Последняя тетрадь. Изменчивые тени

В апреле месяце всегда есть несколько дней, когда по Финскому заливу можно ходить без рубашки; залив еще подо льдом и тянется до горизонта, лыжни разбегаются во все стороны, сахарятся, подтаивают, лучше всего идти по целине. Мы ходили на лыжах, загорая, шли далеко, доходили до рыбаков, они сидят целый день на деревянных ящиках, ловят корюшку. Когда идешь туда, спина в тени, мерзнет, а груди жарко, постоишь – лыжи липнут, снег все время чуть подтаивает, но нет ничего счастливей этих нескольких солнечных зимне-летних дней.

* * *

Когда чествовали знаменитого физика лорда Кельвина, он ответил признанием, что всю его работу за пятьдесят пять лет можно было бы определить одним словом «неудачи», то есть именно они не давали ему покоя.

Поединок

Пророческий дар Достоевского привлекает к нему внимание читателей всего мира. Длится это с прошлого века, нынче он, пожалуй, один из самых актуальных писателей. Можно, впрочем, сказать «самый» и без оговорок, ибо не назвать другого художника, кто так бы владел вниманием, кого так бы обсуждали на всех континентах, как Достоевского.

С огромной художественной силой он поставил перед человечеством вопросы, мучительно-безответные, но на которые отвечать приходится. И, не отвечая, мы все дальше отходим от правды, от добра.

Творчество Достоевского – страстный призыв к состраданию. Униженные, оскорбленные, падшие, люди с угасшей надеждой – во имя их он тревожит совесть. Его тяжело читать потому, что он уличает каждого. Мы чувствуем свою вину, он заставляет стыдиться. Ни одно из его произведений, начиная c «Преступления и наказания», будь то «Идиот», «Подросток», «Кроткая», «Бесы», вплоть до «Братьев Карамазовых», не устарело, наоборот, все они наполняются странной злободневностью, как будто отвечают на события последних лет.

Его читают часто неохотно, как бы заставляя себя, но не читать его нельзя. Без него душа зарастает.

«Преступление и наказание» – первый из пяти романов-трагедий – остается наиболее известным. Этот чисто петербургский роман прост по сюжету и сложен для понимания. Время помогло много в нем прояснить, но далеко не все. Поведение героев, их поступки не всегда ясны даже самому автору. Человек для него тайна, душа человека – арена борьбы, где зло сражается с добром.

Состраданием, милосердием, сочувствием защищает Достоевский права униженной личности.

Милосердие в советское время было осуждено как индивидуальное чувство. Идеологизированное, оно превращено было в институт казенной социальной помощи. Личность освобождалась от обязанности помогать, от отзывчивости, сердечности. Это брало на себя государство. Отделы социального обеспечения занимались бедными, одинокими, больными, инвалидами. Помощь сводилась к материальному началу. Холодный дом собеса. Никаких благотворительных обществ, фондов. Церкви было строго запрещено заниматься милосердием.

Немудрено, что творчество Достоевского было чуждо идеологическим требованиям социализма. Достоевский, как никто, исследовал мир сострадания, самопожертвования и враждебный ему мир идейного насилия, безразличный к страданиям личности.

История Раскольникова – это история немилосердного поведения. История Сони Мармеладовой – воплощение милосердия. Они противопоставлены, они враги, соединенные любовью, несчастным сознанием Раскольникова, долгим путем прощения и раскаяния.

Милосердие не задается вопросами чести. Самопожертвование Сони Мармеладовой, которая идет на панель, становится проституткой, чтобы помочь маленьким своим братьям и сестрам, выше ее чести. Милосердие ее к Раскольникову выше справедливости, ее прощение не останавливается перед тем, что он преступник, что он переступил божеские законы. Она не ждет понимания общества, даже понимания Бога, она следует только велению своего сердца.

Милосердие – акт индивидуальный, оно апеллирует к личности, а не к коллективу. Пресловутой русской соборности здесь нет места. Полное одиночество сопровождает Сонечку Мармеладову на всем ее тернистом пути.

Все поведение Сони Мармеладовой нравственно, она не руководствуется никакими идеями, кроме того нравственного закона, который живет внутри ее. Когда Родион Раскольников признается ей в убийстве, то первое, что приходит ей в голову, – наверняка он пожертвовал собою ради родных, чтобы добыть им денег, – примерно схожее с тем самым, что заставило ее переступить.

Нравственный закон существует не только для Сонечки Мармеладовой, в том-то и дело, что был он и в душе Раскольникова. Это он отдает все свои деньги, двадцать рублей, Катерине Ивановне на похороны Мармеладова. Отдает в душевном порыве, анонимно, не называя себя. И произносит сам себе важнейшие слова: «Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе со старою старухой!»

Акт милосердия вырывает его из пут его идеи.

Он и жениться хотел на хворой, на дурнушке, из жалости к ней. Будь она горбатая, хромая, он бы ее еще больше полюбил. Значит, есть в нем и жалость, и жертвенность.

Как это соединено в человеке, злодейство и милосердие? Вот в чем проблема для Достоевского.

Будь Раскольников отпетый злодей, который потом, уличенный, кается, не было бы романа. Даже столкновение такого злодея с Соней Мармеладовой, с ее любовью, которая могла смягчить душу преступника, преобразить ее, все равно не решает проблемы. Достоевского другое мучает.

Злодейство Раскольникова не результат порочности его характера, оно основано на его идее. Он – исполнитель своей теории. Старушка-процентщица – вошь. Он ее убивает как бесполезную тварь. Деньги старухи помогут ему, он человек, предназначенный для великих дел. Без этих денег он бессилен помочь людям, свершить свои замыслы, направленные на пользу всему человечеству.

Бессилье принести пользу человечеству «…при полном вашем убеждении в этом страдании человечества, – пишет Достоевский, – может даже обратить в сердце вашем любовь к человечеству в ненависть к нему».

Раскольников выступает со своей идеей в печати. Не шибко оригинальная, но выношенная им, придуманная им самим. Он апологет этой идеи, он ее исполнитель. Идея движет им. Идея, кстати говоря, весьма современная. Никто в романе по-настоящему не опровергает ее. Да и как ее опровергнуть? К ней не подступиться чисто логически. Такая идея убедительно звучала и звучит по сей день. В теоретическом споре Раскольников неуязвим. На его идее построена была идеология не одного, множества преступлений, совершаемых и ныне бандитами, молодыми бизнесменами. Преступления правительств, допустим против Афганистана, Чечни, преступлений религиозных, допустим в Ирландии, преступлений национальных, допустим в Югославии.

Каждый раз идея о пользе, о первенстве, о справедливости выступает как оправдание.

Раскольников следует не всеобщей идее, не государственной, которая может личность принуждать. У него идея – его превосходство. Она для немногих, для избранных, для тех, кто выше морального закона. «Власть дается тому, – рассказывает он Соне, – только тому, кто посмеет наклониться и взять ее… Стоит только посметь… Я захотел осмелиться и убил. Я только осмелиться захотел, вот и вся причина!»

Идея перевернула принятую мораль. Он ее называет чертом. У нее много оправданий. «Чем я хуже других», интересы семьи, общества. Да как бы ни называть, никакая Соня, с ее призывами раскаяться, ничего не в силах ему доказать, нет у нее аргументов, нечем опровергнуть право Раскольникова проверить свою идею. Его идея не просто искушение, старуха вправду ничтожна, старуха вредна. Да и кому он должен признаться, у кого прощения просить? Он, Раскольников, совершенно справедливо говорит: «Они сами миллионами людей изводят, да еще за добродетель почитают… Ничего они не поймут, они и недостойны понять».

Он убеждает себя, что его идея хорошо вооружена против всех доводов разума; кто, что может вступить в единоборство с ней? Кто?

Необыкновенный человек, по Раскольникову, имеет право разрешить своей совести перешагнуть через любые препятствия. В самом деле, чтобы открытие Ньютона могло стать известным, можно для этого пожертвовать жизнью нескольких человек, которые мешают этому? Можно или нельзя? Имеет право Ньютон устранить этих нескольких человек?

Вот дьявольский вопрос, который надо решить. Вот арифметика, от которой не отмахнуться, – пожертвовать несколькими людьми, чтобы обеспечить пользу миллионам. Иначе прогресса не достигнуть. Чем на это ответить бедной Соне? Нечем.

Ее призывы к доброте, сердечности, к ценности человеческой жизни ничего не стоят против соблазна этой арифметики. Да еще когда так легко переступить. Стоит только одно – личный пример, единственное, что у нее есть, и она решается на это. Личное ее противостояние озадачивает. Допустим, если можно было бы обратиться ко всем людям – что бы сказал им тот же Раскольников, уже отбыв свою каторгу? Ничего бы он не мог сказать. Все уже сказано до него самыми лучшими словами. Что же остается, чем воздействовать? Только одним – своим примером. Единичным. То, что совершает Соня Мармеладова, то, что в ее силах, в силах каждого человека. Милосердие против идеологии, любовь против идеи – это непримиримый поединок.

Но позвольте, есть же идеи возвышенные, идеи добра, идеологии благородные, идеи, к примеру, христианские.

Есть, разумеется, только проверяются они совестью, они не требуют жертв от других, все от себя самого. Своя Голгофа, свой крест.

Отчего же терзается Раскольников? Ведь он выполнил то, что хотел. Он смог, сумел, переступил. Убить-то он убил, но стать сверхчеловеком не сумел. И деньгами не воспользовался, и никого не облагодетельствовал. Идея его не окончательно загубила душу, душа еще мечется, еще не умерла, и у Сони вся надежда на эту живую душу. Любовью, сердечностью старается она исцелить ее. Она любит, поэтому страшно сильна. Любовь ее – любовь-жалость, любовь-сострадание. Раскольников сопротивляется этой любви, поддаться ей значит признать свое поражение. И эта отчаянная борьба – то, что идея, самая, казалось бы, циничная, ядовитая, еще не в силах одолеть живую душу – в этом гениальность Достоевского, а не в той искусственной концовке романа с раскаянием и обещанием «полного воскресения в новую жизнь». Неизвестно, кто победит, злая, мертвящая сила его идеи достаточно велика.