Ваша честь

Неловко.

И боль в ноге. Единственное, что от всего кошмара осталось. Видимо, я ногу сломала, и придется прыгать на костылях. Если повезет, я выбыла из строя на месяц, и это если действительно повезло и я не окажусь на вытяжке. Зато, сказала я самой себе, я точно знаю, что нога у меня еще есть. И мне ее не оторвало, как несчастному нашему царю-освободителю.

Это абсолютно неуместное сравнение почему-то меня рассмешило, и я почти засмеялась, когда…

– Йоланда, – прошипела женщина, наклонившись ко мне близко-близко, и мне в нос ударил омерзительный до тошноты запах гнилых зубов. О, я очень хорошо знала его – и меня всегда, всегда от него мутило! – Бестолковая, никчемная уродка! Твоя сестра стала бы королевой, но раз ее больше нет, корону наденешь ты!

Глава вторая

– Хоть какая-то от тебя будет польза! Так что возьми себя в руки и хоть раз в жизни веди себя как положено!

И женщина отшвырнула меня от себя, выпрямилась, и я в полусне-полуяви разглядела на ней длинное платье из тяжелой и темной ткани, и единственными светлыми пятнами были старомодный отложной воротник и такие же манжеты, широкие, едва ли не на треть предплечья, с остро вырезанными краями. Как и воротник. Мода… Не то чтобы я за ней не следила, но, пожалуй, все же не успевала. Когда в моду вошло подобное ретро?

Дверь хлопнула, женщина ушла, и я услышала, как провернулся ключ в замочной скважине.

С улицы все еще доносились голоса. Я закрыла глаза, пошевелила ногой. Боль ослабла, это немного утешило. Значит, нога точно на месте… Я пошевелила другой – и совсем успокоилась, ощутив ее… привычно.

А эта женщина определенно была не врач.

Я пошевелила руками – они тоже были на месте. Зрение вернулось, я поняла, что могу нормально воспринимать реальность – реальность ли? – и думать, и…

Что все это вообще значит? Что все это такое?

Больно, значит, все это не сон? Я часто слышала, что во сне боль не чувствуется, но свои сны я никогда не запоминала, так что сама проверить истинность этого утверждения не могла. Какие у меня имеются факты? Сердце бьется, дыхание есть, я вижу, слышу, могу говорить, и даже меня понимают. Работают все мои привычные пять чувств. Разгибаются пальцы…

Но все остальное было более чем непонятно.

Для начала меня называли – Йоландой. И это было далеко не самым загадочным в происходящем.

Я открыла глаза – глупо бегать от очевидного. Факты и только факты. На их основе и будем делать выводы. Что же произошло? Меня не спасли, и я умерла? В тот момент, когда я тронула машину с места… Свет, грохот, полет – да полно, разве это инсульт или инфаркт? Выходит, те угрозы были совсем не пустыми? Сколько лет миновало с тех пор, когда личные машины взрывали? Будто лихие девяностые вдруг вернулись. Или это случайность? Или намерение? И главное – где теперь я, что со мной? Мой рассудок, мой разум, но странное… не мое тело? Как это возможно?

Я сумела поднять руки и теперь их рассматривала. Не мои. Они определенно, абсолютно точно были чужими. Еще молодые… пухлые. Не слишком, нет, но я настолько привыкла видеть на тыльной стороне кисти выпирающие возрастные, острые суставы, что нынешняя гладкая, мягкая даже на вид кожа и аккуратные пальчики вызывали у меня недоумение. Молодые руки, не крюки шестидесятипятилетней женщины. Короткие ногти без лака, впрочем, очень аккуратные. Вот в этом ничего для меня необычного нет… Рукава. Широкие, сужающиеся к запястью. С манжетами, узкими и неудобными, сплошь расшитыми металлической нитью серебряного цвета. Кольца – странные… тяжелые, отвратительного насыщенно-желтого золота, которое я так не люблю. Старинные? Камни большие и почему-то все кабошонами. На мне длинная юбка, тяжелая и неудобная до ужаса, и мои ноги в ней, похоже, запутались, а на грудь давит повязка – или, может, корсет? – или что-то на него очень похожее.

Во всем этом мне было… не по себе, хотелось выпутаться и сбежать. Я никогда не чувствовала себя так, словно меня втиснули не только в чужую одежду, но и чужое тело. Вопреки ситуации, жуткой донельзя, я улыбнулась: втиснули, хотя это и кажется вымыслом или бредом. Так некомфортно носить отвратительное белье или давящие джинсы, или туфли не по размеру…

Я оторвалась наконец от созерцания того, что сейчас было моим телом, и огляделась. Комната была небольшой, и через окно – тоже маленькое и настежь распахнутое – было видно, что на улице солнечно. Тепло и шумно. И оттуда адски, нестерпимо воняло.

То, что ожидало меня снаружи, понравилось мне еще меньше, чем то, что окружало меня внутри.

Я увидела французское окно… нет, скорее балкон, и дверь приоткрыта. У противоположной стены – кровать, похожая на огромный ящик, но это несомненно кровать, я вижу там подушки и одеяла, и похоже, они не лучшей-то свежести. Свечи – немного, сейчас они не горят, в тяжелых подсвечниках, в углу емкость… ванна? Что-то смахивающее на ночной горшок. Мангал, боже, откуда, зачем он тут, попал по ошибке? И камень, камень, везде серый камень, казарма какая-то, не иначе, и неудобное кресло, куда меня швырнули.

Кто я? Где я? Бестолковая уродина Йоланда, которая обязана стать королевой, потому что ей не стала ее сестра?..

Окажись на моем месте кто-то иной, возможно, он начал бы с комнаты. Или, может, с нарядов, с украшений, с радужных перспектив. Первое же, что сказала себе я: это другая жизнь. Там, где остались семья, друзья, коллеги, квартира, машина, судебный процесс над мировой знаменитостью, авиабилеты на следующий год – там меня больше нет. И черт его знает, как так получилось.

Это было… странно. И паники не было, как и предистеричного состояния. Я не верила ни в теории о загробных мирах, ни в мифы о перерождении. Я и рассказы про «свет» воспринимала скептически, предпочитая верить врачам, а не их пациентам. Где-то теплилась мысль, что я в бреду, но слишком все было… реально. Слишком…

…Последовательно. Это не сон. И нога у меня прежде так никогда не болела.

Все уже случилось и назад ничего не вернуть.

Я выпрямилась, села нормально и задрала тяжелую длинную юбку. Под ней обнаружилась еще одна… Две. Потоньше и белые. А вот на ногах у меня были чулки из какой-то гладкой и плотной ткани, и заканчивались они почти что сразу над коленями и держались с помощью широких лент. И еще меня удивили туфли: мягкие, кажется, вообще тряпичные… бархатные?! Красиво расшитые, сделанные словно на одну ногу, без учета анатомических различий. Я с любопытством присмотрелась, что надето на левой ноге, и убедилась, что не ошиблась.

Но мое внимание сосредоточилось сейчас совсем не на туфлях. Так вот оно что… Эмоций у меня никаких не осталось, и я даже не знала, радоваться или расстраиваться. Бедная девочка когда-то, скорее всего, упала, а местные костоправы сделали все, на что были способны. И, может быть, вариантом было остаться вообще без ноги.

В результате нога у меня – у Йоланды – срослась неправильно: голень слегка уходила вбок, причиной чего явно был застарелый и, увы, непоправимо неправильно уже сросшийся перелом. Ступня находилась чуть под углом… мне показалось, что ходить это не должно было слишком мешать. Но походка должна быть, наверное, несколько утиной. Впрочем, неважно, на фоне всего остального это неважно. У меня и в той моей жизни никогда не стояло цели покорять всех попавшихся на моем пути мужиков, одного уже покорила, хватит, один плюс от него был – дети и алименты, которые он никак не осмеливался не платить.

Дверь внезапно открылась, и я, не опуская юбок, оглянулась, кто там зашел. Это оказалась средних лет… нет, не средних, вполне молодая, если приглядеться к ней, активная женщина, может, лет двадцати пяти, двадцати семи, в темном – мне начинало казаться, что тут не существует яркой или светлой одежды – платье словно со старых картин… или, может… точно! В молодости я обожала наш фильм о мушкетерах с молодыми Боярским, Алферовой, Тереховой, и платье женщины было очень похоже на то, что носила Констанция-Алферова, только темное.

– Госпожа? – с удивлением позвала женщина, и я распознала в ее интонации сочувствие и интерес. Наверное, здесь было не принято задирать юбки один на один, а что творилось в кулуарах на ассамблеях – кто знает. – Бедная моя госпожа, это уже не поправить, но Все Святые свидетели, – она прикоснулась кончиками пальцев к своему лбу, – если будет на то их воля, вы станете королевой, не будет их воли, – она снова коснулась пальцами лба, – вернетесь домой.

Допрос свидетеля в судебном заседании… Все Святые, однако, неплохие свидетели, и жаль, что сейчас у меня не они. Вот у кого наиболее полная информация и абсолютное неумение лгать.

– Я не знаю, чего я хочу, – проговорила я и опустила наконец юбки. Женщина подошла ближе, поставила на стол графин с какой-то мутной жидкостью, на который я посмотрела с подозрением. – Мне жаль сестру. Она, наверное, знала, чего она хочет. Я – нет…

Женщина засмеялась. Невесело, из чего я сделала предварительный вывод, что она неплохо относилась к умершей. Или убитой?

– Графиня Анаис мечтала о любви, – все еще с улыбкой – доброй, как я отметила – сказала она. – Как и все молодые девушки в ее возрасте. У Всех Святых были другие планы, и по их воле, – опять пальцы ко лбу, надо этот жест запомнить, как и эту присказку, – она умерла.

И раз она мне это так охотно, без раздражения, говорила, возможно, у меня – у Йоланды – не было всей информации? Женщину не удивляли мои вопросы, пусть я и умела их правильно задавать, но не в такой же ситуации, когда я буквально шла наощупь по краю пропасти. Шаг в сторону…

– Ты знаешь как?

– Чахотка, милая госпожа. Она угасала, хворь иссушила ее, и – да не выдайте меня ее сиятельству – хвала Всем Святым, что она не дожила. Ее нежное сердце не выдержало бы того, что с мужеством приняли вы.

– Вот это? – я пошевелила ногой под юбками.

– Возможно, да. Ох, как она была красива! – воскликнула женщина. – Настоящий маленький ангел. Как же жаль – ох, не выдавайте меня ее сиятельству! – что вы никогда не виделись с ней. Ее сиятельство… – она подошла ближе, встала передо мной на колени и оправила мою верхнюю юбку. У женщины было уставшее бледное лицо со следами оспы и синие-синие глаза. – Ее сиятельство жестока. Если бы Все Святые были ко мне милосердны и сохранили бы всех моих малышей под своим крылом на этом свете, – пальцы-лоб, а она на удивление стойкая, так спокойно об этом говорить, – я никогда не делала бы различий, хром кто или кос… – Она погладила мое колено. – Молитесь, милая госпожа, молитва помогает, дайте обет Всем Святым, и они вернут вас с этого отбора.

Я смотрела на ее руку, все еще лежащую на моем колене, и не могла решить, что спросить. Отбор? Что за отбор, почему я? Или как ее для начала зовут?

– Какой обет?

– Трудный, – женщина поднялась. – Все Святые чтят трудные обеты.

Это замечательно, нахмурилась я. Но хотелось бы поменьше субъективности и побольше фактов, и все же мне не за что было упрекнуть мою невольную добровольную помощницу.

– Паломничество или сто дней молитв… – продолжала она.

«Почему я никогда не знала свою сестру», – чуть не вырвалось у меня, но задавать вопросы стоило сейчас осторожно.

– Она когда-нибудь спрашивала обо мне? – я схватила руку женщины. – Моя сестра?

Что мне это даст? Отбор. Она должна была принять участие в каком-то отборе, а теперь, если верить той даме, которая надавала мне ни за что оплеух, я займу ее место?

– Ее сиятельство всегда пресекала подобные разговоры. Вы бы и дальше жили в усадьбе, моя госпожа, если бы не…

– Отбор, так? – я посмотрела ей прямо в глаза, и она не отвела взгляд, только кивнула.