Хроники Айо

«Всё. Больше не могу. Это конец», – пульсировала мысль под приближающийся топот. – «Сейчас он вгрызётся в мою плоть, а у меня нет сил даже закричать. Так молча и умру».

Мощная медвежья лапа опустилась на левое плечо, чиркнув когтями по щеке. Я покачнулся и ждал, смирившись. Из глаз потекли слёзы отчаяния. С трудом я пытался отдышаться.

«Сейчас. Сейчас. Сейчас…», – в обречённом дуэте с сердцем стучала мысль.

Спиной я чувствовал невидимую пасть над моей шеей, словно занесённый топор палача. Секунда за секундой в ожидании казни тянулись и раздражали, как капающий кран в бессонную ночь.

На правое плечо навалилась вторая лапа. Краем взгляда я скользнул по ней. Это оказалась чья-то рука.

«Вот и они догнали», – подумал я, смирившись с ещё более жуткой кончиной. Я представил, как мое бездыханное тело, как куклу, разрывают на куски и делят между собой медведь и изуродованные фиолетовые мертвецы. Я хотел закусить ворот куртки в ожидании предстоящей боли. Но тот кусочек воротника уже был откушен.

– Вставай, Миш, а то колени простудишь, – заботливо сказал чей-то сухой голос.

Сердце с силой захлопнуло клапан, и сознание оставило меня.

* * *

На крохотной поляне в лесу горит костёр. Его пламя, пульсируя, расталкивает тьму холодного леса. Метель таскает за макушки могучие хвои. В лабиринтах леса бродят зловещие тени, позвякивая кандалами.

У костра сидит шаман, укрытый медвежьей шкурой и задумчиво курит трубку. Цепкий ветер треплет его длинные седые волосы и уносит дым в свои закрома.

Позади шамана мирно свернулся медведь, укутанный сном. Его шерсть покрывалась снегом, перекрашиваясь из бурого в серый.

Возле костра на хвойных лапах лежало тело. Снежные мухи кружились над ним. Грудная клетка ритмично поднималась и опускалась. Очередной порыв ветра поднял искры из костра и швырнул в бледное лицо.

* * *

Моё лицо укололо десятком крохотных горячих точек. Я резко вынырнул из небытия и обтерся рукавом. Опёрся на здоровую руку и осмотрелся. Взглядом прошёлся по шаману и медведю за ним. Увидел возле себя свои ботинки. Посмотрел на ноги в одном лыжном туфле и зябко поежился. Тело громко болело, будто его перемололи в кофемолке и заставили жить.

– Я всё ещё здесь? – спросил я шёпотом, хотя уже знал ответ.

Шаман кивнул, приоткрыв глаза. Я, превозмогая боль в мышцах, подтянул свои ботинки и начал переобуваться, растирая замерзшие ноги. То, что я чувствую как мне плохо, говорит о том, что я ещё жив. Я внезапно удивился и понял, что снова чувствую холод.

Ободранной рукой с грязью и кровью под ногтями, я достал фляжку и сделал пару глотков. Протянул шаману, тот покачал головой и отказался. Я прокашлял горло и хрипло спросил:

– Где я?

– Ты в памяти. В общей памяти людей, – убрав трубку отвечал шаман. Каким-то выцветшим, сухим голосом с нотками незнакомого мне акцента. – Чем меньше люди помнят, тем более блеклым здесь всё становится.

– А ты тоже воспоминание?

– Почти. Я жил здесь сотню лет назад. Мой дух остался здесь оберегать землю моих предков. А память моих потомков обо мне поддерживает мой дух, так скажем, в здравом уме. И то, каким ты меня видишь и слышишь, это лишь твоя интерпретация.

Я сделал паузу, переваривая его слова своей чугунной помятой головой. И продолжил:

– Кто эти люди на горе?

– Это фантомы тех, кто был зверски убит здесь и упокоен без ритуалов. Их души вмерзли в этот момент навсегда. Они помнят, что им нужно закончить восхождение. Но уже и не помнят зачем.

Шаман поднёс трубку к губам и начал раскуривать угасающие угольки. Мы посидели минуту в тишине метели и он продолжил объяснение:

– За перевалом их ждёт Харон. Но фантомам мешает то, что живые постоянно тормошат их прошлое, их память, их самих. Для живых – это загадка. А загадка коллективной памяти как заживающая рана, которую люди постоянно чешут, ковыряют и не дают ей зажить. Поэтому, эта группа всегда умирает здесь различными способами, кто какие помнит или придумал.

– Так тот гигантский кальмар с клешнями – это Харон?!

– О, ты с ним встретился?

– Он меня чуть не убил!

– Конечно. Живых он не переправляет.

Я ошарашенно смотрел на спокойное лицо шамана, испещрённое морщинками. И, кивнув за его спину, спросил:

– А медведь – это кто?

– Это духи предков.

Даже немного возмутившись такому ответу, я почесал голову через шапку, обдумывая следующие вопросы.

– Что за красная дымка была вокруг людей?

– Это ореол обречённости.

– А я могу этим фантомам помочь преодолеть перевал?

– Здесь ты им ничем не поможешь. Ты не в прошлом, ты в памяти о прошлом. Только вернувшись, ты можешь постараться помочь.

– А я могу вернуться?

– Конечно.

– И как мне это сделать?

– Я проведу обряд изгнания чужероди. Ты здесь, как неупокоенный дух. Хоть и пребываешь живьём. Как инородное тело в организме этих мест. Ведь тебя здесь никогда не было. Сразу скажу, ты можешь умереть или сойти с ума, вернувшись. Такая вероятность есть.

– Три процента? – усмехнулся я.

– Может и три, – флегматично согласился шаман и затянулся трубкой.

– И ещё. За каждый переход нужно платить. Если ты появился здесь целым, значит ты что-то отдал там. Теперь тебе нужно отдать что-то здесь, чтобы вернуться обратно.

– О, нет… – выдохнул я, вспомнив про восемь точек, вместо девяти.

Я вспомнил свою стаю, своих лаек. Я люблю каждую из них, и не готов смириться с потерей даже одной. Как же я давно их не видел! Кажется, гулял с Альфой не вчера, а сто лет назад. А по тайге мы с Айо блуждали будто бы в прошлой жизни.

Внезапно у меня изо рта вырвался вопрос:

– А как я сюда попал?