Смех висельника

– Смотри: звезда падает! Будешь загадывать желание?

– Конечно, нет! – я фыркнула. – Звезда – это всего лишь газовый шар, излучающий свет; каменное тело, которое, падая, сгорает в атмосфере, – мне очень хотелось его обломать, хотелось сказать что-то грубое и резкое, чтобы он, наконец, отвалил. После смерти сестры я часто (практически всегда) бываю злой, и от той доброй, милой отличницы не осталось ни следа, ну почти. Я стала агрессивной, и мне это нравится. Обычно у меня только два состояния: либо я злая на весь мир, и мне хочется всех убить, либо мне на всё пофиг. Кстати, пофигизм пугает меня сильнее, и иногда он появляется неожиданно: я понимаю, что в некоторых ситуациях мне должно быть неприятно, а мне всё равно. Хотя бывает, что я, наоборот, радуюсь равнодушию или мне его даже не хватает.

– Ну как хочешь, а я загадаю.

– Ну и дурак, – я сказала это громче, чем хотела, и Кирилл посмотрел на меня.

– Почему ты такая злая сегодня?

– Я всегда такая. И знаешь что?! Свали уже! Ты меня достал со своим допросом! – я постаралась сказать это как можно более грубо и резко, чтобы он уже ушёл.

– Это был не допрос – я просто спрашивал, и ты могла не отвечать, если не хотела, – голос у него был немного обиженный, и мне на секунду стало его жаль, но я тут же отбросила эти мысли. Пусть не считает меня милой и хорошей, или что он там считает и считает ли вообще.

– Если тебе так хочется поговорить, найди себе кого-нибудь другого! Я хочу побыть одна! В соседней комнате полно людей…

– Пьяных в хлам, – продолжил он за меня и усмехнулся.

– Я, может, тоже скоро буду, – я демонстративно допила залпом бокал и еле сдержала рвоту, и, кажется, он это заметил, потому что посмотрел на меня с тревогой и жалостью.

Сколько раз повторять: не надо меня жалеть! Ненавижу, когда говорят, какая я бедная и несчастная, сколько пережила, что агрессия – моя реакция на психологическую травму! Ненавижу, когда меня жалеют! Не надо этого делать! Я специально делаю себе больно! Я специально «загубливаю свою молодую жизнь», или как они там это называют! Мне это нравится! Нравится заставлять себя страдать! Я так мщу себе за то, что ничего не смогла сделать, когда моя сестра умирала, что не смогла её спасти, за своё бессилие. Все утверждают, что я не виновата, но мне плевать, что они говорят! Я чувствую себя так, будто это я толкнула её под тот грузовик!

Мы тогда сильно с ней поругались. У неё, вообще, был довольно тяжёлый характер. Обыкновенно я шла ей на уступки, но в тот раз я взбесилась и наорала на неё, да и она на меня тоже. Я ей сказала, чтобы она шла, куда хочет, мне плевать; что она меня достала, что я терпеть её не могу. Понимаете, это было последнее, что я ей сказала! Это был наш последний разговор! Она мне тоже наговорила столько гадостей, что мне захотелось задушить её, а потом она развернулась и пошла к перекрёстку. Я, в мыслях проклиная её, пошла в противоположную сторону, а через несколько секунд я услышала визг тормозов и крик. Её последний крик! Я теперь часто слышу его в своих кошмарах.

Я тогда почувствовала, что произошло что-то ужасное. Когда я обернулась, я увидела затормозивший «ЗИЛ» и рядом её тело, всё в крови. Внутри меня что-то рухнуло, меня обдало диким холодом, и я со всех ног побежала к ней. Горел красный, но все машины остановились. «Она пошла на красный! Она была настолько взволнована, что не заметила, что горит красный!». В ушах у меня звенело, и пропало ощущение реальности. Я будто была во сне. В страшном сне. В кошмаре.

– Алиса? Алиса! – голос у меня дрожал. – Алиса, ответь что-нибудь! Ты меня слышишь? Алиса!

Меня скрутило и парализовало от страха. У меня была паника, я не знала, что делать. Какой-то парень пощупал её пульс.

– Она жива! Кто-нибудь вызовите скорую!

Я стала дрожащими пальцами набирать номер скорой, но руки меня не слушались, они дико тряслись, и тот парень отобрал у меня телефон и набрал вместо меня. Долгие гудки. Слишком долгие. Мне тогда казалось, что они длились вечность, прежде чем я, наконец, услышала голос в трубке.

Скорая приехала всего через несколько минут, но это были ужасные минуты ожидания. Я начала рыдать, пыталась остановиться, но у меня началась истерика. Какие-то женщины пытались меня успокоить, но я не слышала их. Тут ко мне подошёл водитель грузовика и стал извиняться, и даже положил мне руку на плечо. Я скинула его руку и начала орать на него срывающимся голосом. Я кричала, что он убийца, что он мог убить мою сестру. Я очень много чего кричала, обзывала его, начала его толкать. Мой мозг полностью отключился, чувства реальности происходящего не было совсем. Я хотела убить его, и я была готова это сделать. Наверно, это и называется состоянием аффекта. Но парень, тот, что нащупал пульс и вызвал скорую, схватил меня сзади и оттащил от водителя. Я сопротивлялась, тоже что-то совсем нелестное говорила ему, но он продолжал меня держать. Потом я успокоилась, и он меня отпустил, взяв с меня обещание, что я не буду подходить к водителю. Истерика почти закончилась, я стояла и тихо всхлипывала. Он меня обнял и что-то говорил. Его тихий голос меня успокаивал. Я не отстранилась от него, хотя никогда до этого не обнималась с незнакомыми парнями, да и со знакомыми тоже не особо. Мне просто тогда очень нужно было, чтобы меня кто-то именно обнял. Потом он вытирал слёзы с моего лица, обещал, что всё будет хорошо. Он даже был готов вместе со мной поехать на скорой, но врачи не разрешили, так как он не был родственником.

До больницы мы ехали на бешеной скорости с завывающей сиреной и мигалкой. Алису понесли в реанимацию: ей срочно требовалась операция. Приехали родители: я им уже сообщила обо всём по телефону. Мы все вместе сидели перед операционной. Операция длилась несколько часов, и я боролась со сном, но как родители и врачи не пытались уговорить меня поспать, говоря, что это поможет снять стресс, я не соглашалась. Затем родители пошли выпить кофе на первом этаже, а я осталась, взяв с них обещание, что они принесут мне чашечку экспрессо. Я не хотела оставлять Алису ни на минуту.

Спустя минуты две после того, как родители ушли, открылась дверь операционный, и вышел врач. Я вскочила и побежала ему навстречу. Я спросила, как она, пришла ли в себя, но он молчал. Он подбирал слова. Я почувствовала, что что-то не так и решилась спросить напрямик: «Она жива? Скажите да или нет?». Он ответил, будто выдавливая из себя каждое слово: «Она… умерла», – и эти слова ножом ударили по мне.

«Как умерла? Алиса умерла? Он что-то путает. Наверно, мне послышалось. Алиса не могла умереть! Не могла! Так не должно быть! Нет, нет и нет! Я не хочу, чтобы это было правдой! Не-ет! Не-ет!»

Холод. Опять этот леденящий, сковывающий холод. Паника. Страх. Ненавижу страх. Врач бормотал извинения, говорил, что они сделали всё возможное, но я его не слушала. Он обещал, что всё будет хорошо! Он же обещал! Они все обещали! Как же я их всех тогда ненавидела!

Я качнулась. Казалось, я вот-вот упаду, но я сжала кулак, впилась ногтями в ладонь и смогла устоять на ногах. Казалось, будто я падаю в бездну, кричу в пустоту, но меня никто не слышит. В душе у меня была буря эмоций, но на самом деле я стояла, не произнося ни звука. Волна воспоминаний накрыла меня. Воспоминаний таких живых, словно это были кадры из жизни. Из чужой жизни. Там была не я. Та «я», что там была, жила до этой аварии. Я уже не была ей.

Я вспоминала, как мы вместе мечтали и строили планы на будущее, как загадывали желания под падающей звездой. Как мы вместе дурачились, бесились, сходили с ума, словно пьяные, хотя без вина. Как иногда ссорились. Она была моим самым близким и дорогим человеком! Я любила её сильнее всего на свете!

Мне тогда казалось, что меня разорвёт. Мне хотелось кричать, вопить, но я молчала. Я стояла и молчала. По лицу текла слеза, а я не могла произнести ни звука. Мне было больно, но я была в оцепенении.

Врач спросил, где мои родители, и мы вместе спустились на первый этаж. Он пошёл в столовую, а я осталась напротив входной двери. Я представляла лица родителей, когда они узнают о смерти Алисы, их испуганные глаза, морщинки, собирающиеся на лбу отца, дрожащий голос матери, которая вот-вот заплачет. Я не могла сказать им это, у меня не поворачивался язык произнести эти два слова. Я не могла смотреть на то, как им будет больно, как мама будет плакать.

Я почувствовала, что мне нужно освежиться. Прежде чем охранник что-нибудь сообразил, я бросилась к двери, резко её открыла и оказалась на улице. Был декабрь, и холодный, морозный воздух ударил мне в лицо, но он не мог сравниться с тем холодом, что был внутри меня. Я выбежала без куртки, всё ещё в белом халате посетителя, с растрёпанными волосами. Была уже ночь, во всех домах был погашен свет, и только фонари освещали дорогу. На улице не было ни души. Я побежала. Ветер дул мне в лицо, снег прилипал к ресницам и мешал мне видеть, но мне было всё равно. Только вперёд, как можно дальше от больницы. Я будто пыталась сбежать от смерти Алисы.

Я бежала, не разбирая дороги, и очнулась только на середине проезжей части. Как туда выбежала, не помню. Рядом затормозил чуть не сбивший меня красный дорогой автомобиль. Без понятия, что это была за марка. Я в них не разбираюсь – в них разбиралась Алиса.

Из автомобиля вышел какой-то парень.

– Совсем рехнулась? Куда смотришь?! Красный же горит! – заметив, белый халат посетителя, он добавил с усмешкой – Из психушки, что ли, сбежала? – но увидев мой заплаканный вид, он перестал на меня кричать. – Это же ты? Та девушка, чью сестру сбил грузовик? – его голос напомнил мне того парня с перекрёстка. Наверно, это и был он. – Садись в машину, – это звучало почти как приказ, и я послушалась его. Он тоже сел в машину, и мы поехали.

Несколько секунд или минут мы молчали. Я потеряла чувство времени.

– Куда тебя вести? – я промолчала. Я сама не знала куда. – Что с твоей сестрой? – я опять ничего не ответила, но он и так всё понял. Редкие слёзы непроизвольно скатывались по щекам. – На, – он протянул мне бумажный платок. Я взяла его и вытерла слёзы. Тушь, наверно, потекла, и я была очень страшной, хотя не страшней, чем когда у меня была истерика.

– Я очень страшная? – голос казался чужим, будто не моим. Помню, Алиса всегда немного переживала, что у неё потекла тушь, после того как она поплакала над грустным фильмом. Даже из зала кинотеатра боялась выходить, чтобы не попасться людям на глаза. Хотя не такой уж страшной она тогда и была.

– Нет. Вообще нет. Тушь только немного размазалась, – через несколько секунд он взял свой телефон. По-моему, айфон X, хотя не уверена. Алиса в телефонах разбиралась, не я. Парень открыл камеру для селфи и протянул его мне вместо зеркала.

«Немного размазалась» означало очень сильно. Я была похожа на панду. Бумажным платком я постаралась стереть тушь под глазами, но, по-моему, стало только хуже, хотя парень уверял, что я нормально выгляжу. Либо у него со зрением были проблемы, либо он просто не хотел меня расстраивать. Но я и так была расстроена. Расстроена – это мягко сказано. Я была подавлена, сломлена, опустошена.

– Если хочешь, я подвезу тебя до дома, только адрес скажи, – я пробормотала в ответ адрес, и дальше мы ехали молча, пока он не спросил, когда я последний раз ела, и хочу ли я есть. Ела я последний раз ещё до аварии, часов в двенадцать, а сейчас уже было десять, но мне не хотелось есть. Он попытался меня уговорить и через несколько минут затормозил рядом с «Макдоналдсом». Алиса любила там есть. Мы редко бывали в ресторанах быстрого питания, но один из них находился рядом с нашей новой школой, и временами, иногда раз в несколько месяцев, иногда три дня подряд, бывало, что мы там ели, гуляя после школы.

Парень заставил меня выйти и пойти с ним. Он заказал кока-колу, картошку и наггетсы себе и спросил, что буду я. Я опять ответила, что не голодна, но он заставил меня сделать заказ. Мне не хотелось его обидеть, и я взяла чизбургер и апельсиновый сок, который любила Алиса. Мне он тоже немного нравился, но не так сильно, как ей. Я съела чизбургер в машине, вернее запихнула в себя, не чувствуя вкуса, и запила соком. Наверно, парень был прав: я была тогда совсем измождённой, и мне было просто необходимо поесть.

Мы ещё долго ехали. Он спросил меня, знают ли мои родители, где я, и дал свой телефон написать им сообщение или позвонить. Но я не помнила их номеров и сказала ему об этом. Тогда парень, узнав от меня, что они остались в больнице, нашёл телефон, по которому можно с ней связаться. Дозвонившись, он спросил, не ищут ли они какую-то девушку, и описал меня. Получив утвердительный ответ, парень сообщил, что везёт меня домой. Трубку дали моим родителям, я слышала их взволнованные голоса, но когда они захотели поговорить со мной, я отчаянно замотала головой. Я не была в состоянии с ними разговаривать. Парень сказал, что я заснула, за что я ему была благодарна. Повесив трубку, он сообщил, что мы приедем примерно через полтора часа, немного позже моих родителей, так как мы сделали небольшой крюк. Затем парень включил радио: какую-то спокойную, расслабляющую музыку, и я заснула.

Родители потом рассказали, что он принёс меня на руках и позвонил в дверь. Они были ему очень благодарны, но он не взял ни денег, не оставил ни телефона, ни адреса – ничего. Я не запомнила его лица. Я была тогда не в том состоянии, и слёзы очень часто мешали мне его разглядеть. Но у меня осталась его куртка. Когда мы шли в «Макдоналдс», он заставил меня её надеть, хотя нужно было пройти всего несколько метров, но мне было лень спорить. На этой куртке не было никаких зацепок, только какая-то фирма, наверно, дорогая. В фирмах я тоже не разбираюсь – в них разбиралась Алиса. Ни я, ни родители так и не нашли этого парня, а жаль: я бы хотела его поблагодарить. Если бы не он, я могла попасть под машину, заблудиться, замёрзнуть, на меня могли напасть, да мало ли что. Он, можно сказать, спас меня. Но я немного отвлеклась.

***

– Ты в порядке?

– В полном! – отрезала я. Всё-таки этот бокал был лишним, я и так до этого немного выпила. И если я в ближайшее время не доберусь до туалета, меня вырвет прямо здесь. Я сделала несколько шагов, пошатнулась и упала.

– Чёрт! – вырвалось у меня. Я попыталась встать, но не смогла. Правая нога сильно ныла. Похоже, я её подвернула. Не надо было надевать эти чёртовы туфли на высоких каблуках!

– Тебе помочь? – Кирилл протянул мне руку и помог подняться.

– Спасибо, – я захромала к туалету. Каждый шаг отзывался болью в правой ноге, и я тихонько вскрикивала.

– Сильно упала?

– Достаточно.

– Давай я посмотрю твою ногу, – я послушно села на ближайший стул, и он потрогал мою лодыжку. – Сильно подвернула, – да ладно, а то я не поняла. – Можешь идти, опираясь на меня, так легче будет, – ещё не хватало, чтобы он меня до туалета довёл. Когда он уже отвалит?!

– Нет, спасибо, я сама, – я доковыляла до туалета, у меня уже темнело в глазах от боли, когда меня вырвало на пол, и я потеряла на несколько секунд сознание. Очнулась я на полу в своей рвоте. Рядом уже был Кирилл, прибежавший на звук падения моего тела (конечно, он не мог пройти мимо!). Он помог мне подняться. Я смыла рвоту с лица вместе с косметикой, туалетной бумагой попыталась убрать её с платья, (с моего любимого платья!), но оно всё равно было уже испорчено, как и моё настроение несмотря на то, что портиться ему, вроде, было некуда. Кирилл помог мне оттереть рвоту с пола и всё стоял, и пялился на меня. Меня это сильно взбесило. Мало того что он видел, как я валялась на полу в собственной блевоте, так он ещё глаза свои вытаращил!

– Чё пялишься?! – злобно набросилась я на него.