Рой

Потом Трес возопил – жутко, протяжно, – поливая огнем сбегавшихся к нему обращенных. Он продолжал кричать – зло и отчаянно, – когда кончился боезапас, и ему пришлось использовать винтовку как дубинку, сокрушая ею подползших близко врагов. Трес выл и вопил, но бил, колотил и кусал хищно тянущиеся к нему руки, страшась уже не смерти, а превращения в живого зомби, и когда, наконец, казалось, что пленение неминуемо, услышал отклик – ближе и ближе. Ополченцам удалось перехватить инициативу, и теперь они теснили нападавших к жерлу тоннеля. Волна обращенных нехотя откатилась, оставляя десятки корчащихся или уже остывающих тел.

Темный тоннель всосал арьергард Роя, и огонь стих. Трес с отрешенным видом сидел у ошметков укреплений, мертвой хваткой вцепившись в верную винтовку. Приклад был измазан багровым и липким, ствол испускал жар, но он этого не замечал, как не видел перемешавшиеся тела защитников баррикад и нападавших, усыпавших поле боя, и не слышал одиночных выстрелов, которыми бойцы, чудом отбившие внезапную атаку противника, добивали раненых врагов. Уши заложило ватой, а в голове гудел обезличенный хор потусторонних голосов. Трес посмотрел на Болта, лежащего рядом. Глаза товарища были открыты, но уже подернуты поволокой.

Что-то тупое ткнулось в плечо, раз-второй, и Трес медленно повернул голову. Над ним, чуть склонившись, стоял офицер и беззвучно открывал рот, кривя рассеченной губой. Трес, не понимая, что от него хотят, на всякий случай кивнул, и тогда командир отвесил ему оплеуху, возвращая в реальность.

– …чтоб тебя! – Гул не исчез, но стал фоновым, позволяя вернуться звукам окружающего мира. – Контузило?

Трес отрицательно покачал головой и офицер кивнул: – Проверь боеприпасы, боец!

Боец с удивлением посмотрел на винтовку, механически передернул затвор. Пусто. Подсумок тоже оказался опустошен. Офицер матюгнулся и бросил к ногам Треса пару магазинов: – Бей прицельно, боец! У тебя не пулемет!

Равнодушно перешагнув через тело Болта, командир и продолжил обход. Трес проводил его тусклым взглядом. «Не пулемет, – билась эхом в голове мысль. – Не пулемет. Жаль, что под рукой не оказалось пулемета». Где-то глубоко на задворках сознания почти растворившаяся в забвении личность Луи убеждала, что он, вероятно, еще спит. Но Трес твердо знал, что бодрствует и теперь вряд ли уснет еще очень долго несмотря на чудовищную усталость.

Командир вскоре вернулся. Его сопровождали несколько ополченцев – потрепанных, но еще разгоряченных схваткой.

– Идешь с нами, – приказал офицер. – Надо выручить болванов, попавших в плен, пока не их обратили.

Трес подумал, что вовсе не хочет идти в тоннель, потому что это самоубийство. Преследователей очевидно ждет ловушка, но смолчал и подчинился. «Своих надо выручать», – рассудил он. – «Ен надо выручать». Представив ее обращенной, с пустыми глазами, рвущейся порвать ему глотку на баррикадах, бывший рудокоп мысленно вздрогнул.

Отряд, в хвост которого он пристроился, нырнул в каменную кишку. Командир порылся в подсумке и вытащил шар, который загорелся ровным светом, разгоняя темноту. Трес откуда-то знал, что сфера – тактический дрон, слишком сложный, чтобы быть просто фонарем. Офицер бросил шар вперед, тот взмыл под самый свод и полетел впереди группы, освещая путь. По стенам побежали причудливые тени оставленных землепроходческих машин. Другого движения не наблюдалось. Если засада и ждала поисковую группу, то далеко впереди, куда свет и сенсоры дрона пока не доставали.

Тоннель, сначала прямой, изогнулся, а затем еще и еще, и только потом, когда Трес уже устал считать повороты, вывел отряд к широкому залу, охваченному голубоватым призрачным свечением. Потолок, стены и пол искусственной пещеры мерцали причудливой сетью, сплетенной прожилками нейробита. Кто-то покрыл люминесцентной краской выход минерала из породы, создав колдовской, завораживающий рисунок. Изогнутые, бесчисленные ленты стекались к центру грота, к массивной колонне, объятой сполохами холодного цвета. Кто-то удивленно присвистнул. Никто и никогда из ополченцев прежде не видел такого количества нейробита в ограниченном объеме, и тем более в виде самородка почти правильной, цилиндрической формы.

У подножия колонны, выбитой в камне, темнели ворохи разодранной одежды. Трес наступил на брошенный кем-то потертый ботинок и, потеряв равновесие, опустился на одно колено. На обувном язычке серела бирка со знакомыми символами и ополченец, наклонившись, прочел имя владельца – «Ен». Отпрянув от находки, Трес чертыхнулся вслух, нарушив невольное молчание, воцарившееся в отряде. «Отличный трофей», – хмыкнул кто-то, и бойцы невольно заулыбались, чуть расслабляясь. Трес ногой отбросил ботинок в сторону. Ен, подумалось ему, уже не спасти. Рой обратил ее, воссоединив с потерянной семьей. Против воли и совсем не так, как той хотелось бы.

Достигнув самородка, командир предостерегающе вскинул руку и остановился. Офицер завертел головой, словно услышал что-то, но не мог определить источник и направление. Дрон послушно завис, не выказывая, впрочем, признаков беспокойства. Его чуткие сенсоры, похоже, ничего не улавливали. Однако и Тресу показалось, что до него донесся звук, низкий, утробный, не лишенный своеобразной мелодики и похожий на монотонное пение, приглушенное чудовищной толщей породы.

– Вы слышите? – потрясенно прошептал один из бойцов.

– Самородок, – сказал другой, и в голосе его слышался восторг. – Он поет прямо в моей голове. Это чудо!

– Чепуха, – выкрикнул офицер, словно пытаясь заглушить песнопение. Лицо его побелело и исказилось болезненной гримасой. Он зашатался и, чтобы удержаться, оперся о колонну. Самородок отреагировал на прикосновение, вспыхнув ярче. Офицер издал сладострастный стон, медленно опустился на колени и прижался лбом к сияющему камню.

Сохрани Трес частичку здравого рассудка, он бы удивился тому, как отбросил оружие и жадно потянулся к глыбе, желая дотронуться до нее раньше других бойцов. Но и они жаждали того же. Дрон, почуяв неладное, закружился на месте, тревожно вереща, а затем вылетел из пещеры шальной пулей.

Пространство у глыбы стало заполняться обращенными. Когда и откуда они появились в пещере, никого из бойцов уже не волновало. Слуги Роя обступали парализованную группу преследования, сжимаясь в плотный круг. Трес зачарованно смотрел в пустые глаза, касался протянутых рук, медленно раскачиваясь в такт гипнотической мелодии, звучащей в голове. Все превратилось в пустое, и лишь одно какое-то мгновенье в никчемном прошлом еще имело смысл: подлый пришелец, коварный Геб украл его лицо, жизнь, цель. Потом забылось и это. Тресу мерещилось, что он тонет в ярких, но не жалящих, удивительно чистых лучах, исходящих от самородка, и обращенные, чувствуя, как подается и истончается в неземном свете несчастная душа, принялись срывать с ополченца одежду.

Обнаженный рудокоп не ощущал ни пещерного холодка, ни ложного стыда, ни то, как в легкие, больше не защищенные фильтрами респиратора, проникает нейробит. Он глубоко дышал, тревожа розовую взвесь. Гамма-Лу очистился от пристрастий и не жаждал вкушать запретного плода. Обращенный перестал быть Тресом или номерным клоном, безликим рудокопом, рядовым ополченцем и даже человеком. Неофит стал выше привычных понятий, блеклых эмоций и куцых воспоминаний, больше тесных тоннелей и сумрачных уровней, древнее всего, что знала жалкая история примитивного вида приматов, вознесшихся к звездам по нелепой эволюционной случайности. Рой? Подобное название мог придумать только тот, кто не понимал сути природы, уникальности планеты и природы ее истинных хозяев.

Волна человекообразных качнулась, хищно лизнув самородок и нехотя откатилась, поглотив неофитов. Рой с охотой принял новые частички, и в хоре его преданных слуг зазвучали новые голоса, открывая истинную природу Астире, в которой не было места ущербной, примитивной разобщенности. Только единство, только слияние – в большее, в целое, в светлое, в божественное, навсегда.

В тот самый момент, когда личность рудокопа-ополченца прекратила судорожно барахтаться на поверхности, чтобы безвольно поддаться зову бездны, в пещере вспыхнул настоящий свет. Но и это больше не имело смысла. Время остановилось.

8. Созерцатель (Я в энной степени)

Истина не принимает слов. Отражая видение со стороны, слова подменяют суть грубым описанием, не всегда правильным, нередко – сквозь призму заблуждений наблюдателя. Вот почему даже правда – всего лишь ракурс, который не всегда бывает удачным.

Давным-давно, когда время не было осознано и определено, разум, поглотивший Треса, делил планету с множеством таких же созданий, и не было имен в привычном землянам понятии или привязанностей, детей или родителей. Существо, в ареал обитания которого вторглись ополченцы, осознавало себя сплетением жил уникального минерала, и эта сеть однажды стала столь обширной, густой и сложной, что в ней не могла не вспыхнуть искра самосознания. Оно помнило свое появление, и то, как на сигнал новорожденного разума откликнулись другие, яркие и непохожие друг на друга маяки иных сознаний. Их было так много, что новичок едва не захлебнулся в потоке сигналов, посланных сородичами.

Имя каждого обозначалось уникальным уравнением неописанных земной математике переменных, возведенных в непостижимую степень. В переводе на человеческий язык, не точный, не полный, не совершенный, такой разум называл бы себя чем-то вроде сущности, осознающей себя мириадами частиц, каждую из которых безошибочно она определяет, чувствует и наполняет собой, удовлетворенная своими действиями и точностью прогнозов, получающая удовольствие от поглощения новых воспоминаний. Но уже в следующее мгновение имя аборигена включало бы в себя новые ощущения, впечатления и послевкусия, и некоторые из них не имели сколь-либо близких ассоциаций, известных Земле.

Аборигены были чудесным порождением местной геологии, проявлением удивительных свойств неживой материи и неисчерпаемой энергии тектонических процессов. Сторонний наблюдатель, будь таковой на Астире, провел бы аналогию между природой ее автохтонных обитателей и разветвленными сетями электронных коммуникаций пришельцев. Разумеется, сходство было столь отдаленным, как в случае, если кому-то пришло в голову поставить в один ряд бактерию и млекопитающее, но оно бы объяснило многое. Впрочем, поисками параллелей на небесном теле, опаленном материнской звездой и космическим излучением, никто не занимался.

Минерал, сформировавший в недрах Астире обособленные подобия нейросетей, наделил аборигенов глубокими телепатическими способностями, предопределив развитие местной цивилизации. Вид, плененный твердыми породами и потому далекий от помыслов об экспансии, мог посвятить себя только отшельничеству и неспешному раздумью. Познание мира означало прежде всего познание самих себя и собственной сути, созерцанию и самосозерцанию.

Любопытствующие тянулись вверх, прорастая сквозь толщу породы, к самому краю мира, чтобы заглянуть в великую бездну. Зыбкое полотно изменчивой вселенной, смазанное порывами звездных ветров, рябью гравитации, вспышками далеких сверхновых, никогда не повторялось, и в этом великолепии разум, способный впитать в мельчайших деталях движение колоссальной панорамы, нашел доказательство своей особой миссии – хранить в памяти бесконечную историю безбрежной вселенной. По крайней мере, той его части, что была доступна пониманию и восприятию.

Память автохтонной цивилизации вмещала в себя безмерную последовательность наблюдаемых событий и явлений, иногда повторяющихся и порой в чем-то схожих, но никогда не бывших одинаковыми, как и культуры в отдаленных от Астире мирах. Появление большинства других разумных видов в обозримом космосе сопровождалось изменениями в его обличье. Обычно – незначительными, и выявить их могли только созерцатели, способные удерживать во внимании огромные массивы данных. Иногда огонь, зажженный той или иной расой, перекидывался на другие системы. На галактической карте проявлялись межзвездные царства и колоссальные империи, громыхали горячим железом и сверкающими молниями свирепые войны. Гасли светила, а планеты срывались с мест, улетая прочь на многие парсеки от отчего дома. Но потом все замирало, возвращаясь к среднему и довольно унылому показателю.

Эволюция чаще всего выталкивала на вершину существ, стремящихся изменить естественную среду обитания. Естественным итогом подобных процессов становилось вымирание. Вселенная стремилась к поддержанию баланса, от сохранения которого она зависела не меньше, чем порожденные ею виды. Однако космос был милостив к приспособленцам и созерцателям, укрывшимся на задворках галактического рукава. Каменный шарик на отшибе звездного скопления не представлял интереса для активных существ, и никто из обитателей Астире не мог представить, что однажды все изменится.

Время рассвета созерцателей давно минуло, и маяки сознаний слабели и угасали. Некоторые из автохтонных разумов, познав бессмысленность бытия, разочарованно растворились в пустой породе; другие предались нирване самосозерцания и медленно погружались к угасавшему ядру планеты, к его безмятежности и покою; и только малая часть еще жадно ловила энергию тектонических сил, беспечно паря у самой поверхности. В бесконечной жажде познания они продолжали тянуться к черной бездне вакуума, не понимая, что могут тем самым подвергнуть себя смертельной опасности. Но у существ, никогда не встречавших естественных врагов, не возникает инстинкта самосохранения. Не было его и у созерцателей.

Мерное течение времен нарушила эпидемия, принесенная из глубин космоса. Болезнь – а иного объяснения созерцатели сначала и не нашли – протекала очень быстро. Пораженный ею стремительно терял интеллектуальные способности, а затем погибал. Мор охватил самую молодую группу, расположившуюся ближе всех к внешнему краю планеты. Возбудителем болезни выступали паразиты, с которыми местные жители досель не сталкивались и присутствие которых, возможно, никто б из них и не заметил, если б не странная закономерность. Космические «микробы» буквально пожирали нервную ткань хозяев, обретая временную восприимчивость к телепатическим сигналам.

Появление смертельной угрозы должно было заставить созерцателей встрепенуться. Тревоге, однако, поддались немногие. Часть автохтонов, укрытая толщей горных пород, чувствовала себя в полной безопасности. Изучением проблемы занялись те, кто был близок к пораженной болезнью группе, и вскоре один из исследователей совершил удивительное открытие. Паразиты обладали собственным разумом.

Конечно, этот разум не был столь мощным и совершенным, как у созерцателей, но у него была своя особенность. Он подчинялся иному, параллельному хронопотоку. Время для непрошеных гостей бежало настолько стремительно, что каждый из них успевал прожить целый жизненный период, пока тот или иной созерцатель обдумывал одну несущественную, мимолетную мысль. По законам Вселенной контакт между столь разными видами был невероятен, но все же возможен.

Исследователь поделился выводом с соплеменниками, однако его подняли на смех. Другие созерцатели оказались столь высокомерны, что отказывались видеть в космических паразитах носителей самосознания или его зачатков. По их мнению, искра разума не могла вспыхнуть в существах, чей жизненный цикл слишком короток для накопления и обработки значительных массивов информации. А то, что исследователь принял за признаки интеллектуальной деятельности, трактовалось как отражение примитивных инстинктов или рефлексов.

Попытки доказать обратное, увы, оказались безуспешны. Гипотеза о том, что в данном случае информация может накапливаться не в отдельном индивидууме, а в группах, стаях или роях, либо на внешних носителях, называлась скептиками слишком фантастичной, чтобы оказаться правдой. И тогда уязвленный неверием исследователь решился на смелый, если не самоубийственный эксперимент. Он протянул одну из своих жил до группы, пожирающей соплеменника, и приманил к собственному нервному узлу. Созерцатель не надеялся, что способен найти отклик в примитивном разуме мелких существ, но полагал: если колония паразитов накопит в себе критическую массу нейробита, ее можно будет воспринимать одним целым, и тогда установить контакт не составит труда.

Эксперимент завершился не так, как предполагал созерцатель. Контакт с иным разумом изменил не только поведение паразитов, но и его самого. Субъективное течение времени ускорилось, позволив исследователю постичь откровение. Все, чем он являлся ранее, теперь казалось мелким, жалким и омертвевшим. Ему открылась иная форма существования и новая реальность, в которой не было неподвластных расстояний и ограниченных породой возможностей.

Он ощутил себя богом, и как творец сущего взалкал большего.

9. Осколок

Дрон, малодушно оставивший поисковый отряд в беде, неожиданно вернулся в компании более крупного собрата. Метнувшись вверх, они на мгновенье зависли, словно любуясь гротескным видом инопланетного храма. Пространство вокруг самородка было заполнено человеческой массой, качавшейся в трансе. В утробе большого дрона что-то зажужжало, он осветился изнутри и плюнул сгустком холодного пламени.

Плазменный шар пролетел над головами человекообразных сегментов Роя и ударил в гигантский самородок. По колонне пробежали сполохи, однако она осталась невредима. Нейробит жадно впитал в себя чистую энергию, и прожилки минерала на стенах пещеры вспыхнули, заливая пространство ярким светом. Толпа обращенных, застигнутая врасплох нападением, взревела праведным гневом и бешеной яростью.

Оставаясь недосягаемым для цепких рук прислужников Роя, большой дрон задумчиво отлетел к выходу в туннель, противоположный проходу к Юго-Западной, увлекая за собой исходящую злобой свору. По поверхности робота пробежала рябь узоров, в которых знающий человек узрел бы угрозу, но обращенные не придавали знакам должного значения. Под автоматом образовалась и начала стремительно расти вопящая на разные голоса живая куча-мала.

Боевой автомат, не обращая внимания на копошение снизу, какое-то время парил под потолком. Со стороны могло показаться, что он замер в нерешительности, как и его малый коллега в отдалении, но дрон внезапно ожил.

– Внимание, – громогласно известил он и заиграл тревожными огнями. – Запущена система самоуничтожения. Прошу удалиться на безопасное расстояние. До взрыва осталось пять секунд. Четыре… Три…

Куча подросла настолько, что забравшиеся на самый ее верх почти дотянулись до робота. Пальцы самого проворного чиркнули по гладкой поверхности дрона, но тот вдруг сорвался с места, стремительно набирая скорость.

Если Рой и разгадал задуманный маневр, то слишком поздно. Дрон, превратившись в подобие самонаводящейся ракеты, понесся к колонне. Врезавшись в ее основание, боевой автомат с грохотом взорвался. Столб нейробита, не выдержав кинетического удара такой силы, покрылся трещинами, а затем, потеряв целостность, рассыпался. Оседая, он обрушил на головы обращенных камни тяжелого свода. Свет прожилок в уцелевших уголках храма померк. Пещера, разделенная завалом на неравные части, погрузилась в темноту, наполненную пылью, гарью, предсмертными стонами и криками раненых.

Тот, кого некогда называли Тресом, узрел гибель храма и десятков сегментов со стороны. Неофита оттиснули от колонны и это сохранило ему жизнь. Взрыв отбросил новообращенного к стене, по которой он сполз, содрогаясь от чудовищной боли. Дрон, разнесший нейроузел созерцателя, казалось, взорвался прямо в его голове, отсекая от целого, от него, от вечности.

Кто он теперь? Отрезанный ломоть? Осколок сознания? Всего лишь жалкий его сегмент.

Физическая боль исчезла, оставив муки другого порядка. В голове звенела холодная, безликая, безграничная пустота, но внимательно прислушавшись, Сегмент выделил упорядоченные сигналы. Тактическая сеть взывала через имплантант к носителю, требуя немедленного отступления. Опираясь на стену, Сегмент неуверенно поднялся, удивляясь, как легко отзывается мысленным приказам хрупкое и водянистое тело чужака. Открытие нуждалось в осмыслении, но сама ситуация требовала отложить процесс на потом, и это тоже было открытием.

Темноту пещеры разрезал яркий луч. Он исходил от тактического дрона и шарил по телам у завала, словно кого-то искал, пока, наконец, не остановился на одном из лежащих – мужчине в лохмотьях с чудом сохранившимися офицерскими нашивками. Человек, будто почувствовав прикосновение потока фотонов, зашевелился и прикрыл глаза ладонью. Потом он медленно встал и прокашлялся. Командир поисковой группы, – а дрон, несомненно, искал своего хозяина, – был болезненно бледен, его била крупная дрожь, а одна из рук болталась плетью. Офицер окинул мутным взором пространство, не задерживаясь на скрюченных или искалеченных телах, и заковылял к выходу из пещеры.

Молча наблюдая за воскрешением обращенного, Сегмент пришел к выводу, что существо в лохмотьях по каким-то причинам сумело воспротивиться давлению более мощного, полного и совершенного разума. Непостижимым образом чужаку удалось сохранить рассудок. Что ж, пусть уходит, а ему нужно в другую сторону, чтобы воссоединиться с самим собой. Но… было ли это теперь возможно? Ему не требовалось глаз, чтобы обнаружить страшное: завал закрыл проход в сторону, откуда слышался телепатический зов, приглушенный толщей камня. Сегмент чувствовал негодование созерцателя, лишенного ценных воспоминаний, сосредоточенных в уничтоженном нейроузле. Или это была фантомная боль? Подлые мелкие паразиты безвозвратно уничтожили часть его «я», и он не должен допустить, чтобы подобное повторилось.

Выждав некоторое время, Сегмент последовал по следам чужака, выдерживая дистанцию и стараясь не попасть в поле зрения тактического дрона. Сенсоры робота были достаточно тривиальны, как и он сам. Не будучи автономным настолько, чтобы действовать самостоятельно, искусственный шар поддерживал постоянный канал связи с чем-то за пределами тоннеля. Потянувшись за сигналом, Сегмент обнаружил присутствие зачаточного сознания. Оно же безуспешно стучалось в мозговой центр носителя, не в силах понять, что место занято.

Поглощая предыдущие колонии паразитов, созерцатель уже сталкивался с чем-то подобным, однако сейчас с удивлением ощущал ее родство, хотя прежде не искал ассоциаций или схожести. Сегмент не знал ответа ни на этот, ни на массу других вопросов, рожденных от соприкосновения с крошечной памятью носителя. Рой без труда нашел бы объяснение странному состоянию, но отсеченная его часть была на это не способна.

При желании Сегмент мог бы перехватить управление дроном, если бы озадачился подобным, но пока не видел нужды. Осколок созерцателя заинтересовало то, что вело нескладного пришельца, медленно ковылявшего за летающим роботом. Чужаком никто не управлял, что могло свидетельствовать о свободе воле и наличии независимого источника сознания. Явление требовало осмысления больше всего остального, но для понимания не хватало данных.

В поиске возможных ответов Сегмент заглянул в память носителя. Брезгливо поковырявшись в куцых воспоминаниях и блеклых мыслеобразах, он обнаружил, что командир поисковой группы хоть и относился к тому же паразитирующему виду, был в их среде пришлым и воспринимался как представитель примитивного, неразвитого сообщества. Выявленный алогизм поставил осколок созерцателя в тупик. Как отстающий в развитии поднялся выше тех, кем был презираем? Явное несоответствие нелепой интерпретации твердым фактам заставило Сегмента бросить предпринятую затею. Лу-3 или Трес, кем бы паразит не называл себя, видимо не имел ни малейшего представления о смысле происходящего.

Это дремучее существо, как и сотни ему подобных в распоряжении созерцателя, руководствовалось простейшими эмоциями и инстинктами. Оно уничтожало нейросети созерцателя, чтобы чаще питаться и искать соития, и превосходило последнего только в скорости обмена сигналами между командными цепями. В тесной органической оболочке Сегмент буквально ощущал стремительное и необратимое течение времени. Он объяснил себе это тем, что энергию для внутренних процессов паразит черпал из химических реакций, протекающих в строгой последовательности. Так чем же отличался от серой массы тот, что воспротивился поглощению?

Тоннель постепенно светлел, придавая контуру чужака впереди четкость. Рецепторы, в устройстве которых Сегмент разобрался, набив в темноте несколько болезненных шишек, улавливали движение воздуха с присутствием органических соединений, растущее тепло и отраженные от стен и свода звуки. Источником большинства из них были сородичи носителя, и вскоре он столкнулся с ними воочию.

Его ждали. Едва Сегмент покинул тоннель, ему заломили руки и бесцеремонно уложили лицом вниз, позволив увидеть только свет костров и чужака в лохмотьях, подле одного из них. Командир уничтоженной поисковой группы сидел прямо на земле, безучастно глядя на пламя. Подле пришельца суетилась пара разнополых существ с приметными красными отметинами на рукавах комбинезонов. На языке пришельцев эта суматоха называлась «оказанием первой помощи». Чуть в отдалении стоял рослый охранник, не спускавший с потрепанного офицера глаз.