Лайфсровер

ЧАСТЬ I

Глава 1

По мостовой мерно и привычно стучала трость джентльмена лет пятидесяти, седого, одетого в плащ тёмного цвета, под которым был смокинг. На ногах сверкали кожаные туфли, начищенные у юного бутблекера. Он всегда выглядел безукоризненно, так его приучили.

– Джентльмен должен выглядеть безупречно, – с детства наставляла его мать.

На левой руке красовались наручные часы. По этой причине походка была несколько скованной. Ведь нельзя было совершить неловкого движения рукой, чтобы не сбить чувствительный к вибрациям швейцарский механизм.

Вечером поздней осенью было совсем темно, в парке попадались редкие прохожие. Как обычно он шёл в полном одиночестве без какой-либо компании. Признаться, он недолюбливал людей и считал себя лучше многих. А своим рассуждениям придавал вес больший, чем умозаключениям других. Так было не всегда. Наверное, это с ним сделал возраст. Сейчас он шёл по парку и размышлял на привычную для него тему:

«На дворе конец девятнадцатого века и люди так испортили воздух в городе, сжигая уголь, различные спирты и масла, что через сто лет наверняка не останется больше возможности продолжать жить на Земле. Люди сами истребят свой род по причине отсутствия благоразумия, планирования на несколько десятков, а то и сотен лет вперёд. Вообще, непрозорливая глупость не доведёт человечество до добра».

Такие размышления были приятны почтенному джентльмену. Вот если бы все глупцы мира спросили его мнения, тогда он указал бы им на ошибки. Так рассуждая, он не заметил, как с запястья сползла белая перчатка на правой руке, в которой была трость. Она портила собой безупречный образ. Нужно признать, что джентльмен совершал вечерние прогулки в городском парке не только по причине пользы.

«Так уверяют врачи. Хотя, что они могут знать?! Разве может быть полезной прогулка по задымлённому зловонному городу? Конечно же, нет!» – Размышлял джентльмен, поднимаясь по невысокой уличной лестнице парка.

Вокруг горели необыкновенные фонари. Они освещали зелень и серую мостовую своим электрическим светом. Им не нужен был фонарщик. Внутри не было спиртовых свечей, а только электрические лампочки. Они загорались сами по себе и одновременно. Это было какое-то техническое чудо.

Джентльмен любил смотреть на свет таких фонарей и то, как необычно выглядели предметы в их лучах. В этом было что-то таинственное и сказочное. Каков был гений человека, выдумавшего такое, что стало для всех обыденностью?

Глядя на свет электрических ламп, спрятанных на вершинах фонарных столбов, джентльмен радовался, что где-то есть люди, которые гораздо образованнее и умнее, чем он сам. Они являются надеждой на будущее человечества. Могут силой своего разума позволить человеческому виду прожить ещё сто лет. Возможно, даже двести или пятьсот.

Это было уже очень смелое предсказание. Но каждый раз, видя парк,освещённый тёмным вечером, джентльмен так восхищался им, что позволял себе вольности в суждениях.

«У человечества есть надежда, – думал он, не подозревая о том, что в этот момент его сердце сделало последний свой удар. – Я никогда не встречал людей подобных тем, что придумали лампы. И благодаря им, возможно, когда-нибудь удастся познать смысл бытия».

Мужчины уже бежали к старику, упавшему навзничь, на ступенях аллеи в городском парке. Дамы, те, что покрепче, отворачивались, другим становилось дурно, и они оседали в руках кавалеров. Когда люди подходили ближе, то видели, что глаза старика открыты и направлены куда-то вдаль, а искажённое лицо отображало случившийся инсульт. Кто-то из зевак пытался делать массаж сердца.

«Надо же, – думал старик. – От чего они все суетятся, глупые?! Я же… постойте! Шёл по парку, затем взгляд сузился, как будто в глубокий тоннель. Я что, умер?! Боже мой, я действительно умер!»

Старик смотрел на своё тело сверху. Видел, как суетятся люди вокруг, не испытывая к происходящему жалости или сочувствия. Наоборот, он чувствовал радость. Переход от одного состояния к другому произошёл так быстро и неожиданно, что он не успел даже ощутить падения и удара о твёрдые базальтовые ступени.

«Как было бы здорово рассказать всем, что жизнь продолжается, – думал он. – Эй, люди! Смотрите, я здесь, все в порядке! Смерть – это не страшно и даже совсем не больно!»

Никто его не слышал. Рядом уже находилась карета коронера, куда грузили тело.

«Как же им рассказать?! – Думал старик. – Доказать, что смерти на самом деле нет – это открытие, даже более великое, чем лампочка!»

Последняя мысль старика, промелькнувшая за мгновение до его падения, сыграла в дальнейшей его судьбе важную и, при этом, положительную роль. Сейчас же он хотел посетить своё родовое гнездо с великолепным садом. Как только он подумал об этом, тут же оказался в саду недалеко от собственных витражей со слюдяными оконницами. Он наблюдал картину, как собрались его родственники и решали, кому должен принадлежать дом.

«Ага, вот они чем занимаются, пока меня нет! – Думал старик. – Когда я совершаю прогулку по парку, эти шакалы собираются у меня во дворе и решают, кому достанется дом. Алчные лицемеры!»

Он подкрался сзади и попытался ударить в затылок собственного племянника. Но тот, как ни в чем ни бывало продолжил участвовать в дележе и кричал таким же противным голосом, как и его глупая мать. Старик сделал ещё несколько попыток напугать родню внезапностью своего появления. От отсутствия результата выбился из сил и вдруг вспомнил, что он мёртв.

«Но так не может быть, – сидя на аккуратно стриженом газоне, думал джентльмен. – Не может человек умереть и видеть это безобразие. Скорее всего, я сплю и вижу какой-то ужасный кошмар. Нужно срочно просыпаться!»

Он сделал несколько попыток проснуться, но ничего не вышло. Он начал щипать себя и не почувствовал боли.

«Конечно же, сон! – Обрадовался старик. – Только во сне испытываешь такие безболезненные ощущения, когда щипаешь себя. Нужно срочно отыскать, где же я улёгся спать, затем проснуться и прийти сюда, чтобы разогнать это собрание».

Как только он подумал о своём теле, то мгновенно оказался над зелёной лужайкой, заставленной могильными камнями.

«Как?! – Поразился он. – Они закопали меня на кладбище, спящего?! Из-за этого я и не могу проснуться! Никто в здравом уме не захочет просыпаться на кладбище! Даже если я вдруг очнусь, как мне оттуда выбраться?! Конечно, вы об этом не подумали! Олофсен, ты всегда противно пела своим истеричным голоском! В твоей ватной голове нет и представления о сольфеджио! Том и Мартин, я вас всегда ненавидел! Надо же быть такими глупцами – уложить брата спать в могилу!»

Джентльмену стало интересно: как же он там спит? В то же время заглянуть в могилу было жутко. А если он проснётся в ней, тогда уж ему точно грозит мучительная смерть. Ведь он просто задохнётся там внизу!

«Нет, нужно экономить кислород, который ещё сохраняется на дне, – начал рассуждать престарелый джентльмен. – Он не позволит задохнуться. Приду чуть позже! Возможно, эти злоумышленники опомнятся и снимут хоть небольшой слой земли, чтобы проведать своего любимого брата, дядю и мужа, в конце-то концов! Вот тогда-то я проснусь, тогда-то я их порадую».

В ожидании возвращения своих родственников и проведения счастливой эксгумации, старик стал посещать места, в которых бывал при жизни. Он заходил в те же магазины, здоровался с теми же людьми. Подсаживался к своим знакомым, выпивавшим свой кофе, читал их газеты. Иногда отпускал остроты о политике и сам же смеялся над ними. Жизнь стала как прежде, она текла привычно и размеренно. Только люди перестали ему отвечать. Во время дружеских посиделок по вечерам он часто провоцировал всю компанию. Иногда было так весело, что все вместе говорили наперебой или смеялись над его шутками. А бывало, что он отпускал колкость в адрес кого-то, и все угрюмо молчали. Так он стал привыкать, что с его мнением считаются и даже не позволяют себе оспаривать взвешенную, правильную и остроумную позицию.

«Наконец-то, поумнели, – думал джентльмен. – Стали прислушиваться!»

Однажды, увидев одного из своих родных, он вспомнил, что его наверняка давно достали из сырой могилы и долго перед ним извинялись. А сейчас он уже мирно спит в своей кровати. Тогда он вновь подумал о своём теле и мгновенно оказался над той же зелёной лужайкой у того же серого камня. Нельзя было отрицать очевидное. В отчаянии, которое неизбежно подкатывало, он решился заглянуть под землю.

То, что он увидел, было изрядно истлевшим. При этом гниение ещё продолжалось, нос и глаза уже напрочь отсутствовали. В этом зловонном теле теплилась "жизнь" другого сорта. То была жизнь, для которой его тело служило пищей. Она шевелилась вдоль и поперек его тела своими продолговатыми тельцами, состоящими из маленьких сегментов и крохотных лапок. Другие же были толстыми и неподвижными, у третьих были пухлые раздутые брюшки. Все они занимались трапезой. Удушливый запах разложения, который он, казалось, почувствовал от отвращения к увиденному, мгновенно заставил старика оказаться вновь на поверхности. И здесь на свежем воздухе в кладбищенских сумерках у него не стало сомнений и надежд. Не стало и самого старика, пришло лишь осознание. Всё, чем он дорожил и чем восхищался, пришло время отпустить. Ведь это то, что держит его здесь, то, что мучает. А он так устал и хочет уйти.

"…возможно, когда-нибудь, удастся познать смысл бытия…", – повторил он мысль, пришедшую ему при жизни. Последняя мысль была поистине превосходна. По закону она должна стать ему путеводной звездой.

– Я хочу познать смысл бытия, – сказал он в пустоту.

– Для этого тебе необходимо пройти сложный путь, – ответила пустота.

– Я готов.

– Нет. Ты прожил жизнь, был образован и воспитан лучшими школами. Твои манеры и такт близки к совершенству. Но за ними всегда скрывался не самый достойный человек. Улыбаясь людям и желая им добра, ты в мыслях проклинал их за глупость и жадность. Ты жил рабским трудом других людей, считая своё положение обоснованным. Манеры безупречно чисты, но свои страдания, желания и страхи ты прятал за маской благодушия. Нет, мой друг! Ты не готов идти по пути знания. Это трудный путь, сам по себе он священен. Только стоять на нем – уже огромная честь. Её необходимо заслужить. Служение – это то, чем ты искупишь прожитую жизнь. Ты будешь служить людям верно и беспрекословно. Иной путь для тебя – забвение.

– Я готов, – обречённо ответил старик, и пустота приняла его.

Глава 2

Спустя тридцать лет где-то в центральной Азии. Палящее солнце во дворе мазаной ветхой халупы сушило ненавистное белье на веревке. Ветер, который никогда не затихал в этих местах, заставлял его развиваться с частыми хлопками. Веревки тянулись через весь двор, до самого забора.

Цепной пёс лежал в своей будке и очередной день подряд наблюдал эту утомительную картину. С правой стороны от него было невысокое крыльцо и вход в дом. Редко человек-хозяин выходил и входил в него. Иногда во двор выбегали его дети и начинали играть и драться в пыли перед домом. По молодости пёс тоже хотел играть с ними, но хозяина это злило. Разговор был короткий, вернее его вообще не было, хозяин бил без предупреждения. Поэтому игры детей приходилось только наблюдать, но не участвовать в них. Это все равно было лучше, чем смотреть на белье.

У пса был даже свой собственный враг – серый кот, который позволял себе нагло пользоваться свободой и самодовольно вылизывать себя возле крыльца. Он не служил хозяину и не почитал его. Судя по всему, он презирал людей. Не имея малейшего чувства признательности, беспринципно выпрашивал у них самые вкусные куски. А затем прикидывался любящим, чтобы его гладили. И люди верили, гладили его совершенно незаслуженно. Только пёс видел, каков этот мерзкий тип. Однажды ему даже удалось хорошенько всыпать наглецу.

Кот любил сидеть максимально близко к будке, но так, чтобы цепь не позволяла псу дотянуться до него. Тогда пёс придумал, как сделать вид, что цепь короче, чем на самом деле. Он лёг подальше от кота и начал скулить и подвывать как обычно. Он всем усилием воли сдерживал себя от прыжка и изображал, что не может дотянуться. Тогда кот заглотил наживку и подошёл чуть ближе. Тщеславный мерзавец не понял хитрого замысла, над которым пёс размышлял очень долго. И как только кот подошёл на полметра ближе, пёс тут же атаковал его, хорошенько прихватив зубами. Это был триумф! С тех пор кот чётко уяснил для себя границу и длину цепи и на подобную провокацию больше не поддавался, что доставляло жителю будки горечь и обиду. Но как только пёс вспоминал о своей победе, ему тут же становилось немного легче.

Шли годы и ничего во дворе не менялось. В один из вечеров во время сумерек пёс, как и прежде, лежал в своей будке. Его худые ребра, как всегда, упирались в твёрдый деревянный пол будки, от чего становилось больно и тоскливо. Пёс размышлял о том, что так не должно быть вечно. Ведь он как-то здесь появился. Значит, должен куда-то уйти от этой ненавистной цепи. Он постоянно сбегает во сны, там ему легко и свободно. Даже когда снится тот же постылый двор, можно свободно подойти к калитке и заглянуть за угол самого дома. Во сне все хорошо, но наяву, на цепи ужасно, невыносимо. Как же хочется навсегда уйти в сон, чтобы стать совершенно свободным, таким как кот – его злейший враг. Тогда пёс мог бы прогнать кота, после чего у хозяина откроются глаза на то, кем был этот самолюбивый попрошайка. Хозяин поймёт, что кот предатель, сразу, когда тот убежит. Вот пёс никогда не убежит, он всегда будет служить хозяину верно и беспрекословно, облизывая ему пальцы. Пес готов на все ради хозяина. Даже когда его бьют, пёс пытается понять свою ошибку. Чем он не угодил, что стоит исправить в своём поведении, чтобы хозяин больше не злился?! Возможно, он неправильно подошёл лизнуть руку, или не вовремя? Но после удара по рёбрам он был готов лечь и умереть. Умереть достойно, прямо здесь, не бросив хозяина до конца. Мерзкий кот тут же удрал бы и сдох где-нибудь подальше, презирая людской род. Но ничего! Когда кот удерёт, хозяин все поймёт и будет гладить только верного пса.

Год за годом ничего не менялось. Пёс продолжал дышать и думать все те же мысли. Но со временем они утихали, в них пропадала горячность, и появлялось безразличие. А ещё ненависть к постоянной боли, постоянной неволе. Сны уже не спасали, пёс понял, что они – всего лишь обман. Человеческий обман, который никогда не кончается. Его сон стал беспокойным и постоянно прерывался. Очень хотелось случки, хотя пёс и не понимал, что это за желание такое.

Кот перестал интересовать его. Теперь он мог спокойно подойти к самому выходу из будки. Глядя на своего врага, пес думал:

«Какой же ты счастливый, как бы я хотел быть на твоём месте».

Кажется, кот понимал его.

Пёс верно служил людям всю свою жалкую жизнь, как было сказано в пустоте. Прошло ещё некоторое время, и он умер во сне. Засыпал, как обычно, с чудовищной болью в рёбрах, казалось, что сон пришёл от изнеможения. Очутившись в привычной безболезненной обстановке сновидений, пёс увидел яркий свет, обнимавший его. Ощущение блаженства и радости окутывало, как будто он снова стал щенком. Только в этот раз не было предела его счастью. Пёс понял, что пришёл конец его страданиям, будка осталась далеко позади и больше он в неё никогда не вернётся.

– Постой, – сказала пустота. – Ты должен вынести из своей жизни урок.

– В этой жизни не было уроков, – ответил пёс. – Она была полна горя и страданий. Я хотел бы поскорее забыть её и никогда больше не вспоминать.

– Что ж, тебя ничего более не связывает с той жизнью. Ты можешь двигаться дальше, навстречу свету.

Для пса это было величайшее освобождение. Так скоро забытая жизнь, не связывала его больше с миром веществ. Он не наблюдал родственных собак, хозяина и собственного погребения. Все, что предпочёл пёс – это двигаться к свету в мир блаженства. В надежде отдохнуть и позабыть произошедшее с ним.

ЧАСТЬ II

Глава 3

В некотором залитом светом пространстве, занимавшем неизмеримый объем, происходил процесс осознания себя как мыслительного. Процесс отметил, что его мысли со временем меняются, и он не является статичным. В этом же объёме неподалёку было ещё несколько таких же процессов. Он отметил, что уникален, так как с течением времени его мысли не походили на мысли других процессов. Таким образом, он пришёл к мысли о том, что он является отдельным от окружающего его пространства существом. Несмотря на то, что все вокруг: он сам и существа рядом – есть свет. Процесс испытывал ощущение блаженства и дома. Осознание высшего состояния и пребывания в нем.

«Как у молочной реки с кисельными берегами! Нет, правда, слишком все идеально! – Подумал процесс. – До тошноты».

На него обратили внимание такие же процессы.

– Вы прекрасны. И я прекрасен. Мы растворившееся в мире света и сами являемся светом. Но здесь нет истины, я просто нахожусь в блаженстве. Пребывая здесь, постоянно теряю время, потому что не знаю кто я, откуда и для чего.

– Ты хочешь в мир страданий, зачем?! – Ответил один из окружавших. – Ты попал сюда из него. Совсем нет никаких гарантий, что вернёшься сюда вновь. Это дом. Ты можешь потерять все, если уйдёшь.

– Все что у меня есть, – это я сам. Забавно осознавать, что о себе мне не известно ровным счётом ничего. Только то, что я могу мыслить. Мне нужно знать больше: как я оказался здесь? Что я? Или кто?!

– Ты решил?!

– Да, если что-то пойдёт не так, я вернусь.

– Кто знает…

– Здесь только избранные! Я в их числе, а значит, смогу вернуться.

С этого диалога начался новый путь. Вернее, он начался с вопроса: «кто я?», заданного самому себе. Теперь путь лежал вниз, хотя сложно было в том месте определить любое из направлений. Скорее, это был путь к грубым формам и страшному хаосу. Но пребывание в домашней обители с течением времени становилось всё более невыносимым. Даже хаос и страдания не казались неодолимой преградой на пути познания и ответа на вопрос: «кто я?». Таков закон, так поступает каждый процесс, по непонятной причине замкнувшийся на себя. Они часто уходят вместо того, чтобы пребывать в вечном блаженстве.

Шло время, мысль о пребывании в подобном состоянии становилась все яснее и ярче, приходила чаще. Под конец мысль уже занимала все существо процесса, подготавливая его к переходу. В момент, когда процесс стал только одной этой мыслью, такой громкой и яркой, произошёл фазовый переход.

Процесс уже не находился в привычном пространстве блаженства и света. Теперь вокруг было похожее по своей неизмеримости пространство, только тёмное. Ощущение, что дороги назад нет, одновременно пугало и придавало сил двигаться дальше. В этой области пространства были уже другие процессы. Они не наслаждались собственным пребыванием. Тут находились как живые, так и мёртвые. У каждого было своё дело и свои цели. Наш задумавшийся был в их числе.

Пространство, в котором он оказался, по своему предназначению было похоже на транзитную зону международного аэропорта, в котором не ограничены объёмы, поэтому бесконечный пассажиропоток не создаёт ощущение суеты. Место, где можно получать информацию и помощь, перемещаться в соответствующую запросу точку пространства-времени. Благодаря этому, можно было получать необходимые образы и картинки из физического мира, так как это пространство непостижимо связывалось с миром материальным. Также тёмная пустота являлась перевалочным пунктом для готовящихся к рождению или умерших, смиренно принявших свою смерть.

В сравнении с предыдущим местом, в котором кроме света и блаженства ничего не было, здесь можно было видеть внешность существ. А также образы, которые они создают, и со всем этим можно было контактировать. Контакт происходил не тактильно или при помощи разговора. Вначале необходимо было приблизиться к существу, с которым возникло желание завязать беседу, затем высказаться исключительно посредством мыслей. В этом месте никогда не происходило аварий, преступлений или терактов, ведь навредить здесь просто некому. Кроме того, мысли не могут обманывать. Место было самым честным во всех пространствах и временах. Даже живые никогда здесь не лгали.

Вначале задумавшийся процесс обратил внимание на прибывающих из материального мира. Они все были разные и каждый по-своему интересен. Немного понаблюдав, он сделал вывод, что всех прибывающих можно разделить на несколько групп.

Светлые – умершие, которые прожили свою жизнь честно, как в страдании, так и в изобилии. Они манили своей чистотой и незамутнённостью помыслов. Они точно знали, что правильно, а что нет, и придерживались этих правил в материальном мире. Красивые. Они охотно делились пережитым опытом, рассказывая про физический мир. Образы, ими созданные, были смутными, яркими, но не понятными. Они точно знали, что там есть смысл, но никто из них так и не смог его найти.

Так же в эту буферную зону прибывали темные – тоже красивые. Они не всегда жили честно, зато были полны скорби и осознанности за совершенные ими поступки, а также за действия, которые совершали над ними. От них не исходила злоба или страх. Они говорили о том, что поступки, совершенные ими в материальном мире, обусловлены действиями и событиями, происходившими в их жизнях независимо от их воли. Они были обескуражены тем, как можно прожить правильную жизнь без ошибок и их последствий. Ведь постоянный водоворот событий закручивает и бросает в самые сложные неоднозначные ситуации. При том нигде нет точного свода правил, по которому необходимо жить. В то же время своды правил в изобилии писались людьми, но полной уверенности в их верности и однозначности не было ни у кого. Этих правил приходилось придерживаться ввиду того, что их придерживались все остальные в той группе лиц, которая причисляла себя к этим правилам.

Размышляя над тем, кто из прибывающих больше ему нравится: светлые – своей чистотой, или тёмные – своей осознанностью, задумавшийся мыслительный процесс, выделил третью группу прибывающих – серых.

Один, только что прибывший серый, сел на созданный им образ пня и молчал, задумавшись. То была редкость. Каждый прибывший спешил поделиться своими впечатлениями. Ведь смерть, которую они только что испытали, была невероятным явлением. Та боль, которую каждому из них причинила недавняя смерть, заставила их взмолиться и принять её абсолютную власть. Она очищала каждого от вранья себе и другим, оставляя лишь чистую искренность. Власть смерти безгранична среди существа её испытывающего. Она снимает все маски, обмануть ее невозможно. Таков закон.

Наш герой узнал от прибывающих существ, что такое боль. Но само понятие не добавляло ясности. Оно было так же загадочно, как те образы, которые показывали недавние жители физического мира. В размышлениях о боли и её качествах мыслительный процесс приблизился к серому. Он не был внешне красивым, но сила, исходящая от этого существа, поражала. Даже самое яркое пережитое впечатление материального мира – смерть, не заставило его впечатляться. Он, оставаясь недвижимым, продолжал наблюдать собственные впечатления от пережитой смерти. Осознанность и чистота – было все, что он представлял собой. Этот редкий вид существ так восхитил задумавшийся мыслительный процесс, что тот твердо решил когда-нибудь стать серым.

Но для этого нужно было сначала найти способ пробиться в физический мир. Откуда-то у задумавшегося мыслительного процесса была уверенность, что в том мире есть ответ на вопрос: «кто я?».

В пустоте, заполненной лишь существами и образами, необходимо было понять, несколько вещей: как попасть в мир живых, для чего, и что там делать? Сам физический мир страшно пугал, он был хаотичен. Образы, которые приходили из него, и рассказы умерших говорили лишь о том, что жизнь в том мире проходит быстро и непонятно. Неоткуда взять правил о том, как прийти к своей цели. Да и определившись с целью здесь, в буферной зоне, очень просто упустить ее там. Более всего обескураживал и вводил в ужас тот факт, что люди в том мире говорили зачастую не то, что думают. Это означало, что там нет правды. Значит не у кого спросить путь. Потому что тот, кто укажет направление, может обманывать. Как в таких условиях найти опытного учителя и не спутать его с тем, кто хочет тобой воспользоваться?

Мыслительному процессу было страшно. Но он вспомнил свою решимость, когда покидал пространство света. Ответ на его вопрос содержался в том жутком хаотичном месте. Несмотря на весь ужас физического мира, он уже не мог отступить от цели познания себя. Если было необходимо прожить конечную жизнь в мире форм, значит, он направится туда. Твёрдая решимость вела его сквозь собственный страх, другого пути просто не было. Возможно, задумавшийся был вынужден встретиться со своим страхом ввиду обстоятельств, в которых оказался. Были ли запланированы эти обстоятельства неким конструктором миров и судеб? Этот вопрос не имел значения и не стоял перед мыслительным процессом.