Манипулятор

К последнему дню мероприятия, 19 сентября, я именно так и вымоталась. Это когда ты сидишь где-нибудь в подсобном помещение, только в подсобном, потому что снаружи клиенты и твое осоловевшее лицо не очень будет выглядеть для них, смотришь в одну точку, хотя даже этой точки не видишь, в ушах стоит гул, точно такой же, который издает волнующийся пчелиный рой, а на самом деле ты просто слышишь, как кровоток из последних сил стремится бежать дальше по телу; когда руки и ноги, забитые войлоком, смиренно недвижимы и ничто в мир не заставит их колыхнуться; когда ты не чувствуешь собственного дыхания, вроде дышишь, но не можешь понять, как происходит этот процесс; когда в голове висит черная ткань, не шевелится. Просто висит стеной. И все.

Но этот день, 19 сентября, я запомнила не потому, что собиралась подыхать от усталости и физического истощения. Этот день стал отправной точкой событий, которые перевернули мою жизнь, мои мысли, мои эмоции и убеждения, да все, к чему привыкла к своим 30 годам. Перевернули то, что считала невозможным даже просто пододвинуть хотя бы на пару миллиметров. На самом деле страшно осознавать, что все что устаканилось в жизни, все, что казалось стабильным и монументальным, и ты был уверен в этом, может взять и рухнуть и тебе снова надо начинать жить заново, только уже не бездумным младенцем, еще с чистым разумом и душой, а уже с пережитой болью, боясь сделать шаг, чтобы не было еще больнее.

Вечером, после окончания мероприятия, я изъявила желание остаться на демонтаж, отследить отгрузку оборудования, в общем хотелось посмотреть, как происходит закрытие подобных мероприятий. Приехали грузовые машины, грузчики. Я пыталась понять, что и куда отправлять, голова в стрессовой ситуации пыталась думать, что было тяжело: вещей у нас было на несколько грузовых машины, которые должны были развести все это безумное барахло по разным пунктам. В какой-то момент я потерялась, даже отчаялась, потому что все больше понимала, что ни черта не понимаю, что и в какую машину.

Я была благодарна всему, что принимало благодарность, когда среди суматохи демонтажных работ окружающих меня площадей, шныряющих туда-сюда рабочих, звуков работающих инструментов, появился ответственный за логистику коллега. Он был как глоток свежего воздуха. Я почувствовала накрывающие меня мягкое одеяло спокойствия: мне сейчас помогут, фух-фух-фух! И он помог. Быстро так, уверено, а я просто смотрела как он работает и пыталась перенять этот опыт.

Совсем не заметила, как быстро прошло время, и мы закончили с демонтажем и отправками. Я вздохнула с облегчением, что все, можно расслабиться и мы пошли расслабиться: выпить чего-то холодного и алкогольного. Мы, каждый изнасилованный своими зонами ответственности, действительно устали за этот бурный на мероприятия период, длящийся нон-стопом, уселись в какой-то кофешке в близлежащем ТЦ. Хотелось просто скорее сесть и налакаться чуть-чуть, чтобы организм расслабился, наконец, понял, что все закончилось и не просто закончилось, а хорошо. Сейчас можно насладиться этим «хорошо», ведь зачастую все заканчивается «не очень», а то и вовсе «плохо».

Передо мной стоял коктейль, который мне хотелось залпом осушить и тут же заказать еще и еще, но я старательно умоляла себя угомониться. Все! Некуда спешить, можно и нужно расслабиться, спокойно смаковать коктейль, в котором, как мне казалось, не было ни грамма спиртного. Газировка с запахом рома что ли и все. По идее я, такая уставшая, не спавшая и не евшая, алкоголь, если не убить меня должен был, то опоить точно. Но нет.

Коллега сидел ровно напротив, что-то говорил, но я не вслушивалась, меня больше интересовало наличие или отсутствие градусов в моем бокале. Но тут я услышала то, что он говорил. Отвлеклась от залипательных мыслей и уставилась на него. Что-то в тот момент накренилось во мне и тогда я не понимала, в какую сторону и точно ли накренилось. Может все-таки алкоголь есть в моем бокале и кренит меня он и усталость, лишая сосредоточения. Не знаю. В тот момент я ни о чем подобном не думала. Просто смотрела на него и слушала. Да, те вещи, которые он говорил, были мне непонятны.

Ранее я не понимала измены. Мне они казались неприемлемы, неважно какие отношения сложились, но опускаться до уровня, чтобы тащить грязь в общую постель… Надо либо себя не любить, либо сильно не уважать своего партнера. Понятие измены само по себе вызывало у меня двоякие чувства. С одной стороны, вот как-то пофиг, как там люди устраивают свою жизнь, что их толкает на это, что они жду от этого. Это их личное дело, я кто такая, чтобы высказываться по этому поводу? Люди взрослые, самостоятельные, это их решение, и они в состоянии ответить за него перед своими партнёрами, лицами, непосредственно замешанными в событиях, но не передо мной, слушателем, сомнительным судьей без каких-либо компетенций.

С другой стороны, во мне раздувалось любопытство и интерес. Много раз уже эта парочка толкала меня на глупые поступки, иногда даже граничащие с идиотизмом между жизнью и смертью. Много раз я думала, что не пора ли заканчивать быть такой любопытной и вечно интересующейся. Я отвечала себе, что пора, но бездействовала. Так и здесь, услышав информацию об изменах и о том, что ни один мускул не дрогнет у него при взгляде в глаза супруге, мне стало интересно, а что же вот этот человек, далеко не юноша в бушующем пубертате, хочет найти на стороне? Неужели там есть что-то новое для него? Неужели женщина еще может чем-то удивить его? Если может, то чем? Поперечным разрезом? Третьей грудью?

Я ничего не сказала, но интерес-то никуда не делся. Он, как ствол бамбука, мгновенно вырос сквозь меня и требовал, чтобы его удовлетворили.

Совсем слега, практически едва чиркнув по краюшку своей биографии он вскользь упомянул о своем криминальном прошлом и вот еще крючок, который очень ловко подцепил еще один росток моего интереса.

Я много с кем общалась. Мои друзья – это мужчины. Многие рассказывали об изменах, но это звучало больше, как желание похвастаться, показать себя альфа-самцом, неким умельцем, повелителем женских писек, что вызывало у меня лично легкую сардоническую улыбку. Ну, нужно парню самоутвердиться, пожалуйста. Разве мне жалко? Но сам рассказ такой тошнотворно напыщенный, местами приторный, будто в рот сыплют чистый сахар и тут же заливают его сахарным сиропом, помешивая деревянной ложечкой, а тебе кажется, что внутри все слиплось и сейчас просто изрыгнется. Не хочется слушать это. Не верится ни одному слову. Хочется просто скорее сменить тему.

Слышала истории и о криминале. Да чего уж там: у меня отец бывал несколько раз в местах не столь отдаленных, пару раз я общалась с милицией. Слыхала и сторонние истории, которые звучат как очередная сказка, но непонятно, для чего эта сказка была рассказана. Какой из нее урок надо вынести? Все преподносилось так, будто криминал – это в общем-то неплохо, вспоминая фанатов-одноклассников, лобызающих бандитский романтизм, превосходно снятый и переданный в массы в фильме под названием «Бригада». Те, кто раньше рассказали о криминале, хотели скорее выглядеть крутыми и серьезным, считая, что, украв в столовой Чупа-чупс, они замарали руки в криминале. Это было слишком по-детски, либо как гопники, которые сидят у подъездов и докапываются до прохожих излюбленными вопросами: «Есть покурить? А если найду?». Это не интересно. Это мерзко.

Здесь же эти две темы прозвучали по-другому. У меня не возникло ощущения, что передо мной чем-то хвастаются. Я просто поняла, что у человека это было в жизни, от этого никуда не деться, не забыть. Видимо, были какие-то последствия, возможно, о которых жалеют, а если не жалеют, то уж точно не забудут. Его слова звучали как простая, безэмоциональная констатация факта: да, было; да, прошло; да, вывод сделал. А мне стало интересно, что конкретно было. Как было? Какие выводы сделал? Но я молчала. У меня уже настолько сильно и крепко вросло «молчи», что я даже не шелохнулась.

Я слушала, как звучит его голос и столкнулась с другой странностью. Мы не первый раз общались с ним. Да, в такой обстановке, точно первый, но общались до этого на перекурах и по работе пересекались часто, и я не слышала тех ноток, которые услышала в тот вечер. Почему, интересно, не слышала их? Их не было? Или была глуха, воспринимая рассказы людей как бормочущее радио? В тот вечер мне очень нравилось, как звучал его голос: сильный, твердый, полный уверенности несмотря на то, что расслабленный, и спокойный. Стиль его общения – это короткие фразы, четкие, резкие, словно он давал мне время осмыслить сказанное. И я осмысливала и понимала, что даже то, как он говорит мне интересно, потому что никогда не слышала, чтобы разговаривали так заманчиво.

Официант принес ему треснутый бокал и его голос сменился. Стал тяжелее, но там не было ни намека на то, что сейчас будет скандал, хотя повод-то был. Я встречала хабалок и среди мужчин, и среди женщин, рвущихся в бой без причины, стремящихся доказать окружающим, незнакомым людям свой социальный статус, авторитет, знание законов и умение оперировать им, хабалок, которые забыли, что такое человечность. Человечность… Умирающее слово в ушах умирающего человечества. В нем же был океан спокойствия, и я прониклась именно тем, как он воспринял человеческую ошибку. Его реакция лилась бальзамом мне на душу. Я уже забыла, что люди могу быть вот такими… людьми. Я забыла, что некоторые ошибки могут быть незначительными, за которые можно сказать «ай-я-яй», ничего страшного не случилось, улыбнуться и попросить заменить бокал. Я больше, чем уверена, что официант тоже сделал выводы, хотя бы, что не все клиенты зажравшиеся мудаки, что у кого-то из них все еще бьется сердце, а не погибший кусок анатомического мяса, завернутый в вынужденную каменную оболочку.

Утром пятница и рабочий день никто не отменял, а на часах буйствовала разрастающаяся ночь. Официант принес счет, и я впервые не платила за себя, что покоробило мою независимость. Дикость, которая напала на меня, еще долгое время терзала. Чувство, что теперь что-то должна, чем-то обязана сильно угнетало. Я не хотела, чтобы за меня платили. Я сама могу. Я в состоянии оплатить свои запросы, а тут такое. Как к подобному относиться, я не понимала. Что я должна чувствовать? Что думать? Растерянность и полное непонимание огорошили, загнали в глухой тупик, из которого надо было срочно выбраться. Я решила, что просто отдам наличкой на следующий день, и инцидент будет исчерпан. Для кого-то это нормально, в порядке вещей, типа так должно быть. Я же настолько привыкла, что в моей жизни нет ничего того, что для других людей нормально. Моя нормальность разительно отличалась от нормальности других. Для меня это было ненормально и другого я не видела. Отдам деньги и все. Мне не нужны чужие, у меня есть свои.

Но мои мысли, полные возмущения, были приглушены, как только мы вышли на улицу. То ли пьяные, то ли безумные от переработки, но я обнаружила себя на его коленях. Он сидел на каменной ограде, сделанной под лавку, я – на нем. Чувствовала, как легко и непринужденно он прикасался ко мне и… отключила голову, отпустила контроль. Скорее намеренно, чем случайно. 12 лет ко мне прикасался один мужчина и с каждым днем я хотела, чтобы эти прикосновения вовсе прекратились. Это не привычка. Нет. Привычка – это покурить сигаретку перед тем, как сесть в автобус. Стоит только разочек не покурить, как уже чувствуешь, что что-то не то, словно весь день перевернулся, причем в плохую сторону. Сразу же возникает желание что-то исправить, сделать так, чтобы чувство незавершенности исчезло. Усмирить его как-то. Привычку чувствуют и желают, чтобы она продолжала бесконечно влиять. К мужу у меня не было привычки. Он не был моей привычкой. Я просто не хотела, чтобы он трогал меня. Не хотела, чтобы меня вообще трогали. Я уже решила, что на моей жизни стоит крест. На моей личной жизни. Мой муж – этот крест. Я буду до старости сидеть с ним, ждать развода и думать, что все могло было быть по-другому, но не сложилось, почему бы не начать довольствоваться тем, что есть. Я убедилась, что все эти «потрогать» начинаются одинаково и заканчиваются также. Эта область человеческой жизнедеятельности меня не удивляла и больше не удивит. Ничего не обычного. Все одно и то же.

Я долго спрашивала себя: почему? Почему обнаружила себя на его коленях и никак не попыталась остановить его руки? У меня был только один предполагаемый ответ – этот мужчина зашел слишком с необычной для меня стороны. И уж если он необычный в столь обычных вещах, в которых люди ведут себя одинаковы, какой же он будет дальше.

Часть IV

Я безумно люблю природу. Она такая чистая, естественная, красивая. Ее невозможно не любить. Я всегда стремлюсь к ней. Уехать. В глушь, чтобы не слышать и не видеть. Каждое лето я собираю тюки, которые едва могу поднять, сажусь в поезд и еду в Карелию, к природе, где человек еще не успел дотронуться своей смертоносной конечностью до природы. Я трогаю ее. Землю. Обязательно землю. Кладешь ладонь на землю и чувствуешь, как она дышит под рукой, как шевелиться трава, как бегут букашки среди ее стеблей, бегут ничем необременённые. Трогаю стволы деревьев, я так хочу, чтобы они поделились со мной своей энергетикой, скопленной за их вековую жизнь. Ты чувствуешь ее, прикасаясь к коре, как она стабильно циркулирует по стволу, питает ветви и корни, большая часть которых видна на поверхности, а низы уходят в землю так глубоко, что их ничто не сможет вырвать. Питает редкую крону, и ты можешь видеть, как жизнью начинают искриться хвоя и листья, как изумруд, полный жизни, сверкающий на солнце. В байдарке я обязательно зажму весло в одной руке, чтобы вторую опустить в воду на ходу. Потрогать воду, источник жизни для каждого из нас, источник, который никакой благодарности не видит от нас. Так часто задумываюсь, глядя на воду, малюсенькими водопадами, прорывающимися через пальцы, о том, что как неправильно мы живем; как сильно мы любим использовать природу, ее дары и себе подобных в корыстных целях, уже не отдавая себе отчёта, лишившись чувства благодарности и насыщения. Мы настолько утратили благодарность, что, когда ты кого-либо благодаришь, человек отмахивается, пожимает плечами и говорит – не стоит, не надо. И все реже, и реже слышишь это умирающее «благодарю». Но природе никто не говорит эти слова. О ней вообще редко задумываются. Это удивительная, планетарного масштаба система стала настолько обыденной, что слезы из глаз катятся, глядя на то, как взрослые люди, не дети, ломают цветущие ветви, которые только начали наполняться новой жизнью, ради того, чтобы украсить обеденный стол, пару дней понюхать исчезающий навсегда запах жизни. Больно. Пока только природе больно…

А карельские вечера – это самый настоящий шедевр, когда сидишь на берегу, не залитым ненавистным бетоном, обтянутым рабицей, на берегу, который сделала природа-матушка, слушаешь, как рядом потрескивает костер, ветерок кружит дым и играет с языками пламени, а вокруг тишина. Не та, кладбищенская, которую крайне редко можно услышать в городе, а такая громкая, насыщенная жизнью, которую мы не замечаем, тишина. Кто-то стрекочет, кто-то поет, кто-то шипит. Тишина заполнена звуками, создающими каждый раз новую уникальную музыку. Послушайте ее…пожалуйста.

А летом в Карелии не темнеет. Испытываешь блаженство, когда сидишь в отрытой палатке, забитой оголодавшими комарами, и смотришь за путешествием солнца. Оно, кроваво-красное, распухшее на лазурном горизонте, заполняет его своим кровавым цветом. Лазурь неба смешивается с кровью солнца и становится насыщенно фиолетовым. Солнце проходит по линии горизонта, едва дотрагиваясь до верхушек спящих деревьев, крадется куда-то в сторону, и, кажется, вот-вот завалится за эти верхушки и все вокруг поглотит ночная тьма. Но нет. Солнце продолжает красться по линии горизонта. Ты смотришь на часы: три ночи. Три ночи! А ты все смотришь на закат, которого так и не будет, потому что еще через пару шажков по макушкам деревьев, и солнце пойдет вверх, уже растягивая по небу жёлтый цвет все ярче и ярче, возвращая былую глазурь. А потом ты возвращаешься в этот бетонный ад, молча слушаешь восторженные рассказы коллег о том, как они наслаждались переполненными людьми пляжами и отелями с all-inclusive. Для приличия они спросят, где ты отдыхала, и с улыбкой на губах я отвечу: «в тайге», дальше смотришь на перекошённое лицо, искривленные губы, померкшие глаза, и кучу скучных, недостойных взрослого человека доводов о гигантских комарах, гнусах, медведях, твёрдой земле, на которой надо спать и меню, состоящем из макарон и тушенки, которое надо есть, отсутствие душа и вкусно пахнущих гелей и шампуней.

Я люблю природу в любом ее проявлении, но зиму люблю больше всего. Красивую, пушистую зиму, как она пытается быть чистой среди урбании и ее отходов. Когда мороз щиплет, вздрагиваешь, хочешь спрятаться от холода и в то же время буквально наслаждаешься ее холодностью. Она не злая, не кусачая. Она нужна, чтобы дать возможность природе выспаться, ведь скоро придет весна и жизнь, выспавшаяся и набравшаяся сил, вновь заструится и взор одарит собою весна…

В 2019 годе, на его безвозвратном закате я пропустила осень. В первые жизни я все пропустила. Как желтеют листья, как они падают, устилая собой дороги, даже не успела пошуршать ими в опустевшем парке. Я пропустила небо, как оно хмурилось, скрывая по ночам звезды. Не подставила лицо осенним слезам… потому что боялась, что потечет тушь. Не обратила внимание на деревья, потому что мчалась на работу не для того, чтобы работать, а для того, чтобы увидеть его. Чтобы услышать голос, чтобы вновь попытаться остаться наедине, чтобы он снова прикоснулся ко мне. Мчалась на работу, чтобы увидеть его глаза… Небо померкло. Я ничего больше не видела, кроме скользящей под ногами дороги, ведущей меня в офис.

Выходные теперь превратились в дни каторги на галере, где я без отдыха гребу вместе с другими рабами куда-то, куда мне не надо. Я не хотела больше, чтобы были выходные. Они тянулись медленно, время просто издевалось надо мной, не хотело идти вперед. А я застыла. Не могла придумать себе занятие, чтобы не смотреть на часы. За что бы ни бралась, ничего не получалось, начиналась какая-то ломка, словно выворачивало наизнанку от беспомощности.

В один из выходных он прислал со своего личного номера фото…в первый раз. Сколько раз я пересматривала его… боже! и какая детская, глупая радость сжала своей ручонкой сердце, когда добавляла его номер в контакты. И с тех пор всегда ждала, когда он что-нибудь напишет, что-нибудь пришлет, хоть как-то проявит себя. Он делал это нечасто, а когда делал, делал скорее от скуки, нежели от интереса. Свое же поведение я сама себе объясняла воспылавшим любопытством. Мне не хотелось терять с ним едва уловимую связь, я ведь еще не изучила, не поняла его. Раньше общение с людьми быстро сходило на нет. Они быстро открывались, быстро делали что-то не так и мой интерес к ним быстро погибал. Я видела одну и ту же личину, прикрытую различными масками, изучить которые у меня было время. Но он – другой. Он сразу пытался и говорил, что он – редкостное говно, козел, человек со скверным характером. Он пытался сделать так, как делала я, сходу заявляла, что я – говно. Может таких как он, еще сотня тысяч, но я-то таких не встречала. Ни одного. К тому же мне было интересно, как его скверный характер коррелируется с тем, что он делал, что было совсем не скверным.

Иногда мы ходили в бар попить пива и там я вновь слушала, пыталась понять, что с ним не так. Что в нем такого, что влечет меня к нему. А потом, в какой-то момент я с ужасом осознала, что влечет меня не только платонически, но и физически. Да чего уж там, я по-любому помешалась на желании снова и снова ощущать его прикосновения. И снова испытывала когнитивный диссонанс: чем его руки так особенны? Почему, когда я ощущала его руки на себе, у меня не возникало знакомых мне мыслей – «когда это кончится?». Из баров зачастую мы уезжали на такси, где давали больше воли в прикосновениях и я хотела, чтобы машина встала в бесконечную пробку, надеясь пресытиться его руками, чтобы встать утром и не думать о нем больше. Но нет! Я снова рвалась в офис за этими прикосновениями.