Дорога к себе

– Благословение брала? –  перебил он.

– Нет, –  осторожно ответила я.

– В церковь идти надо, а не по дорогам шастать. На исповедь. На причастие. В церковь, –  прогремели его слова, и он направился к источнику.

Я развернулась. Из такси на меня смотрели добрые глаза и улыбка с волчьим оскалом. Водитель поднял руку, словно манил к себе. В его руке что-то сверкнуло и по ней потекла кровь. Я зажмурилась.

“Солнечный удар или опять мираж? Показалось…”

– Иди за мной, – и я подалась назад. Словно разлитая вода, на асфальте проявлялись мокрые пятна и вели к машине паломников.

– Девушка, вам чего? – послышалось, как только я остановилась перед открытой пассажирской дверью. За рулем сидел молодой мужчина.

Я спешно обошла автобус и, поправляя растрепанные волосы, быстро объяснила ситуацию. Меня трясло. Я одергивала майку и почесывалась. Слезы давили горло и от отчаянья готова была рыдать.

– Все понятно. Вы не волнуйтесь. Такое часто бывает на дорогах… Мы едем мимо вашего города. Только будем заезжать еще в один монастырь. Свободные места есть, но они оплатили, – он кивнул в сторону паломников. – Нужно у них спросить.

– Мне не поверят, – взмолилась я.

– Сейчас. Не уходите, – он выскочил и пошел к священнику.

Через несколько минут машина завелась. Компания недовольно шушукалась, а я сидела рядом с водителем. Он подал мне пакет.

– Кушайте. Жена всегда много в дорогу готовит.

Я ела медленно, стараясь не показать, насколько голодна. Мой спаситель добродушно посматривал и, улыбаясь, повторял:

– Не стесняйтесь. Все хорошо.

Наша дорога все больше и больше отдалялась от моря. Я успокаивалась и не жалела, что уезжаю.

«Благодарю тебя, Неля Сергеевна», – думала я, мысленно возвращаясь в ночной отель. И только странное такси не отпускало.

– “Неужели это был убийца?” – запоздавшая догадка будоражила нервы. Мокрые следы на асфальте – Неля Сергеевна и ее муж-толстяк меня провожали. В этом не сомневалась. Хотя воду могли разлить паломники.

Машина остановились возле высоких красных кирпичных стен.

Басовитый голос объявил название монастыря. Оно мне не запомнилось. Все вышли, я была с ними.

– Майка в обтяжку и короткая юбка, – взглянул басовитый голос и оттолкнул меня от калитки.

– Это капри, – поправила я.

– Тем более. Тебе здесь делать нечего. Нас выставят вместе с тобой или отчитают за неуважение.

– Разъезжают голые. Развращают мир. Вообще обнаглели, –  добавила ее соседка.

Я стояла в недоумении. Мимо чинно проследовали все, и только высокий мужчина-гулливер улыбнулся и кинул косой взгляд. Последним подошел водитель:

– Возвращаемся в автобус, – оглядевшись, мы пошли в другую сторону.

В сотне метрах от входа на старом деревянном ящике сидел старик.

– Этот дедушка в молодости ослеп. После взрыва на заводе, где работал. Я всегда ему деньги даю, когда здесь бываю. Он интересный.

Водитель достал несколько монеток и бросил в картонную коробочку. Старец перекрестился и поклонился.

– Посплю пол часика, – молодой человек поправил часы на руке.

Всматриваясь в старика, я осталась одна.

Его босые ноги, лицо и шея были обтянуты изуродованной сухой кожей, а такие же худые руки тихонько дрожали. Серая рубашка и мятые черные брюки выглядели чистыми, но изношенными. Голову прикрывала выгоревшая кепка. Но больше всего пугали зрачки, затянутые белой пеленой. Прислушиваясь, старик смотрел куда-то вниз и в сторону.

– А ты красивая, – тихо сказал он.

Я дернулась, словно меня укололи, ведь была уверена, что старик ничего не видит. Заговорить боялась. А вдруг отчитает за внешний вид.

– Распускающийся цветок разные взгляды притягивает, – добавил он, и мне стало спокойно. Шагнула ближе.

Порылась в сумочке и, не найдя ничего подходящего, что бы оставить ему, закрыла.

– Посмотри в правом верхнем кармане куртки, – добродушно улыбнулся старик.

– Что посмотреть? – насторожилась я.

– Деньги…. Ты ведь хочешь денег оставить?

В куртке действительно нашлась пятисотка. Ошарашенная находкой, я положила купюру в коробочку и присела рядом с ним на низкий кирпичный столбик.

– Но вы же не видите? – прошептала я. – Как можете это знать? Даже я забыла, что сунула их в карман.

Старик повернулся в мою сторону:

– Открытые глаза – это еще не зрение. Глазами я не вижу кривые улыбки и недовольные лица, а сердцем чувствую все и всех.

– А меня?

Он увлекал своей загадочностью.

– Ты должной себя чувствуешь, поэтому хочешь мне помочь, – ответил он и, помолчав, добавил. – Никому мы не нужны, кроме себя и Бога… Он ведет нас… Выдернешь руку – тебя подхватит темнота. Удушливая и опустошающая… Переступив ее границу, можешь назад не вернуться. Там жизни нет.

– А где она? Какая она? Жизнь… – прошептала я.  – Я ведь хочу настоящую… Красивую…

Тут же мне стало стыдно и неловко перед стариком. Ведь он тоже, наверное, мечтал о красивом, но так случилось, что сидит у ворот монастыря.

– О-о-о-о-о, – он улыбался и тянул время, видимо выбирал для меня подходящий ответ. –  Жизнь – это необъезженная лошадь.

Я задумалась. Каждое лето в деревне у прабабушки, наслаждаясь свободой от всех правил и культурностей, мы с местными ребятами мчали на конезавод. В одно и то же время лошадей выпускали во двор, на выгул. Сидя на высоких заборах, мы завороженно наблюдали за их скачками. Сейчас, в мыслях, я опять была там.