Злая Русь. Пронск

Что же, чуйка не подвела поганых. Но и путь внутрь детинца всего один – сквозь ныне «гостеприимно» распахнутые перед татарами врата! А ведь Бурундай предполагал, что ров вновь придется засыпать, теряя людей под стрелами защитников, и что, возможно, орусуты вновь сумеют сжечь насыпь! Что его нукеры все же подпалят деревянные створки оставшимися горшками с зажигательной смесью, и что вновь придется ждать, пока она прогорит, прежде чем ломать воротины. Что внутри узкого прохода вновь придется долго и упорно сражаться с могучими пешцами орусутов, вооруженными тяжелыми копьями и защищенными крепкой кольчатой броней илчирбилиг хуяг…

Но ни одно из этих ожиданий не оправдалось! И хотя сам Бурундай ни на мгновение не сомневался в том, что его людей действительно ждет засада, темник отрывисто приказал отправить покоренных в атаку. Для истинного монгола их жизни были легко приходящей разменной монетой, не вызывающей особой жалости при потере. А учитывая, что запас продовольствия и отары скота таяли с каждым днем и что покуда на земле орусутов монголы так и не смогли разжиться требуемым количеством съестных припасов, взять крепость было очень важно! В цитадели наверняка найдется достаточный запас еды, и завладеть им гораздо важнее, чем пожертвовать парой сотен покоренных. Ведь иначе потери среди ослабевших от недоедания и уже умерших от голода нукеров вырастут многократно…

Ударили барабаны, заревели рожки – и мужи мокши, половцев и хорезмийцев, гонимые злыми командами десятников и сотников, неспешно двинулись к надвратной башне детинца, сливаясь на ходу в единую многочисленную колонну. На крылья ее поспешили сотни щитоносцев да лучников – прикрыть соратников от стрелков орусутов, что вскоре начнут бить по ворогу из гродней! Правда, тащить с собой здоровенные заборола татары в этот раз не стали – те могли просто застрять в воротах, да и через завал их перенести было бы ой как непросто…

Однако ожидаемый град стрел со стен так и не встретил агарян. Первые ряды нукеров с плохо скрываемым страхом в сердцах миновали мост и проход в башне, а после увидели перед собой тын за сотню шагов от ворот. Испуганно озираясь по сторонам, они чересчур медленно вступили во двор детинца, но, подталкиваемые в спину соратниками и подгоняемые монгольскими начальниками, татары двинулись вперед, ускоряясь с каждым мгновением. В конце концов, тын не столь и высок, не перехвачен сверху рубленым замком, скрепляющим частокол, а значит, эти бревна можно вывернуть из стены даже арканами, закинув петлю сверху!

Ободренные тем, что гродни детинца орусутов молчат, а из-за тына не раздается ни звука – будто крепость целиком вымерла или покинута защитниками! – поганые уже бодрее принялись разбегаться по площади. Кто-то в поисках сходней, желая подняться на стену, а кто-то уже принялся закидывать петли на бревна частокола, пробуя его на прочность… Прошло совсем немного времени, едва ли четверть часа, прежде чем все свободное пространство за воротами было занято сотнями покоренных, принявшихся активно рубить тын и выворачивать из него бревна без всякого сопротивления орусутов!

Но когда первый заостренный поверху дубовый ствол был наконец завален, и особо любопытный половец сунулся в брешь, посмотреть, что там да как, его встретил короткий точный укол меча, пронзивший живот степняка! Раненый воин упал, дико визжа от боли, а за тыном взревел рог! И тут же над частоколом поднялись десятки русичей, распрямившихся на помосте из телег, а мгновение спустя в воздух взвился град сулиц, разя поганых в упор! Ожили полетевшими вниз стрелами десятки бойниц, смотрящих во двор детинца, а еще больше срез-ней вылетело из-за частокола, где в несколько рядов встали все ополченцы, кто умеет стрелять из луков! Град монгольских и половецких срез-ней, собранных вчера защитниками града да за ночь починенных, жестко хлестнул по поганым, оборвав разом несколько десятков жизней завоевателей, разбойников и убийц, пришедших незваными на Русь…

Наконец, не менее дюжины зажженных, до того вымоченных в расплавленной сере стрел вылетело из внешних бойниц надвратной башни, ударив в бревна мостка. Не все они попали в цель – не менее половины угодило в щиты да самих татар. Но остальные вонзились в дерево, пропитанное зажигательными смесями, и всего за несколько мгновений под ногами покоренных буйно вспыхнуло пламя! Бешено заорали, заверещали половецкие да мокшанские вои, хорезмийские гулямы, когда языки огня лизнули их ноги! Стали спешно (и слепо) спрыгивать агаряне вниз… Прямо на густо стоящие под мостком заостренные колья!

Пять сотен татар (хотя теперь уже десятков на семь-восемь меньше) в одночасье оказались в смертельной ловушке, отрезанные от своих жарким пламенем да рвом, на дне которого их ждут свежеобструганные колья, еще пахнущие деревом… И в скученной тесноте поганых, сгрудившихся на открытой и простреливаемой со всех сторон площадке, редко когда летящие вниз сулица или срезень не находят цели!

Злобно стиснул зубы нойон Бурундай, узнав, как провел его воевода орусутов! Впрочем, он давно смирился с тем, что потеряет первых нукеров из числа покоренных, кто войдет в цитадель, разве что не ждал, что в ловушке окажется столь много воинов… И все же их гибель будет не критична для его туменов, хотя и довольно чувствительна. А потому темник не растерялся, а сохранил лицо и внешнее спокойствие на глазах ближников и телохранителей. Недовольно сощурившись, он лениво бросил гонцу-туаджи:

– Пусть нукеры кипчаков и мордуканов берут лестницы и идут вперед прямо сейчас. Штурм мы не остановим, а когда мост прогорит, закидаем ров вязанками хвороста. Сегодня крепость орусутов падет! А иначе я…

Закончить свою речь темник не успел: к его ставке на взмыленном коне подскакал еще один гонец-туаджи, дико вскричавший уже загодя:

– Мой господин! Орусуты напали на выпасы скота и лошадей! Их много, несколько сотен! Большинство вышло на лыжах из леса, но есть и конные, они атаковали с севера – с реки! Стража практически вся истреблена!

Бурундай злобно скрипнул зубами, после чего взревел уже во всю мощь легких, обращаясь к своим телохранителям – единственным во всем войске, кто сейчас важно держался в седлах, верхом на невысоких монгольских жеребцах:

– Тургауды, скачите быстрее к выпасам! Нужно остановить орусутов!

Глава 4

Азыд со своим десятком сидел вокруг потрескивающего, весело горящего костра, едва ли не захлебываясь от обильно выступившей во рту слюны. На треноге над огнем висел большой медный котел, а в котле варились остатки бараньей тушки; точнее, нескольких бараньих тушек разом! Кипчаки – а храброго, но уже немолодого монгольского воина поставили старшим именно над кипчаками – уговорили своего арбаная приготовить шорбу, хорошо знакомое им и любимое блюдо. Конечно, Азыд предпочел бы печеного на вертеле мяса, пригорающего с внешней стороны и сочного, еще истекающего кровью внутри, с неповторимым дымным ароматом! Но, увы, с едой, а особенно мясом, в последнее время стало туго. Большая загонная охота в степи, устроенная монголами по осени, перед самым нападением на орусутов, кормила их несколько седмиц. Поначалу нукеры ели свежую убоину, а после, уже в походе, питались вяленым мясом, хорошо хранящимся на морозе…

Однако монгольская армия, привыкшая подчистую грабить покоренных, рассчитывала пополнить запасы муки и зерна, а также поголовье скота в пределах земель орусутов! Казалось, что это не будет сложным, ведь, по донесениям лазутчиков, поселения землепашцев густо разбросаны вдоль рек; собственно, лазутчики не соврали… Вот только трусливые орусуты попрятались в лесах, схоронив все свои запасы! Еще ни одного толкового грабежа у монголов не получилось… Зато сколько раз из чащи раскинувшихся на речных берегах лесов в доблестных нукеров Бату-хана летели разящие стрелы?! Даже чингизид Бури, молодой правнук великого Чингисхана, пал от одной из них!

Злые, трусливые люди живут на этой земле, не хотят умирать, не хотят отдавать свое добро, своих женщин великим и грозным монгольским воинам! И сама земля орусутов – злая! Она изматывает нукеров степи трескучими морозами и снежными заносами на их пути, скрывает лучников врага от внимательных взглядов дозорных…

– Арбанай, не пора ли бросить в воду пшено?

К Азыду обратился молодой Ильчин, чем-то напоминающий бывалому монголу собственного старшего сына, отчего последний относился к кипчаку чуть более милостиво, чем к остальным. Десятник важно кивнул – и в жижу, куда накидали полуобглоданных костей с остатками мяса на них, полетела заранее прокаленная на огне и оттого вздутая крупа, очень быстро разваривающаяся в воде. Хорошо бы бросить в варево также и твердые шарики специально высушенного со специями творога – курута, что могут хранится долгое время… Но, увы, курут кончился уже как несколько дней, да и пшенной крупы осталось совсем немного! В последнее время заметно сократилось и поголовье овечьих отар – если раньше одной бараньей тушки было достаточно, чтобы накормить весь десяток, то ныне разрешалось съесть лишь ее треть. А нукеры, что пошли сегодня на штурм деревянной крепости орусутов, и вовсе ничего не ели с заката прошлого дня! Впрочем, это и правильно – у голодного есть хотя бы крохотный шанс выжить, коли получит стрелу в живот… Зато десяток кипчаков Азыда, что охраняет выпас стреноженных монгольских лошадей, способных проломить передними копытами твердый, едва ли не ледовый наст и раскопать под снегом замерзшую траву, имеет возможность поесть! У животных, кстати, с кормом также тяжеловато в последнее время, вот и стараются коняшки раздобыть себе пропитание даже под снегом…

К чести обозников стоит признать: они не воровали у своих. А в общий котел нукеры сбросили кости, что были оставлены ими на предыдущих дневках. Ильчин молодец, придумал эти самые кости с остатками мяса сохранить на морозе и позже сварить из них шорбу, тщательно выварив до такой степени, чтобы все мясо растворилось в похлебке. Густая, ароматная, с насыщенным вкусом и разварившейся в ней крупой шорба хороша всем, кроме того, что ее приходится очень долго готовить! Но ничего, десяток поставил котел на огонь, как только рассеялись сумерки, заранее отойдя к самой оконечности выпаса – ближе всего к лесу. Иные нукеры стараются держаться от темной чащи подальше – летящие из-за деревьев стрелы и пропадающие в глуби дубрав воинские отряды вызывают у особо впечатлительных суеверный страх! Но Азыд был уверен – на них орусуты не нападут. До самой крепости они обстреливали лишь головной тумен, устраивали засады передовому отряду да дозорам и перекрывали реку рогатками, вмороженными в лед. Значит, будут делать так и впредь! Потому его людям беспокоиться нечего – орусуты ушли вслед за ордой… А вот нукеры других десятков до последнего не учуют аромат шорбы – и никто не сунется к ним просто так, случайно!

И до ее готовности осталось подождать уже совсем немного…

Легкий шелест в воздухе, а после короткий свист прервал умиротворенное ожидание десятка. Ильчин, потянувшийся к котлу со второй порцией пшена, вдруг сильно дернулся, а после неверящим взглядом уставился на свой живот.

Чуть выше пупка в нем обнаружилось торчащее из плоти короткое древко болта, пущенного самострелом, а из глубокой раны вниз бодрым ручейком побежала кровь… В следующий миг кипчак истошно завопил, еще не от боли, что он даже не успел почувствовать, а от ужаса перед скорой и неотвратимой смертью. Хотя молодой нукер пока еще отказывался в нее поверить… Мгновение спустя Азыд уже вскочил на ноги, развернувшись к лесу, но крик его замер на губах, едва вырвавшись из горла, пробитого вторым болтом…

Арбанай упал на обжигающе ледяной снег, и последнее, что он успел разглядеть своим гаснущим взглядом, была тонкая цепочка лыжников, спешно бегущих от леса к выпасам. А уже на грани яви монгол успел расслышать яростный боевой клич елецких ратников:

– Се-е-е-ве-е-е-р-р-р-р!!!

– …Се-е-е-ве-е-е-р-р-р-р!!!

Резким ударом развернутой вниз сабли сбиваю древко нацеленного в грудь копья и тут же обратным движением рублю наискось, обрушив острие на голову кипчака! В кисти от удара отдает острой болью, а враг, пронзительно вскрикнув и выронив копье, падает на снег, орошая его кровью из широкой раны! Соратник погибшего, схватившийся за составной лук, рухнул на спину с рассеченным молодецким ударом Ждана горлом, все еще крепко сжимая в пальцах обрубок древка и не отправленный в полет срезень… А я уже ныряю вниз, глубоко присев и пропустив над головой хищно свистнувший палаш подскочившего справа ворога! Встречным движением пластую его живот наточенным лезвием сабли, скользнувшей по вражьей плоти чуть ниже плетеного щита… А распрямившись, едва успеваю принять очередную атаку противника на поднятый перед собой клинок, подставив под удар его плоскость! Шаг вправо вперед, разворот корпуса, разгоняющий контратаку, – и наточенная русская сталь рассекает кольчужную бармицу вместе с шеей татарина, отвратительно скрежетнув по позвонкам…

– Егор, справа!

Резкий окрик бродника заставляет меня развернуться к новой опасности – бешено скачущему ко мне монголу, нацелившему стальной наконечник чжиды в мою грудь! На бесконечно долгое мгновение я буквально цепенею от сковавшего тело страха перед стремительно летящим на меня животным, высоко выкидывающим перед собой копыта, и сверкнувшей на солнце отточенной сталью!

Но прежде чем монгол поразил бы меня копьем, в шею его жеребца впивается срезень! Оглушительно заржав, скакун на бегу рухнул набок, придавив собой отчаянно вскрикнувшего наездника – я ошарашено оглянулся назад, ища взглядом своего спасителя. И, словно приветствуя меня, с победной улыбкой склонил голову замерший шагах в двадцати справа Завид, по-прежнему сжимающий составной лук в руках.

– Спасибо, друже!!!

…Чтобы охватить как можно большую площадь выпасов и, как следствие, угнать как можно больше лошадей и скота, от леса мы пошли тонкой, растянутой цепью, из луков и арбалетов сняв всех, кто оказался на виду. Но когда уже достигли животных и начали резать путы на лошадях, со стороны татарских сторож, ведомых арбанаями-монголами, последовала бешеная контратака! Причем рассеянные десятки поганых изначально вступали в бой с меньшим числом дружинников, порой разрывая тонкую цепочку рязанских ратников. Однако каждый раз на помощь атакованным товарищам приходили те, кто двигался вперед справа или слева, и в конечном итоге сторожи были в буквальном смысле вырублены.

Чуть отойдя от короткой яростной схватки, я встал на недавно сброшенные лыжи и поднял из снега палки, после чего окинул взглядом ратников, «подковой» гонящих отары скота и лошадиный табун к реке. Помедлив всего пару секунд, стараясь отдышаться, я снял с пояса боевой рог и прижал к губам, предварительно глубоко вдохнув… В следующий миг над заснеженным полем, бывшим летом роскошным пойменным лугом с густой высокой травой, раздался условный сигнал из трех повторяющихся протяжных громких звуков. И тут же из леса вынырнули вои сотни (хотя, вернее сказать, уже полусотни) Кречета, сжимая в руках за ночь сбитые рогатки, а от «подковы» отделилось несколько десятков моих собственных ратников и дружинников Ельца.

– К реке, братцы, поспешим к реке!!!

Наш двухсотенный отряд, играющий роль щита остальной дружины, занял позицию на левой оконечности цепи – ближе всего к монгольскому корпусу, осаждающему Ижеславец. Такое решение – самое правильное и рациональное, хотя и несет в себе определенную опасность… Например, не успеем мы вовремя выставить заграждение из рогаток на реке – и поганых придется тормозить стеной из собственных щитов и тел, что в любом случае очень быстро истончится… И потому, как только мы перебили все татарские сторожи на своем участке, я подал сигнал – и вои устремились за мной.

А теперь вот мы со всех ног дружно бежим на лыжах к Проне, судорожно глотая морозный воздух широко раскрытыми ртами и уже на берегу начав разбрасывать остатки запасов «чеснока»… Зараза, как при этом мешаются саадак и колчан, прицепленные на пояс – кто бы знал! Во время схватки их даже не замечал, а тут…

– На лед приберегите рогульки железные! На лед!!! Здесь ельчане свой запас разбросают…

Наклонившись и чуть присев в коленях, переношу вес тела вперед и скатываюсь на лыжах с невысокой горки на речной лед, покрытый утоптанным сотнями лошадей снегом. И тут же щедро швыряю перед собой горсть имеющегося «чеснока», после чего кричу дружинникам:

– Все свои рогульки рассыпаем здесь! А рогатки ставим за сотню шагов!

Мои ратники выезжают на лед следом, принявшись активно разбрасывать на участке шириной шагов в двадцать и протяженностью во все русло Прони «противотанковые ежи» на минималках, зато с заостренными шипами. Как ни кинь, всегда один заостренный конец будет смотреть вверх, ожидая, когда на него напорется неподкованное копыто монгольского скакуна… А вот вся целиком елецкая сотня занимает позицию на низком берегу чуть позади и левее нас. Соратники ударят во фланг подступающим по реке поганым и ненадолго задержат их, коли последние попытаются обойти рогатки по вполне проходимому участку бывшего пойменного луга. Мои же бойцы отступят за линию рогаток к воям Кречета – по крайней мере, так было задумано.

– Эгей, смотрите! Уже скачут! И это не кипчаки – тургауды, судя по броне! Ну-ка, вои, быстрее рассыпайте – и назад! Быстрее!!!

Первым избавившись от собственного запаса «чеснока», я неотрывно следил за татарами, осаждающими град, и первым увидел во весь опор скачущих к нам всадников в сверкающих на солнце ламеллярных панцирях. Они приближаются к нам столь стремительно, что от внезапно подступившего страха ноги на мгновение стали ватными, но, взяв себя в руки волевым усилием, я тут же предупредил своих бойцов. И первым же подал пример, показав врагу спину, защищенную перекинутым на нее щитом, и что есть силы начав катить на лыжах в сторону рогаток!

Благо, что рогульки мы практически уже все рассыпали…

Расстояние между нами и тургаудами изначально было довольно значительным, но сокращается оно крайне стремительно: все же по речному льду, кое-где присыпанному снегом, а кое-где и открытому, на широких лыжах не разгонишься. А монгольские телохранители считают себя заговоренными, не иначе, раз гонят со столь бешеной скоростью по Проне – и как не боятся, что лошадь поскользнется да навернется на полном скаку? Хорошо, что отары их скота и лошадей мы выгнали именно на реку, показав противнику цель! И по всему видать, преследуют нас не наученные горьким опытом гвардейцы павшего Бури, а воины Бурундая, что слышали о «подлых» уловках с «чесноком», да в пылу погони о них совсем позабыли!

Ну ничего, напомним… Главное, успеть убежать! Того, что всадники настигнут нас на скаку, я особо не боюсь – рогульки железные конным так просто не пройти! Другое дело, если начнут обстреливать – по крайней мере, их мощные биокомпозитные луки позволят достать нас до того, как сами монголы напорются на «ежи»… Это понимают все ратники, а потому наш стремительный драп со стороны выглядит как суматошное, испуганное бегство. И оно обязательно будит в преследующих нас инстинкт охотника, заставляя тургаудов ускоряться все сильнее!

…Тот миг, когда с легким свистом и шипением на нас обрушились монгольские срез-ни, я пропустил, разгоряченный бегом. Просто в какой-то момент в спину вдруг что-то чувствительно ударило, а где-то в стороне, слева, раздался пронзительный крик боли… Обернувшись, я краем глаза успел разглядеть торчащее из щита оперенное древко, а после увидел ратника, присевшего на лед с пробитым стрелой бедром, и, поколебавшись всего секунду, бросился к нему.

Однако моя помощь оказалась абсолютно лишней – к дружиннику с обеих сторон подбежали его соратники и рывком поставили на ноги. Двигаясь как единое целое, троица воинов пошла вперед, но со скоростью гораздо меньшей, чем у прочих лыжников, что неминуемо сделало русичей удобной мишенью: спустя всего пяток секунд в маленькую группу ударил град сразу из десятка срезней, свалив уже двух человек – подранка и одного из «санитаров». Второй же, злобно ругнувшись, развернулся к врагу и, выхватив из подвешенного на поясе саадака лук да стрелу из колчана, приготовился подороже продать свою жизнь…

– Ну уж нет, герой, в одиночку ты не помрешь… Вои, стой!!! Луки к бою, уделаем выродков!!! Бронебойные, навесом!!!

Команду я отдаю, уже выхватив свой биокомпозит и наложив стрелу на тетиву. До рогаток остается шагов тридцать, до монголов – около сотни, не больше, и расстояние это стремительно сокращается с каждым мгновением. А значит, еще десяток секунд – и тургауды напорются на «чеснок»! Ну вот тогда и отступим, подобрав всех раненых, а пока…