Сочинения. Том 2. Иду на грозу. Зубр

– Ну зачем же вы так, Сергей Ильич? Тулин специально за этим приезжал к вам сегодня.

– Как? – поразился Голицын. – Тулин сегодня был здесь? – И, не слушая Крылова, покрасневшего, желающего что-то объяснить, сказал: – Так-так, за моей спиной… После этого вы еще требуете беспристрастности. А я-то, старый дурак, считал вас…

– Но Тулин про это не говорил ни слова! – в отчаянии воскликнул Крылов, понимая, что сейчас не удастся ничего объяснить старику.

– Вы чего, собственно, добиваетесь, Сергей Ильич? – спросил Агатов многозначительно и уличающе.

– То есть как?..

– Сознаете ли вы, на что вы толкаете Аркадия Борисовича? Вы требуете другого заключения. Но заключение-то будет его, не ваше. В случае чего Аркадий Борисович понесет всю ответственность. Вы этого добиваетесь?

– Не говорите глупостей, – сказал Крылов. Вдруг он вспомнил и поразился: – Погодите, Яков Иванович, но вы же сами были за подобные исследования. Только сегодня мы с вами говорили.

Агатов нисколько не смешался, он словно ждал этого.

– Лучше не стоит касаться нашего разговора, Сергей Ильич, – сказал он.

– Почему же, я не вижу тут…

– Значит, сами настаиваете? Ну что ж, Аркадий Борисович, я бы никогда не стал огорчать вас, – торжественно начал Агатов, – но мои слова искажаются, я должен…

Голицын замахал рукой:

– Пожалуйста, избавьте меня.

– Нет, разрешите. Сегодня мы с Крыловым обсуждали планы лаборатории. Сергей Ильич заявил, что мы занимаемся никому не нужной тематикой. Не буду приводить неподобающих выражений. Руководство плохое, подавляет инициативу. Правильно я излагаю, Сергей Ильич? А ваши слова были, что Аркадий Борисович избегает современной физики? Отстал, не способен и прочее. Ну а что касается этой записки, то как я могу утверждать обратное, если я сам ее готовил по просьбе Аркадия Борисовича?

– Да, да, – упавшим голосом подтвердил Голицын.

– Не мое дело судить вас, Сергей Ильич, но некрасиво все это, некрасиво.

Крылов ошеломленно молчал. С тупым любопытством отметил, что голос Агатова срывается от совершенно искреннего волнения и на бледном лице проступили большие печальные глаза.

– Лучше горькая правда, Аркадий Борисович, чем сладкая ложь. Мне противны интриги. Если бы Сергей Ильич прямо, по-честному… Я знаю, конечно, он ваш протеже и я пострадаю на этом, зато совесть моя будет чиста.

Агатов повернулся к Голицыну:

– Разрешите, Аркадий Борисович, я сам отвезу Южину наше заключение.

– Да, пожалуйста, спасибо, – сказал Голицын. – Поезжайте. Когда дверь за Агатовым прикрылась, Крылов опомнился:

– Аркадий Борисович, все это не так… Голицын молчал, брезгливо оттопырив губу.

– Черт с ним, с Агатовым… – сказал Крылов. – Тут в другом дело.

– После всего того, что я для вас…

– Вы, по сути, прикрыли целое перспективное направление. Разве так решают научные споры?..

– Поделом мне, поделом. Боже мой, так ошибиться! Они говорили, не слушая друг друга; Крылов раздраженно повысил голос:

– Пусть даже Тулин в чем-то спешит, но запрещать… Я не могу с этим смириться, я не понимаю.

– Кроме Тулина, я вижу, мы еще во многом не сходимся, – сказал Голицын. – У нас, очевидно, разные понятия порядочности.

– Ах-р-р… – Крылов задохнулся.

– Ну-с, продолжайте. Крылов сцепил руки за спиной.

– Мне будет трудно при такой нетерпимости, – медленно подбирая слова, сказал он, стараясь говорить сдержанно и четко. – Если я предположу, что вы всегда правы, мне не остается ничего другого, как превратиться в Агатова и постоянно поддакивать вам. Пропадет всякое удовольствие от работы.

– Научная работа не всегда удовольствие, – язвительно сказал Голицын.

– Возможно, я неудачно выразился, – согласился Крылов. – Пропадет моя ценность как научного работника.

– Она пропадет, если вы будете разделять бредовые идеи Тулина. Впрочем, где уж мне указывать вам! Когда-то вы считали меня своим учителем, теперь я отсталый, торможу, избегаю, даю неверное направление…

– Я всегда уважал вас за то, что вы разрешали спорить с вами.

– Спорят, чтобы выяснить истину. А вы, Сергей Ильич, вы не спорили, а интриговали. Да! Это вы, вы показали свою нетерпимость. За моей спиной наговаривали Агатову, только он честнее оказался… Как не стыдно!

– Вы не имеете права…

– Молчать! Мальчишка! А я еще тащил вас. Уходите! Невозможно! – Голицын кричал, руки его тряслись, и Крылов тоже заорал в бешенстве, стараясь перекричать его:

– Не нужен мне ваш конкурс! Не рассчитывайте! Я отказываюсь от лаборатории, имейте в виду!

– Угрожаете? Мне? Вы что ж думали, после этого… Вдруг Голицын вцепился в ручки кресла и, погрузнев, опустился на сиденье. Крылов испуганно рванулся к нему, но Голицын с отвращением отстранил его, открыл ящик, достал патрон валидола, бросил в рот таблетку, закрыл глаза и, передохнув, засмеялся тоненько, победно.

– Ай-яй-яй, за что же вы лишили нас своей милости? На кого же вы нас покидаете, горемычных? – Потом он перестал смеяться и сказал сладко-издевательски: – На вашем месте я бы не стал иметь дело с такими тиранами, как я. Принципы надо доводить до конца.

– И чудесно, и чудесно, – подхватил Крылов. – Я уйду.

– Ради бога. Не задерживаю. Хоть сегодня же.

В несколько шагов Крылов очутился у двери, с силой распахнул ее.

– Одну минуту! – крикнул Голицын так, что в приемной было слышно и секретарша встревоженно привстала. – Не вы уходите, а я вас увольняю. И запомните: вы уходите не от меня, а от науки.

У Песецкого был свой уголок, огороженный книжным шкафом, набитым справочниками и детективными романами.

– Я не помешаю? – спросил Крылов.

Песецкий не шевельнулся, проговорил осторожно, стараясь не слушать себя:

– Прошу, в смысле умоляю, катись отсюда.

Крылов уселся на табурет. Песецкий механически черкал бумагу. У него было злое и умное лицо человека, недовольного собою. Наконец он отбросил карандаш, потянулся.