Разбитая наковальня
– Но… Чем закончится эта история? – не обратив внимания на хвастливую иллюзию, спросила у немого мастерица.
Юноша не ответил: лишь гребень костяной достал и пустил по конской гриве. Игна себе кивнула: «Видимо, финал увидим позже».
– Значит, одержима я?.. – принятие ей далось не без труда. – Демон во мне сидит, его слова я слышу, в памяти он моей роется, как вор в чужих пожитках.
«Ещё нет, – замотал головой немой, – но можешь стать, едва ты опустишь руки», – грудь он приоткрыл, как дверцу, сердце достал и испарил щелчком пальцев.
– И как же быть мне?
«Жди боя с ним, – вцепился парень в собственную грудь. – Дай бой – и победи!» – он все три солнца схватил и крепко сжал.
– Но как? Не кулаками же его огреть?
И вновь молчание: лишь шёпот конского волоса меж костяных зубьев. Игна постояла немного в ожидании, а как тяжесть во всём теле почуяла сильную, так поспешила вернуться в кровать. «Надо ещё сил набраться», – велела она себе.
– Пойду прилягу, – почти уж скрылась в юрте девушка, – ты здесь ещё побудешь?
Немой кивнул. Умом далёк он был от сего дня, лишь больше вспоминал о днях минувших.
Заползла в мешок Игна, рухнула в объятия дрёмы, в мыслях вернулась к тому чудищу. Медленно разбирала она сей образ кошмарный, чтоб испорченное отбросить и человеческое собрать. Но есть ли человек, помимо плоти и костей, в том, что пред ней тогда людей губило? «Ни капли, – решила Игна. – Чтоб так отдаться гневу, силе тёмной – ты человеком перестаёшь быть прежде, чем обратишься». На том она уснула, стараясь не встречаться с иными образами, живущими в уме.
Как солнца спрятались совсем за дрожащей струной горизонта, так показался из темноты демон. Тлеющим углям он поклонился, вдыхая останки дыма с пеплом.
–Слушай, – велел Игне клинка обитатель, – сейчас же.
– Заткнись, – мастерица повернулась на другой бок, но совсем потеряла сон.
–Нет, ты слушай, – продолжал пленник Гибели Драконьей, – как тебя учил охотник тот. Помнишь ещё его?
За юртой ночь стояла: холодная, звёздами щедрая, совсем тихая ветром. Пыльный Путь здесь и сейчас – зал для своей пустыни, вместилище, оторванное от смертного мира, если не последний его оплот. Будто нет за горизонтом ни города мастеров, ни деревень восточных. Вскоре обнаружила девушка пропажу: юноша и скакун оставили своё священное древо и гостью, скрылись куда-то. Во мраке Игна нащупала те каменные плиты, что конь покоем своим охранял: обвиты были крепкими корнями, стары и трещинами покрыты. Надпись на них вытесана грубо, но не глубоко, не разобрать не то что слов – единого знака.
–Не отвлекайся. Слушай.
Приложила ухо мастерица к земле холодной и сырой, дыхание задержала. Под знамёнами собственных жилищ шла к укрытию у древа большая колонна. Телег при них немало, десятки ног шагали рядом в такт скрипучим колёсам. Скотина лениво бодала камни в поисках съестного. Усталость и холод ночной идущим не мешали: то было им привычно и родно, не в первый раз таков их ход. «То есть торговый караван?» – предположила мастерица, не нарушая тишину.
– Нет, – охотник лежал рядом, его глаза были полны гнева, – лязга доспеха почти нет, зато оружия – навалом. К тому же какой торговец пойдёт в ночь?
– Значит, дети пустыни… Тебя ведь зовут Бузула, верно? Как вы там? Стоит ещё Валюдэ? – внезапно обратилась к наваждению Игна. Голос её оказался слаб, полон отчаяния.
– Без тебя всё стало спокойно, – улыбаясь, ответил охотник. – Мы про тебя забудем очень скоро. И не вспомним.
– Вы злы на меня? Держите обиду? – перечисляла Игна, закапываясь в собственные сомнения.
– Пока стояла ты как вкопанная, шесть человек погибло, – припомнил друг ту ночь в доме старейшины. – Не знаю, сколько ещё померло потом, в твоём походе.
– Но я ведь… – горькая скорбь к сердцу подступала, – ты просто иллюзия моего больного ума, подопечный демона!
Поспешила врезать мастерица наваждению, но кулак только пронёсся над травой. Крепкая ладонь опустилась на Игнино плечо. То был немой: всё так же приветливый улыбкой, он держал за спиной вязанку хвороста. Второй рукой он гладил чёрного скакуна, при виде Игны будто бы разозлившегося. Парень не стал задавать вопросов, а лишь проводил обратно в юрту и велел спать чем больше, тем лучше. Вновь укрывшись за шкурой тёплой, мастерица спросила у безымянного:
– Есть хоть какой способ узнать, как звать тебя?
«Возможно», – пожал он плечами и удалился, оставив Игну один на один с вновь ожившим очагом.
–За чистоту ты принимаешь зияющие внутри тебя пустоты. Впусти меня.
Прошёл так день, лениво солнца двигая по небу. Всё чаще Игну мысли всяческие посещали, покоя не давали, нутро травили. Чувствовала девушка на запястьях путы, по бокам – ящик деревянный и как скрипела телега в пути неблизком. Вскочила мастерица с ложа, кулаками замахала – и взревела страшно, как дикий зверь. Немой тут же появился, обнял крепко и пытался мелодию какую промычать, лишь бы успокоить.
– Перестань со мной возиться! – вырвалась дева из хватки юноши. – Сюда работорговцы идут! И будут с минуты на минуту!
«Какие такие работорговцы?» – приподнял бровь парень.
– Они нас с тобою заберут, чтобы продать в Великий Дом, или убьют на месте!
Он ухмыльнулся: «Это вряд ли».
– Не веришь мне? Тогда жди!
Схватила мастерица фрагмент меча и из юрты вышла. Юноша поспешил преградить ей путь, но будто сквозь него прошла Игна. На колено опустилась, горизонт смерила взглядом, принялась ждать. Телом, как тетивой, напряжена, вот-вот с места сорваться готова. Каруза стоял возле, задрав обожжённое лицо.
–Ты хрупкая, как осенние листья. Дай мне тебя укрепить. Впусти меня.
– Молчать!
Вот оно: движение, жизнь, воплощение тех звуков посредь ночи. За барханами, сквозь танец раскалённого воздуха вышел караван детей пустынь. Десятки семей – от седин до молодых колосков – брели со своими пожитками, усталость копилась в хмурых лицах, рты тканью прикрыты, чтоб калёной пылью не лишиться дыхания. Кто на коне, кто ноги босые с телег свесил, а некоторые вовсе шли пешком, уступив другому место. Наконец взглядами племя и Игна встретились: недоверия друг к другу полны с избытком.
– Не шевелись, – заговорщически шепнул Каруза, – пусть подойдут сами.
Игна вытянулась, тень алую распустила на весь холм. Кровью сверкал в её руках клинок битый. Встал караван в десяти шагах от мастерицы.
– Вы кто? – спросила огненная дева, перебивая голоса внутри.
Из народа кочевого вышел вождь: высок, худощав, но крепок. Не был он стар, но обязанностями своими отягощён давно, оттого и не по годам мудр. Ни гордыни, ни гнева, ни беспокойства в нём не сияло, а лишь ясное детям пустыни уважение к незнакомцу, встреченному посредь песков.
– Ташо меня звать, – он чуть поклонился: так, чтоб не терять из виду Игну. – Весь дом мой здесь, – кивнул он на людей. – Нам привал нужен: скоту жрать нечего, а за животиной помрём и мы. Уступи нам немного места, незнакомка. – Оком стали смерил он сломанное оружие. – И убери это отродье из металла искр: даже отсюда я ощущаю, сколько на нём зла чужого.
– Всё-то ты знаешь, Ташо… – подозрительно процедила мастерица. – Я – Игна, кузнец знатный, и мне ясно, чего хотите вы на самом деле, только не вижу себе я кандалов…
Ташо к своим обернулся: о чём говорит эта бродяга? Даже скотина шла с ними по воле пастухов высоких, без тени крепких верёвок. В затылке почесав, он молвил:
– Ты нас за дурных считаешь. За рабовладельцев. Мы не из их числа.
– Ты докажи! Уж продали ведь всех, да? – оскалилась невольница демоновых сил.
– Да что же…
Замер Ташо, умолкли его люди, как завидели немого паренька, что стоял за спиною Игны. Разом поклонились они юноше низко-низко, даже детвора малая головы опустила, песка лбами касаясь.
– Чего это вы?.. – растерялась воительница.
–Он – их владыка, милая Игна! – коснулся ядом демон. – Выходил тебя, чтоб во служение им отдать. Впусти меня.
Обернулась резко Игна, горьким ужасом приветствуя спасителя: быть того не может! Его вечная улыбка, вся доброта, коей светился одиночка, руку протянув почти что трупу… Неужто он – худший из всех встречных? «Нет, всё точно ложь!» – схватилась мастерица за голову.
«Спокойно, друг мой», – хотел было заключить в объятия отшельник свою гостью, но руки пошли мимо израненного тела. Лик юноши пропустил солнечный луч, будто мутное стекло. Уж больше прежнего являлся парень иным, неясным, неосязаемым касанию любому.
– Что ты такое?.. – подняла глаза она.
–Держи меч крепче, Игна. Сейчас бойня будет. Впусти меня.
Ташо сделал шаг – Игна вытянулась, клинок битый перед лицом выставила. Не зная мастерства меча, она лишь повторяла за Каруза: движение ног, рук, положение плеч и головы. Где навыка не хватало, там нити чёрные дёргались, командуя новой своей куклой. Вождь к сабле потянулся, немой меж ними встал: «Не делайте этого».
– Простите, о хранитель, – прошептал Ташо, – окропить желает кровью невинных сие место сумасшедшая. Я этого не допущу.
– «Невинных»?! – девушка гневу сосудом стала. – Мой караван весь перерезали такие, как вы!
«Они не из их числа! – в ужасе замотал головой немой. – И ты, прошу, стой на месте!» – кивнул он Ташо.
Взгляд одержимой, почти сломленной и порабощённой, бежал по незнакомым лицам. В них сияли испуг и беспокойство, будто вновь собрался народ в светлом доме старейшины, встречая бессмертного безумца. Сюда шли кочевники за спасением, не за гибелью своей. Чем дальше взор, чем острее слух, тем более понятно становилось: нет при них невольников каких. Их сила стояла лишь в единстве меж собой и с этим местом, они – кровь пустыни, идущая по переменчивой паутине вен. Оружия при племени – всего четыре сабли, всё остальное – инструмент всякий, коим рука рабочая жить могла. Соплеменник Ташо – старик, уже под весом возраста скрючился – на лбу клеймо раба носил. Обнимали немощного дети, с ужасом косясь на огненную деву.
–Что нужно делать, чтобы спастись? – обратился демон к свите иллюзий.
– Убивать, – восседал вождь седовласый пред новыми рабами.
– Убивать, – охотник брался за следующую стрелу.
– Убивать, – видел безумный воин в окружении своём народ убогий, слабый, демонам годящийся плотью.
– Нет… Нет… – шептала девушка, пока не перешла на вопли. – Я не стану! Вы – не они! Не они!
–Я есмь решение, решительность. Впусти меня.
Прыгнула вперёд Игна против собственной воли, сквозь спасителя своего, как через дымку. Пополам разошлась вождя сабля, остриём в землю впилась. Уж замахнулась рука сама обезоруженного добить, но мастерица из сил последних конечность своенравную другой схватила, покуда колдуново железо не порубило вождю шею.
– Бегите, бегите отсюда! – ревела Игна. – Во мне демон, он наружу рвётся, сволочь!
–Убей их! Всех до единого! Разбей кандалы, разбей, разбей кандалы, Игна, разбей кандалы! Впусти меня!
Она почуяла в руке иное присутствие. Такое, что кость обволакивает железной плотью, когти ядовитые дарит, сил придаёт бесчисленных, бесконечных. Упала коленом мастерица на неподвластное ей запястье, клинок гибельный отняла и в зубах сжала, мощью руку всю наполнила. Та занемела от плеча до кончиков пальцев, но тварь не отступала.
–Впусти меня – и подлых тварей мы сразим.
Лежали мёртвыми два алых гостя посредь вечера зимы. Их головы – трофеи, души их – топка. Не было при них ни сломанных мечей, ни гадкого заказа. Не посланы сёстры в далёкие дали, не захворал отец, жизни медленно лишаясь, не возложен на плечи рода Стук великий груз. Склонились пред Игной Ложные Короны вместе с Истинной, всяка дверь теперь открыта, любая вещь и жизнь принадлежали только её могучей руке. Кто против – тем не жить.
–Ты будешь ковать лучше, чем Гинн, Кирр и Зук, вместе взятые!
В глубоких недрах, средь мёртвых и живых, над самим сердцем земли вечной стоял горн. А рядом с ним – великая мастерица, бессмертная и всемогущая, сияющая в пламени лучей. Огнём она правила мановением руки, металлы ковала взглядом, великие дела творила – и ещё легионы таких дел наперёд ведала.
–Мы всё исправим вместе. Вернём даже тех, кого отняли.
И живы были пред ней все: те стражники, два крепких брата, весь старый караван, что в кандалах или падальщикам остался. Каруза не достал меча, удел его – лежать костями посредь лесной глуши, клином ржаветь, дом Юл за собой в могилу уносить. Не было тяжёлых расставаний, ведь не было и встреч. Ни единого шрама не оставила на себе воительница.
–Мы вместе вернёмся домой.
Игна моргнула: пред нею город родной. Снег с песком смешался, вьюга – зимы песня – с пустынным ветром хором дула. А на пороге дома три фигуры родные стояли, руками махали сильно-сильно, счастливо кричали сестре и дочери. Отец улыбался, одна сестра холодом очей своих умных отступила, а самая младшая, слёзы не сдержав, уже бежала с порога в крепкие объятия Игны.
–Впусти меня – и я наполню тебя всей своей силой. Это – моё предложение тебе. Ты не смеешь мне отказать.
И посредь всех этих наваждений, обещаний неисполнимых, лжи густой, как смола, стояла одна тень. Девчонка-сирота, чьё Игна имя не спросила, держала в руках кусок металла. Тот точно каждую линию с ладони мастерицы знал, каждую схватку с нечистой силой запомнил. Не говорила беспризорница, будто языка лишилась. Мотала головой она: «Не соглашайся».
Но откуда нынче взяться воле? В этом теле слабом не хватало силы, в уме осталась мешанина, а душа всё дальше холодела. Уж мощь не сдерживала метаморфоз, и сердце – рубеж последний – было готово встать и в камень обратиться. С демоном согласиться, впустить великую силу – и себя в ней навеки потерять.
И вдруг вновь стояла Игна пред деревней на холме пустынном. Вокруг народ честной уж перепуган: кто инструмент бросал, кто скот уводил подальше, кто детей прятал в юртах, а сам бросался в бой. Рёвом бесконечным казалось каждое Игнино слово, горло крови желало напиться. Тело бесформенное само разрывало, пережёвывало и глотало всякого, кто под руку острую, гадкую попадётся. Её огнём травили, копьями били – всё бесполезно. И когда жителей ушло иль погибло большинство, нечто чёрное и быстрое пронзило тварь пылающей мукой. Завертело головою чудище, врага сыскать пытаясь, и не заметило крохотного серпа, что пробил гигантское запястье.
– Ты!
Наездник безымянный, немой, но полный гнева. Лишённый языка сын раба, клейма не заслуживший, вот-вот кандалы о камень разбивший и оседлавший наспех чёрного коня. Крик ему заместо слов: глубокий, громкий, лоснящийся всей человечьей яростью возможной. Оружие колдунова железа – острый серп, инструмент знахаря, не воина – не мощью искрился, а огнём сиял, как пыль драконья.
Там, где удар пламенный пришёлся, не оставалось в твари жизни. Тлела одержимая плоть, в прах рассыпалась до кости корявой. Гремели цепи на рабских запястьях, один удар чуть замедлили весом своим – и пал конь, лишившись головы об тесаки-когти. Во всё горло заорал сын раба, продолжая чудовище резать. Один удар ответный прошёлся мимо его внимания – и рассёк парню живот. Боль принизив, он сердце стекла, камня и пепла одержимой твари поделил. Ушёл последний холод.
Пропала тёмная сила, потухла жажда крови, лишь пустота тянулась к сражённой Игне заместо великих свершений. В воспоминаниях разделила мастерица участь слабого духом, немощного перед даром от дитя Междумирья. Всякого одержимого судьба едина: покуда гниёт сознание, душа и тело, до тех пор демон совершенен и почти непобедим. Чудовище он слепит из слабого своего сосуда, сведя ум в одну простую точку, а тех, кто тень прежнего себя сохранить успел остатком воли, меняет изнутри, лишь ядом сомнений и тревог руководя им. Легенды помнят тёмный век, век власти Загоризонта над людьми; легенды, но не люди.
К лошади безглавой присел сын раба, последний вздох издал, рассматривая три солнца… И помер. Как народ его вернулся, как увиденное осознал, так и похоронил на самом холме наездника и чёрного коня. Каменной плитой закрыли неглубокую могилу, дали спасителю имя, высеченное в камне: Анау, – что значило и значить будет: «Свободный».
С тех пор прошли века, и место сие стало зелено и живо, точкой света в царстве тьмы засияло, куда поныне народ белых солнц ходил, как к месту святому. Не раз спасал крохотный оазис всякого путника, что блуждал в пустыне сомнений и тревог. В тени одинокого древа, у могучих корней псом сторожевым, голову на каменную плиту сложив, конь лежал, ветрам гриву чёрную доверив. Ни седла на нём, ни поводьев, будто дикий, неприрученный. А рядом с ним, разглядывая костяной гребень, собственную поделку времён далёких, сидел Анау, дожидаясь встречи с очередным сбившимся с пути.
– Анау… – имя того, кто душу спас. – Бузула – имя того, кто вырвал из оков. – Хиду – имя того, кто секрет страшный доверил. – Лаи – имя той, кто кров дала и в деревню приняла. – Ленна – имя той, кто умом великим мир постигает. – Зань – имя той, кто сердцем понимает. – Регол… – имя того, кто жизнь дал и любовь.
И ещё полчища имён в уме воскресли, лица стали их чисты от ядовитой копоти – очнулась мастерица! Поспешил уже отдалиться чуть народ кочевников по воле немого Анау. Всё так же держала Игна руку свою своенравную, в зубах осколок Гибели сжимала, не подпускала демона к сердцу. Та решимость, та ясность, что согревала кровь, вот-вот вспыхнуть должна, задев пошатнувшийся дух. Теперь демона слова – лишь искра, от которой душа смертная может воспылать. Но справится ли мастерица? Готова ли отринуть силу чужую и заиметь свою? Твердил всё чёрт:
–Ты без меня – ничто! Всего лишь труп, про смерть свою забывший! Весь человеческий род нам будет пиром! Мы вырвем душу твою, и даже Той, Что Забирает ты не достанешься! Впусти меня сейчас же, жалкая девка!
Закричала мастерица сквозь проклятия:
– Ты, отродье, отнял у меня их имена! Я уйду, но тебя здесь не оставлю, демон! Я отказываюсь от твоего предложения и тебя сейчас сражу!
Сияющий огонь пожрал обоих. Прекрасное пламя, идущее из груди, опалило мастерице нутро, разогнало тени и мрак прожгло. Междумирова тварь, страшно визжа, сбежать желала к душе иной, слабой, но Игна рукой горящей за хвост проклятие живое схватила, подтянула, прибила лоб его к земле куском клинка, чтоб неповадно было даже думать о побеге. Клинок с себя мрак весь сбросил, о крови человеческой забыл и засиял, став решимости горячим продолжением. Стон отчаяния – чёрта песня последняя, пламя духа по телу дымчатому его шло и разрасталось пеленой пожара. Так и сожгла Игна Стук создание злых богов, не оставив от него даже пепла.
Не молись божествам – детям пустых надежд и заученных действий. Не уповай на тысячелетних деспотов в вуалях звёзд и мантиях света. Не верь демоновым словам, не слушай и не говори за ними. Не молись на нас, равных тебе во всём. Не жди судьбы, не доверяй случаю. Ты есть сосредоточение всех сил и смыслов. Ты есть Человечество.
– …Я есмь Человечество… – вырвалось из широкой груди вслед за шёпотом золотых врат.
Красный цветок пробил могильную плиту. Эссенция человеческой воли, крови бутон явился подарком прощальным от жизни, брошенной в вечную войну. Одной лишь капли сока его хватило, чтоб едва выправить множество недугов, в пламени души сгорел он и к земле вернулся прахом. Кости вновь светлые попрятались за мышцей, кожа дым впитала, выпустила осколки и поверх чистых ран затянулась неспешно и болезненно. Не как демона клешня, а как матери ладонь, что боль не заберёт, но разделит. Старыми шрамами сходились на руках и шее знаки прошлых битв: то была память, кою тело хранило за духом. Такую память Первые не заберут.
А за щелью в плите, меж вековых костей лежал, в солнцах сияя, тот самый серп. Был он красив, будто только-только расстался с родной кузней. Не рухнул, не рассыпался, не оброс грязью, как десятки тех, что в сундуке лежали, – знак непреклонности, знак духа, что не был сломлен.
«Твои раны будут заживать какое-то время, в шрамах застынут, – говорил Анау, не разнимая губ, – то не демонова наука, и от смерти дар Первых не лечит».
– Тебе стоило рассказать твою историю чуть раньше, Анау, – улыбнулась мастерица.
«Всему своё время», – он так же ответил улыбкой.
– Спасибо тебе, о Первый, – поклонилась она демоноборцу, одному из сильнейших людей.
«Нет, Игна, я не из их числа. Рядом с ними я как молодой росток возле векового дуба, – сказал он одним лишь взглядом. – Царство Первых я отверг, чтоб остаться здесь, среди живых». Он чуть провёл по траве ладонью: «Присядь, передохни».
Присела Игна возле корней, устало выдохнула. Впервые за столько времени в душу пришёл покой глубокий. Коснулась груди своей: там всё было горячо и бурно, горном будто обратилось. То есть процесс уже необратимый, идущий, покуда сердце не замрёт.
– Призраком ты стал, покоя не ведающим… – не скрывая жалости, сказала мастерица.
«Мне боле чем знаком покой. – Анау поднял глаза к ветвям. Те к небу тянулись, листьями зелёными дышали. – Как и тебе сейчас».
– Пусть и так, – согласилась девушка. – Но свободен ли ты?
«Я свободен всем ветрам, всем истинам, времени целиком. Вашими ногами хожу по миру, глазами вашими смотрю на его чудеса. Я странникам всегда останусь другом, хоть бросить могилу свою не могу», – осторожно взглянул он на мертвецов в щели.
– Позволь забрать мне твои кости! – чуть вскочила девушка, но вновь приземлилась. – Я могу похоронить их на вершине Цынных гор, сослать Бессмертным на хранение или за собой в далёкий путь утащить!
«Тогда место сие сгинет, и сгинут те, кому оно так нужно, – признался дух. – Оставь как есть, Игна, удел такой мной выбран не случайно».
Уж спорить девушка хотела, но решила промолчать: то было бы невежливо и просто глупо. Оставила она, как есть.
– Когда продолжить мне путь? Куда идти?
«И полнедели тебе хватит: раны перестанут выть, чуть сил прибавишь. Племя это тебе поможет, до границы самой доведёт, а дальше путь ты знаешь».
– Хорошо, – кивнула Игна. – Чем… Чем я могу тебе отплатить за всё?
«В седых прядях приди ко мне ещё раз. Расскажешь обо всём, что с тобой случилось за долгую свою жизнь. Только, чтоб история складней была, имён не забывай!»
– Договорились! Уж расскажешь мне тогда, что повидать успеешь и кого спасёшь.
«Так уж и быть. До встречи, Игна».
Не стало призрака: с конём они в могильник свой вернулись, живых друг другу доверив. Ташо к Игне подошёл осторожно, протянул руку. Взгляд его – мудрый и решительный – чуть мягче стал.
– Кузнец ты, значит? Раз так, то не подлатаешь мою саблю? – он на испорченное оружие показал. – Ко всему прочему нам пригодилась бы пара рабочих рук, чтоб в путь поскорее отправиться.
– Дашь наковальню, молот да угля – и будет сделано, – без помощи поднялась Игна, ладони отряхнула. – Если есть какая ещё работа, то говори. Помогу по мере сил.
– А тень твоя осталась алой… – заметил Ташо.
– Она такой ещё побудет: осталось неоконченное дело.
Рукопожатие – шаг первый в пути доверия. За те три дня, что стояло племя Ташо, успела девушка и колесо телеге подбить, чтоб не скрипело, и на серпах и ножницах заточку поправить, чтоб больше травы иль шерсти снять, и хитростей каких ремесла своего рассказать попутчикам: множество, кроме одного.
Как с места тронулись на день четвёртый, так в дороге прошла ещё неделя. Было непросто: то ветер, то жара какая, то вновь колесо проклятое на месте встало… Но наконец на горизонте чёрно-рыжей тучей показались Железные Врата. Величия в них едва ли больше, чем ржавчины поверх. Королевских земель печать, дверь, стоящая без стен.
Рассталась с племенем Игна, оставив при себе лишь воды бурдюк да свежие бинты от кончиков пальцев до самых локтей. Ташо соваться в Королевство не спешил: желал он для торговли кость драконью перетолочь, чтоб продать дороже, крохотный мешок с мукой вручить хотел Игне в подарок, но Игна отказалась: уж лучше дети белых солнц больше золота приберут.
– Да будет так. Бывай.
Пыльный Путь уж позади, песка порог перешагнула Игна, сквозь Железные Врата прошла, не оглядываясь. Уж совсем незнаком ей этот старый мир: то была жизнь оседлая, бурная, но не такая, как в Тайя. В толпах людей она терялась, боясь спросить дорогу: даже язык родной с трудом вспоминала она. Вести в толпах гуляли: три армии лжецов последних пали под Тысячеликой, Александэр Хмурый за Истинную корону костьми лёг, покой в Королевстве настал на зависть Регалии. «Всё так, как предсказывал владыка алых», – ужаснулась девушка.
Древу Дев уделила мастерица день: уж сильно ноги болели старыми ранами. Затем – Гигант-На-Боку, что мятежный дух свой потерял, ещё пешего пути дни и дни, а после… Киррик.
Улицы знакомы, родны, тронуты весны кистью зелёной. Пуст дома порог, крепко закрытой дверь стояла, не встретить никого, кроме приглушённого света в окнах; за ними – гробовая тишина. Всё сжалось в раскалённой груди, сердце беду почуяло. «Неужто твари явились раньше? Я опоздала?» – не успела додумать Игна, как уже влетела в дом, не пощадив петель. Внутри всё старо, обжито, сундук проклятый стоял, чуть полегчавший: сёстры пару кусков колдунова железа для опытов взяли. Преодолев в три прыжка длинных дом, на второй этаж влетела старшая, в спальне отца услышала шевеление.