Заряд воображения

Арсений улыбнулся и с извиняющейся ноткой добавил:

– Мы максимально идём вам навстречу. Вы сами вынуждаете ужесточать условия. Итак, – он прислонился плечом к косяку и склонил голову, – какую сумму вы накопили, продавая материалы на чёрном рынке?

– Не помню точно, – процедила Яна, впечатывая ладони в стену. – Около пятнадцати тысяч. Я не успела посчитать последнюю продажу – мне пришлось вносить выкуп за сестру.

– Хорошо. Как долго вы скрывали материалы от рейдов?

– Несколько месяцев.

– Точнее.

– Три… четыре… Не помню точно.

– Вспоминайте, Яна Андреевна.

– С сентября. Да, с этого сентября.

Щуман, не сводя с неё глаз, один за другим загнул несколько пальцев. Кивнул. О чём-то задумался.

– Как вам пришла эта мысль – прятать материалы?

Несколько секунд Яна молча рассматривала стену, удивляясь, что он не слышит, как стучат её зубы.

– Если вам будет комфортнее, мы разделим нашу беседу на две части. Ответьте на этот вопрос, и встретитесь с сестрой. Побудете с ней, пообедаете – у нас очень хорошая столовая. А потом мы продолжим.

Яна молчала, закусив губу.

– Вы встретитесь сестрой через десять минут. Я обещаю.

Она вскинула голову и выпалила:

– Анна Альбертовна. Я подумала об этом после её кольца.

– Кто это – Анна Альбертовна?

– Моя учительница. Физики.

– Что именно произошло?

– Она принесла на лабораторную образец. Белое золото. Кольцо из белого золота. Кто-то спросил, откуда оно у неё. Она сказала, что это обручальное.

– Обручальные кольца – нелегальный анахронизм. Это материалы с зашкаливающим эмоциональным фоном.

– Да. В том-то и дело! После этого её внепланово обнулили. Совсем недавно, – прерывисто произнесла Яна. – Я думаю, кто-то донёс.

– Как кольцо натолкнуло вас на мысль скрывать материалы?

– Это же очевидно, – сдавленно ответила она. – Его должны были изъять при первом же рейде. А кольцо выглядело… не новым. Поцарапанным, блёклым. Значит, она его прятала, хранила. Значит, я могла сделать то же.

– Как вы думаете, почему ваша преподавательница совершила такую оплошность – принесла кольцо в школу? Это вряд ли было так необходимо для лабораторной работы.

Позабыв о детекторе, Яна оторвала ладони от стены и, прижав к лицу, пробормотала:

– У неё обнулили мужа. Летом, накануне учебного года. Мне кажется, она не хотела так жить. Она нарочно сохранила кольцо, а потом выдала себя. Чтобы… чтобы тоже обнулиться. А сейчас пожалуйста… пожалуйста, дайте мне увидеть Иру…

2

Белый шум

Белый шум, и гул, и нормы, и прошения.

Разговоры, протоколы, делегации…

Это было бы таким простым решением:

Позабыть о вас и наскоро избавиться.

Рамы уже проклеили на зиму – атавизм, пережиток, – но в некоторых вещах обслуга комплекса оставалась слишком консервативной и усердной. Щели не оставили даже для крохотного сквозняка – а ведь за это Щуман и ценил деревянные окна, запрещая менять рамы на глухой пластик.

Но, по крайней мере, с улицы всё ещё проникал шум. Слаженно и размеренно жил внутренний двор, грубо гудел ветер, из-за стены долетали детские голоса: юные йерлинцы, распущенные на каникулы, галдели в предвкушении весёлой Последней свечки.

После глухой, изолированной допросной, после искусственных звуков и напряжённого, подрагивающего голоса той девушки уличный шум возвращал ощущение жизни.

Щуман сунул руки в карманы и прислонился лбом к стеклу. Вид отсюда открывался куда более скромный, чем с верхних этажей комплекса. Хорошо бы вернуться в кабинет или хотя бы принять душ, но времени было жаль даже на то, чтобы просто подняться в лифте, не говоря об этих ежедневных пустых минутах. Но Анна настаивала; а он до сих пор только выигрывал от её советов. Наверняка и с этим в конце концов окажется так же.

– Господин Щуман?

Радуясь, что не успел начать, он обернулся к дверям. Резко откликнулся:

– Войдите.

– Доброе утро, господин Щуман. Почта. Кофе. Периодика.

– Да, отлично, – нетерпеливо отозвался он, кивая на стол: – Оставьте тут. И распорядитесь, чтобы никто не беспокоил в ближайшие полчаса.

– Да, господин Щуман.

Прислуга – бесшумная, вышколенная, идеально-неприметная – исчезла за порогом. В первые месяцы в комплексе Щуман здоровался с ними, благодарил, иногда обращался по имени – пока не поймал удивлённый, слегка разочарованный взгляд фон Зина: где вы набрались таких манер, Арсений? С тех пор он держался с обслуживающим персоналом холодно-нейтрально. Как и с теми редкими подозреваемыми, которых приходилось допрашивать лично.

В голове, словно по заказу, прозвучало:

– Что с моей сестрой?

Щуман встряхнулся, прогоняя настойчивый, звонкий вопрос. Сколько раз она его повторила? Три? Четыре? Забыть. Пока забыть. Впереди непростой день, и к Яне он вернётся позже, когда она испугается, когда прочувствует своё положение, поплачет… Твёрдое против твёрдого никогда не было хорошим.

От принесённого подноса плыл густой и сладкий запах кофе. Арсений с сожалением взглянул на чашку, затем – на стопку писем. Кофе безнадёжно остынет через тридцать минут, но, если сесть за периодику сейчас, он не встанет ещё четверть часа, а потом отвлечёт что-нибудь другое, пробьёт девять, закрутится привычный день, и он опомнится только к ночи и точно не выделит время для Анниных глупостей.

– Не глупостей, – явственно, знакомым прокуренным голосом прозвучало в голове.