Илларион

– Посещение крематория в качестве объекта испепеления, знаешь ли, не самое лучшее времяпрепровождение. Когда я почувствовала, как огонь впивается в кости…

– Ладно-ладно, не продолжай! Боже, с моей-то фобией этот кошмар вероятнее приснился бы мне, а не тебе! – Айзек торопливо вытер испарину со лба салфеткой, затем скомкал ее и затолкал в пустой стакан. – Странно, но в эту ночь меня тоже посетил кошмар. После твоего случая мой сон уже и не кажется таким страшным…

– Правда?

– Да, и в этом кошмаре была ты.

Интрига заблестела в глазах Сибиллы. Всегда любопытно, какую роль человек отвел тебе в своих сновидениях. Айзек загляделся на бутылку газированной воды, только что вытащенную официантом из холодильника. Капельки конденсата, стекавшие по стеклу, напомнили ему о пленнице, запертой на втором этаже мрачного дома.

– Ты расскажешь наконец? Чего замолчал? – ведьма нетерпеливо оборвала затянувшуюся паузу.

Писатель не преминул художественным стилем, когда во всех подробностях описывал загадочное сновидение. Оттого повествование получилось настолько увлекательным, что Сибилла испугалась: вдруг Айзек закончит рассказ на самом интересном месте, и была бы совершенно не прочь, если бы он додумал завершение самостоятельно. Она внимала истории как ребенок, слушающий страшилку у костра. Иногда прерывала рассказчика, чтобы уточнить какие-то детали, но надолго не отвлекала, боясь, что Айзек потеряет кураж и скатится в банальность. Но школьный друг вошел в писательский режим и строчил историю оживленной речью из самых нестандартных и изысканных сочетаний слов, невзначай напоминая Сибилле о своем профессионализме и высокой эстетичности выбранного ремесла.

– Ты знаешь, что бессознательное говорит с нами на языке символов? Сновидения являют собой зашифрованный протокол о том, что происходит у тебя здесь, глубоко-глубоко. – Айзек постучал указательным пальцем по виску. – Бессознательное – это вместилище всего, что мы не можем принять, это репрезентация наших истинных страхов и тревог. Несмотря на то что у каждого отдельного человека символизм психики избирает свой индивидуальный словарь, закономерности встречаются нередко. Очень часто дом в сновидениях обозначает некоторое сосредоточие бытия. Например, нашу жизнь, внутреннее убранство нашего характера и особенности психики, иерархию ценностей, отображенных в интерьере и элементах декора, в близком окружении людей, ведущих себя соответствующе в стенах дома. В сновидении я как бы осуществлял путешествие между своим внутренним миром и твоим.

– Я вижу, к чему ты клонишь. Раз уж мы говорим о сновидениях, я выражу твою мысль метафорой: я угодила в капкан депрессии и намеренно не вылезаю из него, мечтая о скорой гибели. Твое же героическое начало не дремлет и призывает тебя к спасительным действиям. На пути встает непреодолимое препятствие в лице человекоподобного монстра, он мешает тебе спасти меня, все так?

Брови писателя удивленно поползи вверх.

– Это ошибочное мнение, Айзек. Понимаю, я могу выглядеть как ходячий труп со скрипучим моторчиком вместо сердца, но я искренне наслаждаюсь жизнью. Возможно, даже больше, чем при Гаспаре.

Писатель взял передышку, чтобы обдумать услышанное. Он легко принимал вещи, не встающие в один ряд с привычной ему системой убеждений, и все же признание Сибиллы резало слух. Удобно считать, что враньем она защищается от невыносимой горечи утраты, но интуиция подсказывала, что пессимизм Сибиллы имел природу куда более сложную, чем побег от грусти.

– Рада, что с тобой не приходится предавать священные принципы искренности в угоду социальному одобрению. Тебе я могу сказать правду – я страдаю от бессмысленности жизни, и меня наизнанку выворачивает одна только мысль о старости и последующей смерти, неизведанной и, сдается мне, мрачной стороны небытия. Жизнь мне нравится – здесь все понятно, логично, предсказуемо, пути получения удовольствия как на ладони расписаны. Отсутствие жизни – вот что по-настоящему пугает. С твоим появлением меня все меньше гложут эти неприятности существования. Может быть, мое самочувствие улучшилось благодаря надежде, что ты научишь меня писать и с твоей помощью я создам историю, которая одержит победу над смертью и вместе с тем увековечит мое имя.

Телефон Айзека завибрировал, от Карен пришло сообщение: «Пирог! Экзамены на носу! Черкани Трисмегисту, чтобы прислал немного удачи по почте!» Лицо его засияло такой яркой улыбкой, что Сибилле пришлось отвернуться, дабы защитить свое прихотливое самолюбие.

* * *

– Привет! Не прерываю творческий процесс? – спросил Феликс в трубку.

Айзек отошел от марафона клавишной игры, написал двадцать страниц и решил, что заслужил перерыв. Местом для работы сегодня он избрал обычную лавочку на причале. В штиль здесь ничто не мешало полету мысли, а ребристая гладь с оранжевой полоской заходящего солнца как нельзя лучше способствовали созерцанию в короткие паузы между сочинительством.

– Привет, Феликс, – отозвался писатель, громко и беспардонно зевнув. – Прости, что не звонил тебе с самой вечеринки. Столько всего произошло, я не хотел растерять все идеи и кинулся их записывать, как только появилось время.

– Ничего страшного, Айз. Тебя не сильно потревожил тот инцидент с факиром? Голос у тебя был такой, будто ты ото льва босиком по щебенке удирал.

– Все прошло… приемлемо. Сибилла сперва сочла меня за сумасшедшего, не иначе. Пришлось рассказать ей про мою фобию.

– Главное, что все обошлось, никакой эскалации не последовало.

– Именно так.

– Айз, к слову о сумасшедших. У меня есть новости, о которых, признаюсь, не кривя душой, мне не очень хочется тебе сообщать, но, уверен, выслушаешь ты их с упоением.

– Ты прямо читаешь мои мысли, Феликс. Я тоже хотел рассказать тебе немного о безумии, которое подвернулось мне накануне.

Друзья встретились в ресторане неподалеку. Пришла пора ужинать, а самая лучшая приправа к любому блюду – увлекательная история от близкого друга. Заместитель не стал ничего заказывать и только смотрел, как Айзек, проголодавшийся за долгие часы без единой молекулы углеводов и белков, изучал позиции меню со всей серьезностью. Когда выбор был сделан, Айзек взял эстафету обсуждения выдающихся случаев безумства и первым принялся рассказывать о событиях, произошедших с ним на днях. Все еще пребывавший одной ногой на страницах книги, он не мог отделаться от заковыристых изречений и поэтичного стиля, что значительно увеличило объем повествования, однако бурный финал с кражей картины и ночным припадком стоил того, чтобы выслушать все до конца. Феликс с облегчением узнал, что он не единственный, кто вляпался в странности, но все же подозрения Джейн казались детской забавой в сравнении с ненормальностями ее старшей сестры.

– Сибилла любит окружать себя сумасшедшими. Наверное, это помогает ей сохранять хрупкую иллюзию собственной психической целостности, – поставленный диагноз Айзек закусил маленьким треугольным ломтиком пармезана, снятого с макушки конусообразной горки салата. – У нее прямо-таки нюх на личностные расстройства. Как голливудская звезда собирает вокруг себя толпы папарацци, так и она магнитом притягивает выдающиеся экземпляры из DSM. Словно коллекцию собирает. Помнишь такие журналы из нашего детства, для них надо было наклеечки покупать? У Сибиллы вместо наклеечек – психопаты. Я тебе рассказывал про ее умершего мужа, да? Гаспара?

– Да-да…

– Неладное стало происходить с Гаспаром после того, как они с Сибиллой поженились. Не соврать, я много раз видел, как мужское начало в человеке чахнет, если брак принес больше разочарований, нежели радости, но если взять на веру все сказанное его родителями, то Гаспар был сам не свой последние годы. В наших разговорах Сибилла ни одним словом не упрекнула мужа, ни разу не заикнулась даже об ухудшении его физического и ментального состояния. Сложно представить, что она не замечала ничего подозрительного. Готов на что угодно спорить – она намеренно умолчала о том, что Гаспар увядал от какой-то болезни. Она знает, что на самом деле случилось с мужем, и держит эту тайну за семью печатями.

– Другая наклейка из журнала – ее сестра, – наконец вклинился Феликс.

– Что? Да ну! Ты встретил сестру Сибиллы?! – Писатель наклонился к заместителю, ожидая, что вот-вот тот изольет умопомрачительную историю их встречи. – Давай, не скупись на слова, друг! Рассказывай, как все было!

– Она настоятельно рекомендовала не связываться с Сибиллой.

– Почему? Как она обосновала эту рекомендацию? – Выпучил глаза Айзек.

– Потому что, по ее словам, Сибилла… – вдруг Феликс замялся, будто прожевывая вязкую ириску, склеившую зубы. Слово «пришелец», которым он намеревался увенчать фразу, смущало его, лишая уверенности, стоит ли вообще произносить вслух такую нелепицу.

– Ну?!

– Сибилла… – встревоженное лицо маленькой беззащитной веснушки вызывало в груди Феликса желание окружить несчастную девчушку заботой, и это желание никак не соответствовало той фразе, которую он собирался озвучить. Неясная смесь смутных чувств, охватившая сердце заместителя, ввела его в смятение, с которым он никак не мог справиться. – В общем, после смерти Гаспара Сибилла изменилась до неузнаваемости. Если бы не внешнее сходство и паспорт, было бы логично решить, что Сибиллу попросту подменили.

– Родители Гаспара говорили то же самое. Так почему не стоит с ней связываться, с Сибиллой-то?

– Эмм… – Слово «пришелец» по-прежнему ворочалось на языке и норовило взобраться на его кончик. – Сибилла стала непредсказуемой. Никто не знает, какой номер она выкинет.

– Например?

– Ну… например, она прервала все контакты с родными. У нее двое детей – мальчишка лет семи и дочка, ей лет пять, кажется. Сибилла не разговаривала с ними с самой смерти Гаспара.

– То есть как не разговаривала? Совсем?

– Совсем. Прошло больше двух лет, но от Сибиллы нет ни единой весточки ни родителям, ни мужу, ни детям, ни друзьям, ни бывшим коллегам, никому, кто был ей по-настоящему дорог. Огромным плюсом к этой куче непонятностей идет беспочвенная подозрительность Сибиллы к родственникам Гаспара.

– Это и правда странновато… но, с другой стороны, она могла неосознанно избрать стратегию избегания. Заняла дистанцию по отношению к другим людям, чтобы уберечь себя, понимаешь? В одиночестве некого терять. Вполне очевидно, она диссоциировала свою привязанность к тем, кто ей дорог.

– Напомни, диссоциировала – это как с раздвоением личности?

– Наподобие того. Запихнула в пыльный ящик, как фарфоровую посуду, и не пользуется, потому что боится разбить. Знай, Феликс: вместе с Сибиллой мы снимем замок с этого ящика, и девочка, поцеловавшая меня на выпускном, вновь станет прежней. Я знаю, что это произойдет. Так говорят мои сны.

– У тебя настроение поиграть в психолога? Препарируешь психику несчастной вдовицы ради собственной забавы? – друг состроил серьезную гримасу и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.

– Ну что ты… – Писатель махнул перед собой вилкой, будто отбиваясь от нравственной атаки. – Я всего-то…

– Ради вдохновения, верно?

– Не ты ли велел мне вкалывать вдохновение в артерию, пока книга не будет закончена?

– Уверен, я использовал иной речевой оборот, однако это не меняет того факта, что ты прав. Признаю, я подтолкнул тебя делать то, что дало тебе материал. Все же я знаю чертеж твоей натуры в деталях, в которых схема моей собственной личности мне недоступна. Я буду не я, если не укажу тебе на эгоизм, толстым слоем покрывающий твои последние поступки. В противном случае палач совести будет терзать тебя, случись с Сибиллой что-то страшное.

– Какой еще эгоизм? Ты не видишь, что мое появление приободрило Сибиллу? Ей стало лучше!