Девочка с самокатом

Эмбер слышит всё, и видит всё, и чувствует всё – и одновременно ни на что не обращает внимания. Она как будто бы растворяется в том, что с ней происходит, и становится частью всего: частью кричащей толпы на трибунах и частью рычащих живых мертвецов, частью яркого солнца и раскинувшегося наверху лазурного неба, частью старого стадиона, который помнит совсем другие соревнования, и частью наваленных повсюду обломков, частью разбитой дороги и частью широких колёс своего самоката. Каждое биение сердца, каждый удар полуразложившихся стоп об асфальт, каждый стук колеса, наткнувшегося на камень, каждый вскрик взволнованных зрителей – она всё это слышит. Она чувствует ласковые прикосновения солнечных лучей на щеках, и дующий в лицо ветер, и то, как на трибунах задерживают дыхание, и то, как позади неё дышат шумно и громко, но исключительно по привычке…

Она становится всем и остаётся при этом собой. Быстрее. Лучше. Сильнее.

Сразу несколько мертвецов прыгают на неё откуда-то сверху, и Эмбер, пригнувшись, соскакивает с самоката. Перехватив руль, она выставляет самокат перед собой словно щит и, несколько раз взмахнув этим щитом, переходит на бег. Зомби разлетаются в стороны, и кое-кто из них больше уже не встаёт. Напавшие сейчас сильнее тех, что толпились у старта, но Эмбер откуда-то знает, что сможет уйти. Она петляет, огибая остов невесть откуда оказавшегося здесь лимузина (будто кто-то прочитал её мысли, но тогда по третьей трассе должна ехать Лисса!), и мертвецы врезаются в некогда блестящий капот.

Ошмётки плоти падают ей на плечо. Нет времени стряхивать.

Снова вскочив на самокат, она едет дальше. И не сразу замечает, что прямо впереди – ворота с надписью «Финиш». Они распахиваются прямо у неё перед носом и закрываются сразу же за спиной – ровно тогда, когда очередной зомби выскакивает ниоткуда, чтобы попробовать прорваться следом за ней. Он ударяется о металл мощно и громко, но ворота даже не вздрагивают, и, оглянувшись, Эмбер понимает: всё кончилось.

На самом деле, чтобы понять это, не нужно оглядываться. Просто мир тускнеет у неё перед глазами, а прикосновения солнца к щекам становятся почти незаметными, и голоса болельщиков снова превращаются в единый гул, в котором нет ни малейшего смысла.

Эмбер трясёт головой. Первое, что она замечает, это улыбающаяся ей Лилит. Второе – Лисса, беседующая с кем-то из журналистов. Больше здесь никого нет, никого из тех, вместе с кем они заходили в ворота, пусть даже каждый в свои. Это значит…

Это значит, что Эмбер вторая.

Она выдыхает.

Кто-то подхватывает её под локоть, чтобы увести со стадиона, кто-то забирает самокат (она цепляется за руль до последнего, её пальцы буквально приходится отдирать от мягкой обшивки), кто-то говорит, что она молодец и всё хорошо. Эмбер хочет ответить, что да, она знает, она молодец и всё хорошо, но язык её почему-то не слушается.

В комнате, предназначенной для уже откатавшихся участников гонок, предсказуемо пусто. Лисса ещё на стадионе, раздаёт интервью, бородатый парень (нужно будет узнать его имя) всё ещё на трассе, как и высокая девушка со шрамами на щеке. Эмбер одна. У неё есть время прийти в себя и отдышаться.

Она закрывает глаза.

Эмбер старается думать только о небе и о ветре, забирающемся под жилетку и майку, максимум – о земле под ногами и о ногах, отталкивающихся от этой земли, но не больше. Она совершенно точно не хочет думать о том, что слишком долго сидит в этой комнате абсолютно одна, что конкретно сейчас была бы рада даже компании Лиссы, что совсем скоро на трассу выйдет Вик (и это не должно её волновать), а после него – Калани, а после Калани – Дженни и Джонни. Она совершенно точно не хочет думать об их соперниках и их пляжных джипах, и о живых мертвецах, и о ревущих трибунах…

Она представляет себя за прилавком и мысленно отсчитывает сдачу очередному клиенту. Монету за монетой.

Как ни странно, это помогает. Может быть, прошлой жизни больше нет – в том смысле, что Эмбер больше ей не живёт, но прошлая жизнь всё ещё с ней. От этого никуда так просто не деться. От этого никуда не нужно деваться. И, раз сейчас вокруг неё только четыре серых стены, несколько ступенчатых лавок и две голых лампочки, качающихся под потолком, в прошлом ей намного уютнее.

Эмбер успевает продать два обогревателя и четыре упаковки салфеток, когда дверь наконец-то открывается и в помещение входят те, с кем она в одно время выходила на трассу. Вместе они дожидаются всех остальных.

– Марк, – говорит бородач, натыкаясь на её вопросительный взгляд.

– Эмбер. – Она благодарно кивает.

– Анна, – подаёт голос девушка со шрамами.

Они оба проходили свою трассу пешком.

Ожидание оказывается куда страшнее, чем сама гонка. И длится намного дольше: им запрещено выходить из комнаты, разве что в расположенную рядом уборную. Нельзя допустить, чтобы кто-то из тех, кто уже прошёл свою дистанцию, встретился с кем-то из тех, кто ещё даже не начинал, поэтому всех финишировавших приводят прямо сюда.

Первым из следующего заезда возвращается Вик. Он настолько быстрей всех остальных, что успевает побеседовать с журналистами ещё до того, как финиширует кто-то после.

Измученные ожиданием, одиночеством и собственным стрессом, Анна и Марк вскакивают, чтобы его поприветствовать. Лисса грациозно встаёт, сохраняя достоинство. Она выглядит диковинной птицей, которая уже выбрала себе то ли хозяина, то ли самца, чтобы вместе построить гнездо.

Вик, правда, не похож на диковинную птицу. На него просто жалко смотреть. Он бледный, почти зелёный, хотя, возможно, Эмбер – единственная, кто замечает это, и единственная, кому его жалко, потому что все остальные окружают его и принимаются поздравлять, хлопая по спине, по плечам, по локтям, куда только могут вообще дотянуться. Со стороны это выглядит так, будто они пытаются разорвать его на куски, и у Эмбер, если честно, есть подозрение, что они бы действительно не отказались. Искренности в этих поздравлениях нет ни на грош. Просто им страшно, просто им одиноко, просто Вик производит впечатление человека, которого лучше не злить.

Лисса улыбается Вику – снова так сладко, что у Эмбер сводит скулы. Но стоит ей от него отвернуться, как улыбка исчезает с красивого, ухоженного лица.

Эмбер старательно отводит глаза. Она сидит на нижней скамейке, привалившись спиной к следующему ярусу и вытянув гудящие ноги, и изучает свои ботинки. Отличный цвет, хоть и изрядно выцветший, довольно потёртый. Хорошие шнурки, служат уже несколько месяцев. Самостоятельно подшитая ею подошва тоже держится молодцом.

«Я должна им соответствовать», – думает Эмбер.

Время тянется обувным клеем – между её собственным попаданием в комнату ожидания и моментом, когда в неё возвращаются участники третьего заезда, проходит целая вечность. Эмбер вглядывается в их лица: полная девушка с бледно-рыжими кудряшками, облепившими голову, выглядит раскрасневшейся и очень испуганной, лысый мужчина с оплывшим лицом (как будто с некогда жёсткого каркаса все черты разбежались и расползлись), нервно вытирает пот с блестящего лба.

После них в комнате появляется Макс, его Эмбер уже успела запомнить. Макс соревнуется на лыжах, к которым приделаны широкие разноцветные колёса, умело орудует лыжными палками – ну, конечно, на трассе, не здесь. Здесь он просто заходит, беспокойно машет руками, касается родимого пятна на шее, улыбается во весь рот – наверное, последствия стресса. Улыбка у него довольно широкая, а клыки кажутся слишком большими по сравнению с остальными зубами.

Калани нет, но Эмбер не может поверить в то, что он вернулся последним.

Калани нет, но Эмбер не может поверить в то, что он, например, не справился с зомби.

Когда он возвращается, она срывается с места, подбрасываемая одновременно тревогой и любопытством.

– Как ты? – быстро спрашивает она, вглядываясь в его лицо, осматривая его с ног до головы, пытаясь найти укусы, царапины, травмы.

Вик хмыкает у неё за спиной.

– Первый, – елейным голосом говорит Лисса, оттесняя Эмбер и обнимая Калани за плечи. Кажется, среди претендентов на то, чтобы свить с ней гнездо, у Вика появляется конкурент. – Неужели не ясно! Брали интервью? – понимающе спрашивает она у него.

– Я в порядке, – отвечает Калани. Отвечает Эмбер, не ей. Он выглядит уставшим и чуть побледневшим, но вместе с тем спокойным, сосредоточенным. – Всё хорошо. Я выиграл заезд.

Он не улыбается, хотя Эмбер ждёт от него улыбки, пусть не торжествующей, но хоть какой-нибудь, только бы увидеть знакомые ямочки на щеках и понять, что всё и правда в порядке. Но, наверное, она слишком многого требует, невозможно по-настоящему улыбаться после того, как только что несколько минут соревновался в скорости с зомби.

– Я рада. – Она с облегчением прикрывает глаза и отступает, чтобы усесться обратно.

Калани, вынырнув из рук Лиссы, опускается на скамью рядом с ней. Он, конечно, не игнорирует Лиссу совсем, он для этого слишком милый, вот только простого кивка той, кажется, недостаточно, и отступает она недовольной.

Обдумывать это Эмбер не хочется. Ей вообще ни о чём не хочется думать. Калани рядом, его колено касается её колена, и от этого становится немного спокойнее, но только немного, потому что сейчас наступает самое время волноваться за Джонни и Дженни. Они выходят на трассу в четвёртом заезде, и остаётся только надеяться, что мотоцикл с люлькой не подведёт, сумеет развернуться где нужно и развить лучшую скорость там, где дорога это позволит.

– И представить себе не могла, что это так страшно, – бормочет Эмбер себе под нос.

Для комнаты, в которую набилось уже двенадцать человек, её голос звучит неожиданно громко.

– Да, просто жуть. – Стефан вскидывает брови, его лицо кажется совсем молодым, хотя он едва ли на пару лет младше Эмбер.

Остальные согласно кивают. Кто-то кривится, кто-то с ужасом передёргивает плечами, вспоминая, каково оно было, на трассе.

– Всё уже позади, – говорит Калани ровно то, что Эмбер ожидала услышать. Что ещё может сказать самый милый парень на свете, если подумает, что кому-то совсем недавно было чертовски страшно?

Ошибка в том, что страшно ей не было. Страшно ей есть.

Она качает головой.

– Ещё только в процессе.

Ей страшно вовсе не за себя, но она не собирается объяснять это вслух. Если кто-то поймёт, он поймёт, если не поймёт, то, пожалуй, не надо. Калани поджимает губы в неловкой, вымученной улыбке. Очевидно, он понял.

Очевидно, он тоже волнуется.