешкой.

– А меня веселит.

Я разворачиваю ее к себе, резче, чем хотелось бы. Эмма широко распахивает глаза, но тут же отводит взгляд.

– Я все еще не заварила тебе чай, – бормочет она, словно от этого зависит моя жизнь.

– Мне не нужен чай.

– Но ты замерз…

– Уже согрелся, – шепчу я, наклоняясь ближе.

Мои руки упираются в столешницу по обе стороны ее бедер. Я прекрасно осознаю, что загнал ее в ловушку. Но не могу заставить себя отступить. Мне поможет только одно – наручники за спиной.

– Зачем ты позвала его? – спрашиваю я, наблюдая, как ее губы приоткрываются.

Я пытаюсь поймать ее взгляд, но она опускает глаза в пол. Ловлю ее за подбородок, чуть наклоняюсь и заставляю посмотреть на меня. Зеленые глаза с коричневыми крапинками… Я думал, что увижу в них растерянность или грусть. Но нет. В ее глазах полыхает огонь.

Сглатываю нервный ком. Мое тело реагирует на нее. В груди становится жарко, нервная дрожь пробегает по позвоночнику, джинсы натягиваются в районе паха. Надеюсь, она этого не заметит…

– Зачем? – повторяю вопрос, проводя носом вдоль ее щеки.

Эмма… Мне бы не хватило всех слов в мире, чтобы описать ее. Ее мягкость, ее нежность, ее хрупкость. И ее… знойность. Думаю, если бы ее спросили, считает ли она себя сексуальной, она бы неловко рассмеялась и ответила: «Нет, я просто милая». Но именно эта ее милость… Боже, она сносит мне крышу. В голове вспыхивают неприличные образы… Она напоминает мне актрис из старых французских фильмов. Молодую Брижит Бардо. Округлые бедра, мягкий выпуклый животик… и грудь. Черт бы меня побрал. Я бы убил, чтобы еще хоть раз увидеть ее грудь. Она идеально ложится в мою ладонь. Достаточно тяжелая, но мягкая, как облачко.

– О чем думаешь? – шепотом спрашивает Эмма.

Я поднимаю голову и вижу, как румянец выступает на ее шее. Она закусывает губу.

– Скажу, если ты тоже поделишься, – произношу ей в губы, ощущая ее горячее дыхание на своем лице.

– Я слишком много выпила…

– Оправдание засчитано.

Ее губы расползаются в улыбке, но в глазах скользит что-то тревожное, едва заметное.

– И я первая спросила.

Я смотрю ей в лицо. Теплый свет уличных фонарей скользит по ее скулам, подчеркивая мягкие черты. Решаю выбрать честность.

– Хочу поцеловать тебя, – говорю прямо, не отводя взгляда.

Эмма резко прикрывает лицо ладонями, и мне приходится от нее отпрянуть.

– Боже, это так…

– Так?

– Сложно.

– Всегда можно упростить.

– Не это. – Эмма поглядывает на меня сквозь щелочку между пальцами.

Она действительно милая.

– Мы же договорились, – бормочет она, напряженно дергая плечами.

– Это было до того, как ты позвала Йонаса на родительский ужин. – Мой голос натянут как струна.

Эмма опускает руки и качает головой, на ее лице проскальзывает смятение.

– Это не то, что ты думаешь.

– Тогда ответь на мой вопрос: зачем?

Она не смотрит на меня, лишь нервно проводит пальцами по волосам, запутывая пряди.

– Мне было страшно, – отвечает тихо, едва слышно.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не схватить ее за руку и не заставить посмотреть на меня.

– Страшно? – требую продолжения.

– Страшно спускаться в метро. А он оказался рядом…

Я замираю. Кажется, будто кто-то с размаху дал мне в живот. Страх. Но не тот, от которого цепенеешь. Тот, который превращается в глухую боль.

– Страшно из-за того инцидента? – Мне удается задать вопрос спокойно, хотя внутри все стягивается тугим узлом.

За окном полностью стемнело, но мы так и не включили свет. Фонари заливают комнату мягким желтым светом. Эмма обхватывает себя руками.

– Да. Мне не по себе в публичных местах. Но и это не все… я не могу заставить себя снова снимать контент. У меня горят предложения по рекламе. – Ее голос дрожит. – Но вдруг кто-то еще меня узнает?

– Тогда ты опять позвонишь мне, – твердо говорю я. – Я приеду, и никто не посмеет тебя обидеть. Хочешь, буду ходить с тобой везде?

Она качает головой, пряди волос спадают на лицо.

– Я не могу звонить тебе каждый раз…

– Можешь.

– Нет, не могу!

Я вздрагиваю. В ее глазах сверкают слезы, и я чувствую: сейчас она скажет что-то, чего я точно не готов от нее услышать.

– Поль, я не могу дать тебе то, что ты хочешь…

Я моргаю. Правильно ли я расслышал?

– Я ничего от тебя не жду… – растерянно тяну я.

– И это неправильно! Ты должен ждать! Ты должен получать ровно столько же, сколько отдаешь сам! – Она вскидывает руки от волнения. – Ты не можешь постоянно ставить мои потребности выше своих!

Я ощущаю, как во мне медленно поднимается что-то болезненное и злое, готовое спорить.

– Не говори мне, что я могу и не могу.

– Хорошо, тогда слушай! – Она резко делает шаг ко мне и упирается ладонями в мою голую грудь.

Ее прикосновение обжигает.

– Я не могу принять то, что ты ставишь мои потребности выше своих. Это неправильно!

– Что значит «неправильно»? Кто решает, правильно это или нет? Что за детские определения?

– Я решаю! – неожиданно упрямо выдает она, и ее решительность ошарашивает меня. – Мы не можем продолжать, это глупый замкнутый круг!

Что-то внутри меня обрывается, с глухим стуком разбиваясь о реальность. Я не сразу понимаю, что это. Но в груди вдруг становится так пусто, что даже дыхание дается с трудом.

– Эмма, стой, мы вообще не должны сейчас спорить. – Я пытаюсь обнять ее, но она отстраняется, словно я вдруг стал для нее чужим.

Она ускользает из моих рук. Я следую за ней.

– Тебе страшно выходить из дома. Вот что мы должны обсудить и как-то решить!

– Не «мы», а «я». – Ее голос дрожит, но она стоит на своем, продолжая пятиться. – Ты должен решать свои проблемы.

– Но твои проблемы – это мои проблемы! – чуть ли не кричу я. – Ты важна для меня!

Она останавливается, смотрит на меня… В ее глазах – тоска, боль, усталость.

– Адам был для меня так важен…

– Но я не он.

– Да, в нашей истории Адам – я.

Слезинка скатывается по ее щеке, и я замираю, не в силах ничего сделать. Тени ложатся причудливыми узорами на стены позади нее, делая силуэт Эммы еще более хрупким.

– Я принимаю все, что ты даешь мне, как должное… А это очень эгоистично.

– Но я сам хочу давать тебе все это…

– Я тоже хотела отдать все, что у меня есть. Ему. – Она сжимает пальцы в кулак, будто собираясь с духом. – А потом обнаружила себя опустошенной.

Я медленно подхожу ближе, стираю слезы с ее щек, но Эмма не смотрит на меня.

– Нет, Поль. Я не поступлю так с тобой. – Она выдыхает и шепчет дрожащим голосом: – Я не разобью тебе сердце.

– Ты разбиваешь сейчас, – отвечаю я и утыкаюсь лбом в ее лоб. Чувствую на лице ее дыхание – сбивчивое, неровное. – Не делай этого. Мы можем просто дружить. Как ты и просила, помнишь? – Мне необходимо переубедить ее.

Эмма медленно качает головой, ее губы дрожат, словно она силится что-то сказать.

– У тебя была температура после случившегося, и ты сказала, что тебе нужна моя дружба.

По ее красивому лицу тонкими ручейками продолжают течь слезы, теряясь на линии подбородка.

– Она мне и правда нужна. – Эмма опускает руки мне на плечи, и ее пальцы, такие легкие, теплые, ласково гладят мою кожу.

От этих прикосновений внутри все сжимается.

– Но такая дружба разрушает тебя. – Ее голос тихий, но я отчетливо слышу каждое слово. – И я слишком хорошо знаю, как это ощущается.

Я закрываю глаза, в груди все трещит по швам.

– Не делай этого, – глухо прошу я.

Она улыбается мне сквозь слезы, и эта улыбка – последний луч солнца перед ураганом. Вдруг ее губы прижимаются к моим. Сначала это лишь легкое прикосновение – мягкое, осторожное, будто я запретный плод, который может отравить ее… Но уже в следующую секунду поцелуй становится глубже, в нем появляется отчаяние. Я чувствую, как Эмма дрожит. Ее пальцы сжимают мои плечи, сначала нерешительно, потом крепче.

Я вдыхаю ее, утопаю в тепле ее тела, дыхания, губ. Она целует меня медленно, словно хочет растянуть момент, но в этом нет нежности – поцелуй горький, пропитанный слезами. Ее слезы на вкус соленые, как морская пена, разбивающаяся о скалы. Я отвечаю на поцелуй, поддаюсь, забываю о реальности. Сжимая талию Эммы, прижимаю ее ближе к себе. Ее тело теплое, податливое, она позволяет моим рукам изучать ее. Я провожу языком по ее нижней губе, она вздрагивает, но не отстраняется, наоборот – отвечает жарче, ненасытнее. Она обхватывает мою голову руками, пальцы зарываются в волосы.

Этот поцелуй как солнце в последний момент перед закатом – яркое, слепящее, но неумолимо уходящее за горизонт. Я отчаянно вдыхаю ее, зарываюсь пальцами в ее волосы, но Эмма отстраняется.