А за околицей – тьма

– Здравствуй, Ночь моя Тёмная. Догадался, поди, зачем звала?

Молодец качнул головой. Обыда показала ему ужа на ладони:

– Оберег хочу ученице новой сделать.

– Снова из ужа да из паучьей травы? Что-то не помню я, чтоб помогло это прежним твоим девочкам.

– Вот потому и хочу не так сплести, как раньше, а твоей помощью заручиться. Ну и братьев твоих… – Обыда протянула замершего ужа Ночи. – Хочу, чтобы каждый своё колдовство в оберег вложил. Чтобы и утром, и днём, и ночью ваша защита с ней была.

– Это-то несложно, – откликнулся Ночь Тёмная. – Вот только правда ли веришь, что поможет?

– Не твоя забота, Ночка! Твоя – лошадку водить и делать, что хозяйка Леса велела.

– Как скажешь, яга, – насмешливо кивнул Ночь.

Подставил ладонь в шёлковой перчатке. Уж доверчиво переполз, свернулся петелькой, как Обыда, бывало, время сворачивала да возвращала, когда не успевала что или когда ученице надо было урок усвоить. Ночь поднял ладонь к лицу и дохнул на ужа. Блеснул в глазках-бусинах, совсем как намедни в глазах Коркамурта, месяц, и змейка застыла. Ночь вернул окоченевшее тельце Обыде. Подозвал коня, запрыгнул в седло. Спросил:

– Про Пламя-то объяснила новой ученице? А то ведь заглядится, как Марийка, подумает, что осилит приручить, да шагнёт не глядя.

– Рано ей пока. Время придёт – объясню, – сухо ответила Обыда. – А тебе не пора ли ехать ещё, Ноченька?

Ночь обвёл взглядом поляну; мрак редел, ярче разгорались барбарисовые гроздья, на Передних полянах всхрапнул уже конь Утра.

– Пора, – ответил Тём-атае. – Да и тебе пора придёт всё ей рассказать, как ни оттягивай.

Сказал – и растворился во тьме. Только затих цокот копыт, как брызнуло из-за кустов первое золотое солнце и выехал статный всадник на белом коне, весь в белом. Одной рукой он держал поводья, другой вёл над цветами, разворачивавшими к нему росистые лепестки. Увидев Обыду, кивнул; повеяло от него прохладой, как от скошенной травы.

– Ранёхонько ты.

– Здравствуй, Утро моё Ясное. Помощь твоя нужна. Перво-наперво хорошо бы, чтоб с ученицей новой моей ты познакомился.

– Вот уж не проси, – покачал головой Утро, запахивая кафтан. – Придёт время – и так встретимся. Знаешь же, не люблю я лишний раз с чужи…

– Не чужая она, – строго оборвала Обыда.

– Вот четырнадцатую весну проживёт – тогда посмотрим. – Утро похлопал коня по холке, тот негромко заржал; ему вторили проснувшиеся горихвостки.

– А чтоб дотянула до тех пор, помоги-ка мне, – протягивая Утру ладонь, велела Обыда. – Попроси ужа в кольцо замкнуться.

Утро пригляделся к мёртвой змее, в чёрных чешуйках которой поблёскивал ясный свет. Развёл руками:

– На него Ночь дохнул. Мне его не оживить.

– Я разве навсегда оживить прошу? Оживи на миг-другой, попроси, чтоб в кольцо замкнулся да умер снова.

– Зачем тебе это, Обыда?

– Основа это для оберега Ярине. Ночь умертвил, ты оживишь, а День затвердит накрепко. Я потом паучьей травой оплету, и будет девке защита в лесу в любую пору.

Утро молча взял змейку. Совсем как Ночь, поднёс к лицу, дохнул на тельце. Змеиные глаза блеснули, ужик поднял голову, извернулся кольцом и застыл. Утро отдал кольцо, коротко поклонился и поскакал дальше по лесу, ведя за собой рассвет.

* * *

А в избе тем временем проснулась Ярина. Села на печке, огляделась, обнимая себя за плечи. Позвала тихонько:

– Обыда!

Никто не откликнулся – только била ветка в окно, где-то капало, и скреблось что-то то ли в стену, то ли под полом. Ярина поджала ноги, завернулась в одеяло. На дворе едва занимался свет, а в избе ни одной лучины не горело, ни одной свечки. Всё серое да чёрное, серое да чёрное, сумрачное, туманное…

Закряхтел кто-то под лавкой. Ярина забилась в угол.

– Не пужайся, – прошептали снизу. – Домовой я.

– Ты тут откуда? – вытаращилась Ярина на лохматого старичка в белой рубашке.

– Живу я тут, – проворчал старик.

Ярина подалась вперёд и разглядела, что старик едва ли больше неё самой. Чуть успокоившись, спросила:

– Почему я раньше тебя не видела? А Обыда где?

– Я на глаза зря не показываюсь, – с достоинством ответил старик. – А Обыда в лес пошла, ужа тебе на оберег искать. А мне велела за тобой приглядеть, коли рано проснёшься. Проснулась, что ли? Или ещё будешь спать?

– Проснулась, – ответила Ярина. – А ты… точно домовой? Не та… болотная?..

– Какая ещё болотная? – замахал руками старик. Суетливо влез на лавку, принялся, не глядя на Ярину, складывать уголок к уголку свои тряпки. – Никаких болотных тут нет. Коркамурт я. Коркой можешь звать. Давай слезай, раз проснулась.

– Точно? А то ведь… Похож ты на неё.

– На кого похож? – ещё пуще заворчал Коркамурт. – Нянь понна? [28 - Нянь понна? (удм.) – хлебом клянусь! Фрагмент одной из самых убедительных удмуртских клятв.], домовой я! Всё, хватит болтать, слезай, завтракать будем. Авось перепадёт домовому масличка.

Ярина сползла с печки, схватила с лавки сарафан. Коркамурт тем временем выставлял на стол горшки, чашки.

– Вот тут, значит, малинка. Вот тут хлебушек. Вот тут кисель.

– Кисель вечером пьют, – с сомнением протянула Ярина.

– Нигде такого правила не писано, – быстро сказал Корка. Оглянулся на Ярину, облизнул ложку. – О-ох, вкусно-то как! ?еч[29 - ?еч (удм.) – здорово, хорошо; молоде?ц.]. Так, а тут у нас, значит, медок… Вот сейчас намажем хлебушек сметанкой, медочком польём, будет хорошо!

– Погоди, – нахмурилась сбитая с толку Ярина. – Обыда говорит, завтрак – всему голова, надо с утра как следует есть.

– Вот мы и поедим, пока она не вернулась! – Корка уселся за стол. Похлопал по лавке рядом. – Давай-давай!

Ярина неуверенно села. Оторвала от каравая краюшку. Домовой тем временем вовсю орудовал ложками.

– Как так не умывшись?..

– Запросто, – хмыкнул Корка. – Тоже ведь нигде не писано, что, прежде чем завтракать, умываться надо.