5 историй из жизни Маргариты Морозовой

– Конечно, Кирочка, уже бегу.

И побежала, действительно побежала! Всё-таки женская дружба – лучшая вещь на свете.

Кира тоже побежала, но уже медленнее, так как сил оставалось немного. По улице Плеханова, мимо Музея истории религии, перебежала на другую сторону проспекта 25-го Октября, остановилась около Дома Книги и стала ждать. Зато теперь Кире было не холодно. Даже немного жарко: она чуть-чуть сдвинула назад пуховый платок, чтобы смахнуть испарину. А что приплясывала она, так это от нетерпения, вглядываясь вдаль, в сторону Гостиного двора, которого из-за сильной метели было совсем не видно, как и трамвая, который ждала уже приличного размера толпа затянутых в шали людей.

Наконец светящаяся гусеница появилась из молочной стены сначала маленьким размытым пятнышком, а потом вполне отчетливым железным насекомым. Она медленно подползла к остановке, изрыгнула маленьких человечков, опустошив брюхо примерно наполовину, но тут же заполнила лакуну свежим мясом. Сытое, отяжелевшее чудище неторопливо потянулось в сторону Музея Революции[3 - Зимний дворец.].

Кира, зажатая со всех сторон другими советскими гражданами, одной рукой держалась за поручень, другой прижимала к груди кулёк с тетрадями 8-го класса. Нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, мысленно подгоняя трамвай, но тот и не думал торопиться, лениво плетясь сквозь снежную завесу. Остановка перед площадью Урицкого[4 - Дворцовая площадь.] снова чудище опустошило брюхо и снова набило его до отказа. Но хотя бы можно было сделать глоток свежего воздуха при этом обновлении содержимого.

Кира вглядывалась в окно. Огромный, красный от стыда за позорное прошлое Музей Революции[5 - До Великой Отечественной войны Зимний дворец был кирпично-красного цвета.], бывший Зимний дворец кровавого царя, проплывал мимо. Она любила дорогу домой. Путь от школы до дома на 6-й линии проходил по самым красивым местам Ленинграда, и Кира не уставала любоваться строгим величием бывшей столицы все десять лет, что жила здесь (за исключением, конечно, тех ужасных двух лет, когда она была вынуждена уехать за мужем в посёлок Зеркальное… Кошмарная страница жизни, которую Кира перевернула и старалась стереть из памяти как можно скорее). Трамвай прополз по Университетской набережной мимо длинного здания Университета. Кира непроизвольно улыбнулась. Три года её жизни прошли здесь. Лекции, семинары, подруги… Фёдор. Именно здесь они познакомились. Он —коренастый, немного неуклюжий аспирант, деревенщина, который едва мог два слова связать. И она – студентка филологического факультета, литератор, влюблённая в поэзию Константина Толстого. Как так получилось, что буквально через несколько недель они пришли в ЗАГС Петроградского района? Сумасшествие, не иначе. Но сейчас тёплый, мягкий, сдобный результат сумасшествия ждет её дома – значит, всё было так, как должно было быть.

Трамвай из последних сил прополз мимо Академии художеств, завернул на 8-ю линию и, наконец, начал приближаться к 6-й линии Васильевского острова, где в доме 39, на пятом этаже в окно, шмыгая сопливым носом, смотрела маленькая девочка Мара.

Она сидела на широком подоконнике и, подперев ещё по-младенчески пухлой ручкой ярко-розовую, горячую щёку, всматривалась в тёмную пургу.

Картинка в окне больше всего походила на шумную рябь испорченного телевизора, но Мара, конечно, об этом ещё не догадывалась. До старта регулярного телевещания в СССР оставалось несколько месяцев, а до появления чудо-коробки, принимающей невидимые сигналы у Маргариты Фёдоровны Морозовой, инженера-архитектора – 30 лет. Поэтому функцию мультиков для болеющих, вечно путающихся под ногами детей исполняло окно. Правда, в тот день канал телевещания барахлил, и на тёмном стеклянном экране мелькала лишь густая снежная рябь.

– Марка!!! Негодница! Слезай немедленно с подоконника, тут же холодно!!! – раздалось так громко и неожиданно, что девочка невольно вздрогнула, но уже через секунду оказалась в воздухе, а ещё через одну секунду – на полу. И пока Мара раздумывала, обидеться и пустить слезу или рассмеяться и из вредности попробовать залезть обратно, она опять осталась в комнате одна – Сонечка упорхнула обратно на кухню готовить ужин.

Софья Ивановна Зуева была здоровой деревенской девкой с толстой косой и добрыми, ласковыми глазами. Приехала она откуда-то из Калининской области[6 - Тверская область.], из маленькой деревушки Подберезье, и уже пару лет, ещё с прошлой квартиры на Чайковского, числилась у товарища Морозова домработницей. Должность её, несмотря на свой буржуазный душок, была совершенно официально записана в домовую книгу по 6-й линии, 39. Возможно, нелегко представить, что двое обыкновенных учителей с обыкновенной учительской зарплатой могли себе позволить домработницу, причём не столько материально, сколько коммунистически-морально. Однако по тем временам ничего экстраординарного в этом не было. И правда: все только выигрывали от этой ситуации. Никого из четверых бабушек и дедушек Мары, положенных по правде жизни любому маленькому ребенку, в Ленинграде не было. Вернее, их уже вообще не было, всех четвертых. Но в Ленинграде их не было совсем. Кто-то остался в ныне вражеской Нарве, кто-то нашел покой в далёкой Вологде, кто-то лежал на маленьком сельском кладбище в Костромской области. Впрочем, Мара ничего про них не знала и знать, если честно, не очень-то хотела. Так и получалось, что сидеть с часто болеющим ребенком было совершенно некому, а деревенской девушке, приехавшей после школы в Ленинград, кров, стол и немного денег были совсем не лишними. Но условия проживания молодой советской семьи с домработницей вряд ли можно было назвать барскими. Вчетвером они ютились в одной небольшой комнате в двенадцать квадратных метров, в коммунальной квартире № 11. Это потом, уже после войны, Морозовы получат ещё одну – достаточно просторную —комнату, когда съедет соседка, Лариса Львовна Додон, будущий автор нескольких трудов воспитательного толка, а ныне аспирант института Герцена.

Для пятилетней Марочки, единственного ребенка в семье, Соня стала практически старшей сестрой: даже разница в возрасте у них была такая, какая вполне бывает между родными сестрами – всего пятнадцать лет. Маленькая девочка и простоватая деревенская девушка потом станут так близки, что именно Соне, а не маме, будет доверять повзрослевшая Мара свои сердечные тайны. Но, сохраняя иерархический порядок вещей, на закате жизни, рассказывая о своём детстве уплетающей горячие блины с варёной сгущёнкой внучке, она будет называть Сонечку «моя няня». И непременно улыбаться при этом.

Мара всё ещё раздумывала, лезть ли обратно на подоконник или пойти всё-таки полистать книжки, которых в маленькой комнате, служащей спальней, а также гостиной, кабинетом и детской, было непропорционально много. Но тут она услышала самый сладкий для детских ушей звук. Звук, который способен мгновенно высушить любые слёзы, оторвать от самой интересной игры, вырвать из мира самой захватывающей книжки. Скрип ключа в замочной скважине.

– Мамочка! – закричала Мара и вприпрыжку кинулась к входной двери.

Кира скинула сапожки, торопливо обняла дочку, чмокнула её в пульсирующий лобик, недовольно покачала головой и метнулась в комнату. Подставив скрипучий, чуть шатающийся стул, она потянулась к верхней полке шкафа, вслепую нащупала коробку, взяла её в руки и, не слезая со стула, отсчитала несколько бумажных купюр. Аккуратно поставив коробку на место, так, чтобы её было не видно из комнаты, Кира неаккуратно спустилась со стула и побежала обратно к входной двери. Мара наблюдала за всеми этими манипуляциями с немалым удивлением, успев повторить вопрос «Мамочка, а что ты делаешь?» раз десять, прежде чем Кира, стоя в дверях, потрепала дочку по стриженой под горшок головке и ласково сказала:

– Марочка, мне надо убежать по делам, я сегодня буду поздно. Скоро придёт с работы папа, скажи ему, что я в очереди в магазине, хорошо?

Мара кивнула и тут всё-таки решила, что самое время разреветься. Но Кира, громко крикнула, так, чтобы долетело до кухни:

– Соня, я сегодня буду поздно, пусть Фёдор Мефодьевич ужинает без меня! – выбежала из квартиры, не заметив уже навернувшиеся было слёзы в маленьких голубых глазах.

Найти Розу в дурдоме под названием Гостиный двор оказалось задачей непростой. За два часа Кириного отсутствия количество граждан, считавших, что один детский восторг стоит месячной зарплаты среднестатистичес-кого советского трудящегося, утроилось. Гвалт стоял такой, как будто «Большевик» играл с «Электриком», причем «Электрик» каким-то чудом выигрывал. Роза нашлась в конце первой трети длинного хвоста, тянущегося от детского отдела через центральный проход и теряющегося за углом. Кира обняла подругу, встала на её место и вздохнула: ночь предстояла долгая.

Спящая красавица в своём картонном саркофаге, укутанном в несколько слоёв «Красной звезды», пролежала на пыльном платяном шкафу 6 долгих месяцев. Она пропустила весеннюю капель, организованную бьющим в окна оранжевым закатным солнцем, лёгкий пух первой зелени Благовещенского сада, композиционно поддерживающей зелёные купола Благовещенского собора, и окончание учебного года – важной вехи в семье двух учителей. Запертая на ключ, провела в одиночестве июль и почти весь август, пока семья Морозовых отдыхала где-то далеко-далеко, на даче в Толмачёво, а Соня уехала погостить к родным в свою деревню. И вот наконец день пробуждения настал – 22 августа. День рождения Марочки.

В тот день маленький жаворонок, как обычно, встал раньше всех. Посмотрев на спящую рядом на раскладушке Соню, Марочка вскочила с постели, обогнула шкаф, отделяющий «спальню» от «детской», и с размаху запрыгнула на кровать к родителям. Те, приоткрыв полтора глаза на двоих, попытались было отвоевать положенные до звонка будильника полчаса, но сражение было быстро проиграно. Первым сдался самый слабый фланг в виде папы, который подхватил маленького главнокомандующего и несколько раз отправил его прямо под потолок. Фланг мамы держался чуть дольше, но капитулировал после того, как в уши полился оглушительный, визгливый детский хохот и низкий, сдержанный мужской.

Кира встала, накинула халат и обняла дочку, сидящую на руках папы.

– С днем рождения, доченька!

– Совсем большая уже! Сколько же лет тебе уже?

– Мне шесть! Шесть!

– Целых шесть лет? Не может быть! Такая большая?

– Ну, раз ты такая большая, у нас для тебя большой подарок…

Кира выразительно посмотрела на Фёдора. Тот подставил стул к шкафу, взгромоздился на него и, встав на цыпочки, рукой дотянулся до запылившегося свёртка.

– Это тебе, Марочка, открывай! – сказал он.

Нетерпеливыми, неловкими ручками именинница начала срывать один за другим газетные листы. Буквально за несколько секунд они покрыли пол вокруг, и спящая красавица проснулась и открыла глаза.

Кукла была очень большая, больше всех кукол, которые когда-либо видела и в которые играла Марочка. Каштановые локоны обрамляли фарфоровое румяное личико, красивое платье прикрывало ножки и открывало ручки, а большие голубые глаза смотрели на свою новую хозяйку, как живые.

– Смотри, Марочка, эта кукла умеет открывать и закрывать глаза!

Кира положила куклу на пол – и та действительно закрыла глаза и как будто решила немного вздремнуть. Кира подняла её – и кукла взмахнула длинными ресницами и снова немного удивлённо смотрела на окружающий мир. Марочка была в восторге.

– Мамочка, смотри, смотри! – Марочка со свойственной детям неутомимостью без конца укладывала и поднимала кухню, каждый раз поражаясь маленькому чуду. – Мамочка, как она это делает?

Кира улыбнулась и погладила дочку по голове:

– Волшебство!

Марочка не унималась, вновь и вновь открывая и закрывая глаза фарфоровой красавицы. Она пробовала уложить быстро и медленно. Она пробовала зафиксировать куклу полулёжа. Она укладывала её на бок, на спину и на живот. Кукла терпеливо сносила все беспардонные манипуляции маленького экспериментатора.

– Папочка, папочка, а как кукла закрываети открывает глаза? – не унималась Марочка. Кира уже убежала на работу, а Фёдор всё ещё на автомате заканчивал свои ежедневные рутинные действия. Глядя в зеркало, он завязывал галстук и думал о том, что сегодня надо будет закончить план лекций по политической экономии капитализма для Военмеха, что надо не забыть зайти к Печалину за справкой и дописать доклад по основам марксизма-ленинизма для членов профсоюза.

– У куклы внутри специальный механизм, дочка. Благодаря этому механизму глаза открываются и закрываются. Станешь постарше, я объясню тебе получше, как он устроен.

Марочка с удивлением посмотрела на куклу.

– Механизм? А что такоемеханизм?

– Система разных деталей, которые взаимодействуют между собой.

– Система? А что такое система?..

Фёдор закончил с галстуком, наклонился и поцеловал дочку в мохнатую макушку.

– Это сложно, дочка, я потом тебе объясню. До вечера.

И торопливо вышел из квартиры. Энерготехникум, где он преподавал политическую экономию, располагался буквально в пятнадцати минутах ходьбы от дома, на 10-й линии Васильевского острова, около набережной Лейтенанта Шмидта. По ленинградским меркам – совсем рядом, хотя Фёдор, родившийся в Костромской области в маленькой деревушке Павшино на восемнадцать дворов, к большому городу до конца так и не привык. В Энерготехникум он устроился два года назад, сразу же после возвращения в Ленинград. Сразу же после снятия этой чёртовой судимости, что б её… Из-за неё он два года проработал на Колыванской МТС. Эта судимость теперь несмываемым пятном смотрела на него из каждой анкеты. Два года за невыполнение плана хлебопоставок! Как будто это от него зависело… Впрочем, ему, деревенскому парню, с десяти лет живущему самостоятельно, закалённому службой в Красной армии, жизнь в небольшом посёлке на севере Сибири не казалась такой уж тяжелой. К суровому климату и бесконечной зиме даже летом можно привыкнуть. А тяжелой работой и отсутствием бытовых удобств сына батрака не испугаешь. Но вот Кира… Кира совсем другое дело. Сложно ей было там, непривыкшая она к такому, городская, что с неё возьмёшь. Нельзя ей было там оставаться. Вот и похлопотал он о погашении судимости и о досрочном возвращении в этот огромный, серый город. Всё для неё, всё. Для неё и Марочки. Фёдор представил, как Кира сейчас сидит в своём классе за учительским столом и сосредоточенно что-то пишет в журнале, нахмурив бровки и покусывая кончик карандаша. И улыбнулся. А Кира в это время, взобравшись на высокую стремянку, с ведром наперевес намывала запылившиеся огромные окна. И думала не о Фёдоре, а о том, что не так она себе представляла работу учительницы литературы.

Конец августа, как вечер воскресенья, всегда немного грустный. И несмотря на то, что до сентября ещё целая неделя, на то, что вечера всё ещё достаточно светлые, а воздух пока что не такой уж и прохладный, на то, что зелень ещё не подернулась желтизной, а лужи высыхают достаточно быстро, атмосфера в городе предательски отдает осенним унынием. Притихшие ленинградские улицы покорно ждут приезда осени.

Но Кира шла домой, хоть и немного позже обычного, но определённо в приподнятом настроении. Стройная, в летнем платье и кофточке она шагала той лёгкой походкой, которая того и гляди перейдет в вальс: раз-два-три, раз-два-три… Головка в обрамлении уложенных волнами коротко стриженных волос чуть заметно покачивалась в такт неслышимой музыке. Одну руку оттягивала авоська с добытыми сокровищами: палкой колбасы, апельсинами и дыней, в другой она аккуратно несла перевязанную веревкой коробочку, в которой лежало пять пирожных: Марочке, ей, Феде, Соне и Ларисе Львовне. Сегодня будет самый настоящий праздник!

Поднявшись на пятый этаж и немного запыхавшись, Кира зажала в зубах веревку от коробки с пирожными, стараясь сохранить их равновесие, залезла рукой в сумку, вытащила ключ и открыла дверь. Прихожая оказалась подозрительно пустой: Марочка не встретила её на пороге.

«Уж не заболела ли?» – мелькнуло в голове у Киры. Она скинула туфли и забежала на кухню, чтобы оставить там с трудом добытые трофеи. Потная Соня, похожая на прекрасную ведьму, колдующую над дымящимся старым очагом, уставленным кастрюлями и сковородками, весело оглянулась.