Строки (сборник)

Громыхая партами, ребята вскакивают.

– Садитесь.

Он открывает классный журнал, близоруко щурясь, водит пальцем и вдруг натыкается на Ее фамилию.

– Козаченко Юлия, к доске.

Она, переглянувшись с подругой, встает и, покачивая бедрами, выходит, словно на подиуме. Встает перед классом, сияя бесстыжими смеющимися глазами. Он ловит себя на мысли, что смотрит на ее голые коленки и полуоткрытые мини-юбкой бедра. Откашливается, переводит взгляд в учебник, чувствуя, как уши наливаются жаром. Стараясь не смотреть на Нее, он бубнит, глядя куда-то в междурядье парт:

– На прошлом уроке мы говорили о глобальных проблемах человечества. Какие это проблемы, можешь перечислить, Козаченко?

Козаченко, подумав, рассказывает об отсталых странах, проблемах продовольствия, здоровья, долголетия, энергетической и сырьевой проблеме, а у него в голове звучат переливы пианино Макса Рихтера, и галопом проносятся мысли о том, что ей семнадцать, ему тридцать два, и, в принципе, разница в возрасте небольшая, просто ему надо дождаться, а пока есть время – похудеть, стать успешнее, привлекательнее, а то, что она уже – ходят по школе сплетни – уже не девочка, и гуляет с Исламовым, так это временно, не бывает в таком возрасте большой любви, а он умеет ждать, он терпеливый, он сможет, он похудеет, разбогатеет, пригласит ее в кафе, а потом они поедут в кругосветное путешествие, и он расскажет ей обо всех странах и городах, где они побывают, Учитель говорил, у него все получится, просто надо искренне хотеть и добиваться своего, а главное – визуализировать свои мечты…

Очнувшись от взрыва хохота, непонимающе моргает, щурится и в шуме восторга гомонящего класса слышит:

– Капец он перднул! Походу еще и обосрался!

Все осознав, он наполняется гневом к себе и своей слабости. Он обосрался.

Не в прямом смысле, но всё же – это позор.

Он берет себя в руки.

– Тишина в помещении! Тихо!

Медленно, словно вода в выключенном кипящем чайнике, класс успокаивается, лишь с задних парт все еще доносятся смешки. Он буравит взглядом класс, дожидаясь полной тишины. Откашливается, и, смущаясь, говорит:

– Извините, ребята. Съел что-то не то, – и не совсем к месту сообщает. – У трудовика вашего день рождения.

Ему слышится чье-то «да ладно, со всеми бывает», и он благодарно пытается отыскать глазами того, кто это сказал.

– И правда, Виталий Михайлович, не парьтесь! – это Ваня Потапов.

Прыщавый Женя Юревич, подумав, что Потапов задумал подначить географа, хихикает, но сразу замолкает, поняв, что ошибся, и закапывается в учебнике. Ваню все уважают, он – сила, подкрепленная десятью годами в секции самбо и пудовыми кулаками.

– Спасибо, Ваня, – говорит географ.

Потом оборачивается и смотрит на Козаченко. Она спокойно стоит у доски, все еще держа в руке мел. Он выдыхает.

– Отлично, Козаченко. Садитесь.

Юля косит взглядом на доску:

– Стирать?

– Э… Да, спасибо, Юлия.

Потом снова смотрит на класс, сглатывает, смачивая пересохшее горло, и приступает к новой теме.

Следующим утром он просыпается без будильника. Открывает глаза, нащупывает под подушкой мобилу, включает. Экран вспыхивает фотографией красивой девушки. Почти шесть утра…

Прибавь-ка ходу, машинист!

Он смотрит в окно, но ничего не видит, кроме тумана. Туман неподвижен. Тогда он прижимает палец к холодному стеклу и чувствует легкую вибрацию – поезд едет.

Он напрягает слух, пытаясь уловить в привычном гомоне пассажиров вагона перестук колес. Ему уже кажется, что он что-то улавливает, но его окликают.

– …мать, Максим!

Он оборачивается. На него, свешиваясь с верхней полки, злобно глядит Баке, сосед по плацкарте, в обширных семейных трусах и линялой футболке с надписью Miami Beach.

– Тебя тут спрашивают, Максим!

– Максим Щацкий? – перехватывает инициативу незнакомый пузатый мужичок в фуражке полицейского. Головной убор несколько дисгармонирует с ярко-голубым спортивным костюмом. Словно понимая это, мужичок протягивает развернутое удостоверение. Макс успевает лишь выхватить черно-белое фото с какой-то лиловой печатью и фамилию «Жандосов».

– Шацких, – поправляет Макс.

– Ты – Щацкий? – щурит и без того узкие глаза мужик.

– Да, это я… – тянет Макс, пытаясь вспомнить все свои возможные прегрешения, но Жандосов стальной хваткой перехватывает его под локоть.

– Пройдемте в отделение!

– Да что я такого… – пытается возмутиться Макс, но полицейский приподнимает олимпийку, обнажая голое белесое пузо и заправленный в штаны пистолет.

– Це-це-це, – цокает он.

Макс сдается, но делает последнюю попытку:

– А можно вещи собрать?

– Ничего не надо, – говорит Жандосов.

Макс послушно встает, и движется к выходу, понукаемый идущим позади полицейским. Вагон затихает. Малыши испуганно жмутся к матерям, отцы мрачно смотрят в пол.

Он осторожно переступает через разбросанные тут и там игрушки, чьи-то пакеты, тапочки, пригибается под развешенным бельем, затаив дыхание, обходит свисающие с полок ноги, стараясь никого не задеть, не разбудить. Сказывается годами выработанная привычка соблюдать неписанный этикет жизни в плацкартном вагоне. Слышится треск раздавленной игрушки. Он оборачивается посмотреть, но Жандосов больно пихает его кулаком меж лопаток:

– Давай-давай, иди.

Тишину на мгновение разрывает крик ребенка, но он сразу же захлебывается под прижатой ладонью.

В тамбуре не любящий публичных скандалов Макс, едва услышав звук захлопнувшейся за полицейским двери, резко останавливается, разворачивается, и пробует качать права.

– Постойте! По какому пра…

Его прерывает легкая зуботычина. Жандосов скалится.

– Еще вопросы?