Ромул – первый царь Рима. Эпическая повесть

Подойдя к двери, Ромул вежливо постучался. В ответ раздался веселый голос:

– Кто там? Если ты незнакомец, то скажи, что за судьба привела тебя сюда?

Ромул произнес лишь одно слово:

– Фаустул.

В проеме двери показалось полноватое лицо хозяина с добрыми глазами и круглыми румяными щеками:

– Что с ним? Надеюсь, с ним не произошло ничего худого, о путники!

– Нет, он в добром здравии и шлет тебе привет, о Плистин, – вмешался Рем.

Хозяин дома, как всякий суеверный человек, постучал костяшками по деревянному косяку двери и облегченно выдохнул, потом улыбнулся:

– Да, я Плистин, а вы кто будете? Похоже, что вы родные братья.

– Нас послал Фаустул, твой родной брат. Вот его записка, – Ромул, тоже улыбаясь, протянул Плистину кожаный сверток.

Плистин бегло пробежал глазами записку от брата, и лицо его, сначала встревоженное от неожиданного визита гостей, засияло от радости.

– Ну заходите, гости мои дорогие. Добро пожаловать в наш чудесный городок, обитель мудрости и наук! – торжественно выпалил он.

Ромул и Рем вошли в небольшое жилище. Вокруг была разбросана потрепанная одежда, которую чинила хозяйка дома – женщина средних лет, довольно упитанная, с красивыми глазами и пухлыми губами. Своими ловкими руками она нитками из сухожилий животных, вдетыми в медную иглу, соединяла рваные края на поврежденной одежде. При виде гостей она встала и почтительно поприветствовала Ромула и Рема.

Плистин ей сказал нетерпеливым тоном:

– Ну что ты встала как вкопанная! Пойди приготовь гостям обед! А одежда никуда от тебя не денется!

Хозяйка подчинилась и отправилась на маленькую кухню, где загремела посудой, напевая какую-то песню.

– Ну, мальчики, садитесь. Раз вы приемные сыновья моего брата, то вы у меня желанные гости, – сказал Плистин, потирая ладони в предвкушении вкусного обеда. Я вижу, вы пришли сюда научиться уму-разуму.

– Да, так оно и есть. Один знатный муж, – и Ромул гордо поднял голову, – захотел, чтобы мы научились литературе, музыке и владению греческим оружьем.

В этот момент хозяйка позвала всех к столу, и проголодавшиеся от долгого пути близнецы жадно набросились на еду.

Темным саваном ночь окутывала Габии все плотнее и плотнее. Наступило время для сна: хозяева и гости улеглись на деревянные кровати, устланные соломой, и заснули, укрывшись шерстяными покрывалами – до того бывали холодными зимние ночи в Центральной Италии.

Вдруг посреди ночи Ромул вскочил с ложа, весь в поту, сердце его от волнения сильно колотилось. Другие, потревоженные его странным поведением, тоже проснулись, при этом Рем выглядел сильно напуганным.

– Что случилось, о благородный юноша? – вопросила ласково хозяйка. – Ты так напуган!

В этот момент в окне что-то мелькнуло. Ромул посмотрел туда и вздрогнул – там неистово, с пронзительным писком, царапалась о стекло когтями и крыльями большая летучая мышь, как будто желая передать находящимся в доме важную новость.

И вдруг молчавший до этого Рем пронзительно закричал:

– Нет! Только не это! О боги, неужели вы оставили нас без родной матери! О мама, не уходи!

После восклицания брата Ромул вспомнил во всех подробностях свой сон, от которого проснулся.

Ему приснилось, что он подходит к дверям тюрьмы какого-то города, при этом стражи не было, а ворота были открыты. Дальше Ромул увидел, как он спускается вниз, в темноту, туда, где должны находиться заключенные. Какой-то знакомый до боли голос, голос из самого детства, звал его дальше и дальше. Внизу было темно, но Ромул взял факел у входа и с ним прошел в самые глубины лабиринта. Ему привиделось, что он подходит к одной из камер, откуда раздавался голос, зовущий его по имени. Вдруг голос умолк. При свете факела Ромул увидел на полу распростертое тело молодой женщины, она уже не звала на помощь, даже не дышала. Ромул воткнул факел в щель в стене и приподнял безжизненное тело женщины. И ему привиделось (о ужас!), что черты лица ему знакомы: глаза, которые смотрели на него когда-то с нежностью, теперь угасли; щеки, переливавшиеся румянцем когда-то у его лица, теперь были бледны; руки, ласкавшие его в колыбели, теперь безжизненно лежали на груди. Да, это его родная мать – сомнений нет! Вдруг женщина зашевелилась, почувствовав дыхание живого человека; ее глаза открылись и ласково посмотрели на него, Ромула; губы еле слышно выдавили: «О Ромул, милый сын, неужели это ты? Как я рада увидеть тебя перед смертью. Ромул, отомсти за меня коварному и злому Амулию, ради всех богов, – голос женщины стал чуть громче, – ради всех богов, сделай это, Ромул. И прощай. Прощай навсегда…»

– Нет, нет, только не это! О боги, за что такое наказание?! – и Ромул воздел руки к небесам.

Рем, плача, обратился к брату:

– Брат мой, мне приснилось, что будто я вошел в открытую темницу и увидел там женщину, лежащую на полу!

– То же самое хотел сказать и я, брат мой! Неужели это наша родная мать и она находится в темнице?!

Плистин и его супруга с волнением бросились к безутешным близнецам и стали успокаивать их как могли. Вдруг Плистин вскочил и указал пальцем на окно, возле которого продолжало царапаться когтями и крыльями противное перепончатокрылое животное.

– А ну, убирайся отсюда! – и с этими словами он бросился к окну, затянутому бычьим пузырем, предварительно взяв в руки метлу. Потом снял пузырь с окна и прогнал метлой пронзительно кричавшую летучую мышь.

Летучая мышь улетела прочь, в темноту необъятной ночи. И было очень тихо и темно, только раздавалось всхлипывание близнецов да увещевания хозяев дома, пытавшихся их успокоить.

Во дворце Амулия было тихо: прислуга знала, что царь устал и хочет спокойно провести время. Амулий полулежал на своем ложе в спальне, с ним находилась одна из наложниц. Вот единственное, что нравилось Амулию, – то, что многочисленные слуги трепетно исполняют все его прихоти, а наложницы ублажают его стареющую плоть. Государственные же дела, приемы послов, подавление народных волнений и военные действия против соседей – это невыносимое бремя, и Амулий стал понимать это все больше и больше. Да и совесть Амулия была постоянным раздражителем, от которого царь не мог спрятаться, как прятался он во дворце от народных бунтов. Может быть, тому виной его преступные замыслы и козни против родичей: родного брата, племянницы и других из рода Сильвиев? На это указывали весьма зловещие знамения, которые происходили неоднократно после того, как он, Амулий, стал узурпатором Альбы-Лонги. Например, он увидел, как в ясный солнечный день на крупного черного ворона, сидевшего на коньке крыши, набросилась стая белых воронят и разорвала его на куски. Такого Амулий никогда раньше не видел. Но еще больше испугало суеверного Амулия другое зловещее знамение: во время жертвоприношения по окончании сезона жатвы жертвенный бык, крепко связанный по ногам пеньковыми веревками и уже положенный на жертвенный камень, вдруг разорвал мешавшие ему путы, сбил с ног жреца с жертвенным ножом, а потом насмерть затоптал других служителей. Лишь подоспевшим стражникам удалось пронзить его копьями, и бык повалился на землю, окропив ее кровью, но церемония жертвоприношения была сорвана. По толпе прошел слух, что не к добру это. Простые люди заволновались и теперь более, чем раньше, проявляли недовольство деспотическим правлением.

Но, пожалуй, самым страшным для Амулия оказался сон, который приснился ему в последнюю ночь. Узурпатору привидилось, что будто он в страхе бежит через темный и дремучий лес. Сердце у него колотилось сильнее обычного, так как Амулий не знал, откуда исходит опасность. Среди многочисленных деревьев ему мерещились то оскаленные морды волков, то сверкающие клыки кабанов. А сзади как будто доносилась заунывная трель пастушеского рожка. Амулий бежал по лесной тропе и вдруг обнаружил топкое болото, но поздно – трясина схватила его за ноги и стала неумолимо тянуть в зловонную жижу, на самое дно. И в этот момент Амулий проснулся в своей кровати, весь в сильном поту и дрожа подобно осиновому листу. Это был всего лишь сон, но, тем не менее, ночной кошмар так напугал узурпатора, что он не мог думать о чем-нибудь другом.

Теперь Амулий лежал рядом с молоденькой наложницей на большой кровати и большими глотками пил неразбавленное водой вино из кубка, что обычно не делали греки и жители Центральной Италии. Подумав немного, царь велел наложнице немедленно удалиться, затем оделся и зазвонил в висящий у ложа колокольчик. Он понял, что нужно сделать, чтобы угодить совести, так мучавшей его.

Через несколько мгновений в комнату вбежал слуга, кланяясь и простирая руки над головой:

– Что прикажете, господин мой?

– Передай страже, чтобы освободили из темницы Рею Сильвию! – закричал уже захмелевший Амулий.

– Я не ослышался, о царь? – спросил слуга, заметив, что его повелитель пьян.

Амулий вскипел от ярости, желваки заиграли на его лице:

– Я сказал – привести Рею Сильвию во дворец!! Таков мой приказ! Да побыстрей!

Слуга раскланялся и вышел, во дворце сражу же все пришло в движение: стражники побежали в темницу, а прислуга принялась готовить запоздавший обед.

Через некоторое время вернулись стражники, но, к неудовольствию Амулия, Реи Сильвии с ними не было.

– Что это значит?! Где моя племянница?! – закричал Амулий, потрясая кулаками. Закричал и удивился про себя – и когда он в последний раз называл ее племянницей? Про это он уже не помнил.

Стража молчала, все были бледны и стояли как статуи, боясь проронить хоть слово.

Наконец начальник стражи тихо промямлил:

– Ваша племянница, о царь, к сожалению, потеряла рассудок. И она отказалась выходить из темницы, как мы ее ни уговаривали. Она ничего не помнит.

Вдруг в спальню вбежала с заплаканным лицом Анто и, потрясая кулаками, мотая головой, бросила своему отцу в лицо гневное обвинение: