Янтарь в болоте

Собственную жизнь молодая алатырница любила. Любила заставу у границы, любила, пусть порой и ругала, горные патрули, чаровать любила. Со жгучим желтым янтарем в крови, она была живым пламенем, ярким и сильным, а огонь болотники ой как не жаловали, так что девушку, отслужившую меньше двух лет, на заставе ценили.

Любила Алёна и родную станицу, и именно там хотела обосноваться потом, когда служба кончится. И на парней заглядывалась, да и как не посмотреть, когда они рядом и все, как на подбор, удалые да ладные! Правда, сердца никто не трогал, оно, глупое, другого безнадежно ждало. Но до недавнего времени эта беда была едва ли не единственной хоть сколько-нибудь заметной и всерьез жизнь не отравляла. А вот теперь…

Алёне совсем не хотелось в княгини. В станице над дворянскими нравами хихикали, женщинам сочувствовали. Слова в простоте не скажи, громко не смейся, с парнями гулять – и речи быть не может! Юбка в пол, очи долу… Алёна хоть и злилась на нежданно явленного отца, но также сочувствовала ему и хорошо понимала. Да и мудрено ли понять, отчего таким вот кротким девам он предпочел горячую и острую на язык алатырницу. А покойная матушка была именно такой, все говорили, дочь – точно ее отражение.

Но Алёна прекрасно понимала, что желания ее никого сейчас не волнуют. Решил великий князь зачем-то такую игру затеять – на то он и правитель. Подумала было удрать, но только это совсем трусость, пока ничего невозможного от нее не требовали. Странно, конечно, и непривычно, и неприятно, но лучше, чем многое из того, что она сама успела придумать. И если все сложится хорошо, то князь, может, и впрямь отпустит ненужную больше алатырницу с миром. О прибыли Вьюжин напрасно заговорил, Алёна об этом и думать не собиралась: тут при своих бы остаться.

Погрузившись в размышления, она незаметно доела все то, что было на тарелке, взяла еще один пирожок с мясом. Они были маленькими, на два укуса, но зато вкуснющими – язык проглотишь! Алёна рассеянно подумала, что надо бы познакомиться с местной поварихой и попросить поделиться секретом.

– Ты хотя бы девица еще? Княжна, – нарушила тишину старуха, и последнее слово она буквально выплюнула.

– Нет, – спокойно ответила Алёна, пожав плечами. – Мне двадцать два, не больная, не кривая, с чего бы?

Последнее намеренно добавила, чтобы позлить. Желчной княгини она не боялась, обретению второй бабки не радовалась – они чужие люди, которые друг другу не нужны и не интересны. И если старуха не желала сдерживать недовольные гримасы, то и Алёна ничего изображать не намерена. Грубить не собиралась, все-таки княгиня гораздо старше, но и совсем удержать язык за зубами не могла. Да и не особенно хотела, что уж там.

Против ожидания, сильнее это хозяйку не задело. Она вновь поджала губы, еще раз окинула внучку пристальным взглядом.

– Локти ближе. Не горбись и не наклоняйся так к столу, – чуть прикрыв глаза, твердо заговорила женщина.

Алёна едва не огрызнулась, но вовремя одернула себя, сообразив, что княгиня просто начала выполнять распоряжение Вьюжина. Алатырница выпрямилась, собрала руки, потом вообще сложила их на коленях, поскольку еда закончилась.

– Спасибо, было очень вкусно, – напомнила себе о вежливости.

Старуха открыла глаза, усмехнулась косо, на один бок.

– Хорошо. Правила поведения за столом начнем разбирать в ужин. Про твое девичество… – Княгиня запнулась. – Надеюсь, мне не нужно предупреждать о том, чтобы в великокняжеском дворце ты юбку не задирала? Проверять твою добродетель никто не станет, но постарайся хотя бы изобразить неискушенность.

– Я умею не путать службу и развлечения, – заметила Алёна.

Объяснять старухе, что между невинностью и блудливостью есть множество разных других привычек и что большинство людей как раз так и живут, не стала. Зачем оправдываться перед чужим человеком, который к тому же и слышать ничего не желает?

– Надеюсь на это. Пойди для начала переоденься, там сарафан приготовили. Не верю, что из тебя выйдет толк, и для великокняжеского дворца тебе найдут путную прислужницу, чтобы одежду к случаю подбирала. Но я все равно расскажу правила. Вдруг хоть что-то в голове отложится.

В Алёне шевельнулось любопытство. Она знала, чем и для чего отличалась одежда разных отрядов и воинов, почему в праздничном сарафане каждый день не походишь. А что же там еще придумали?..

Оказалось, было бы желание, а запутать можно что угодно, и тонкостей дворяне изобрели великое множество. Наряды делились на утренние, вечерние и праздничные. Для дома, для приема гостей, для выхода – по-разному. Для князей, для бояр и дворян – свои особенности. Одни вещи, как нормальные, можно было носить долго, пока вид хороший, другие надевались лишь раз.

Какой во всем этом смысл, Алёна не спрашивала, только на ус мотала. Во всякой избушке свои погремушки, и что там думала об этом одна алатырница, наверняка никого не волновало. Но по всему выходило, цель одна: показать свое богатство да выделиться среди прочих. Желание понятное, станичные девушки тоже любили похвастать друг перед другом обновками, вот только дворяне зачем-то усложнили себе жизнь, личную причуду, не сказать придурь, превратив в обязательное действо.

Про наряды княгиня вещала, стоя на верхушке внутренней лестницы, а Алёна, чтобы попусту не тратить время, ходила вокруг. По переходу прямо, по лестнице наверх, еще пару десятков шагов, поворот – и обратно. Порой старуха прерывалась, чтобы прикрикнуть на подопечную, которая постоянно путалась в непривычно длинной юбке.

– Что ж ты за девка такая? Как мужик шагаешь! Короче шаги, мягче!

– Подол до колена не задирай! Ты еще исподнее всем покажи!

– Плыть как лебедушка, а не топать, как кобыла!

– Матушка, дай мне силы не отлупить эту дуру как сидорову козу!..

С каждым шагом Алёне все меньше хотелось становиться княжной даже ненадолго. Через полчаса неспешного вышагивания по обрыднувшему пути она сдерживалась, чтобы все не бросить, только из семейного упрямства и задетой гордости.

Наконец отчаявшись изобразить плывущую лебедушку, она вспомнила «кошачий шаг», которому учил дед. Княгиня в первый момент поперхнулась замечаниями, с минуту наблюдала за этим молча, после чего опять попросила сил у Матушки. Но после дело неожиданно пошло к миру, в следующий час замечаний стало гораздо меньше, а потом старуха милостиво махнула рукой, решив, что на сегодня пока довольно.

А впереди еще ждал ужин и правила поведения за столом. И если поначалу Алёна еще опасалась, что хозяйка дома ослушается Вьюжина и попытается отыграться за нанесенную им обиду на подопечной, то теперь стало ясно: отыграется она, как раз старательно, в точности исполняя его указания.

Глава 2

Княжеский дворец

Несколько дней в тереме княгини пролетели стремительно и очень Алёну вымотали. Казалось бы, ничего столь уж сложного от нее не требовалось: на память она не жаловалась, и наука невелика, научиться янтарем управлять было куда сложнее, но усталость ширилась и крепла.

Главная проблема была в том, что смысла доброй половины этих правил она просто не понимала. Почему девушке нельзя выйти из дома с непокрытой головой? Почему до полудня нельзя принимать гостей, кроме самых близких? Почему в домашнем наряде нельзя принять гостей, если наряд этот совершенно приличен? Почему утром дома и без гостей нельзя открывать плечи, а вечером на приеме с гостями – можно? А то еще и грудь частично, так что Алёна поначалу смущалась. То есть в таком вот виде на люди – это невинной деве можно, а наедине с парнем оставаться – ни в коем случае, даже если идет самый спокойный разговор о погоде и видах на урожай?..

На заставе правила были простыми и ясными. Не станешь выполнять – погибнешь и товарищей подведешь. Понятно, почему нельзя одной ходить в горы: случись что, и кто тебя выручит? Но почему нельзя надеть вечером светлый сарафан?!

Все это сердило и заставляло строить планы о том, как поскорее поймать убийц. Алёна готова была как угодно их дразнить, вызывать на себя их злость и рисковать жизнью, лишь бы не задерживаться среди всех этих странных обычаев надолго.

При такой дурацкой науке сварливая старуха вскоре совершенно перестала вызывать неприязнь сама по себе, алатырница даже начала ей сочувствовать. Станешь тут злой и желчной, всю жизнь петляя между этими нелепыми запретами. Не говоря уж о том, что в таких тесных границах нечего и задумываться о замужестве по велению сердца: если и сумеешь с кем-то сблизиться, еще неизвестно, подойдет ли он тебе родом. Как собаки племенные, спаси их Матушка!

А радостей всех что? Шей-вышивай да чинно по парку вышагивай, притом с малолетства. Ах да, еще картинки малевать можно, песни петь и книжки читать. Пожалуй, книжки единственные Алёну радовали: в школе, когда училась, библиотека была богатой, и девушка пристрастилась, а на заставе-то откуда их взять! А у князя небось этого добра довольно.

Сейчас, впрочем, читать алатырница успевала только те скупые указания, что оставил ей Вьюжин, затверживая их наизусть, и толстенный родословник, стараясь запомнить самые старые и важные семьи. Выучить все она и не пыталась, все одно без знакомства ни с кем заговаривать нельзя, но хоть теперь все княжеские роды знала, кто каким уездом командует.

Четырнадцать уездов – четырнадцать родов, а у тех в подчинении до трех десятков волостей со своими городами да деревнями. Иными волостями командовали бояре, иные напрямую князьям подчинялись. Особняком стояли родовые боярские поместья, за которые хозяева могли держать ответ только перед великим князем, но и то если что совсем уж дурное случится. И боярских родов было больше тысячи, где уж тут все упомнить!

Глава Разбойного приказа постановил, что росла Алёна под приглядом наставницы в одном из удаленных и совсем маленьких великокняжеских поместий, имя своего отца знала и именно его должна была величать благодетелем. Никакой алатырской школы не кончала, и янтарь в крови надлежало прятать от сторонних глаз. Как именно, не уточнялось, и она надеялась расспросить Вьюжина. Что способы спрятать дар существуют, это она знала, вот только никогда не пробовала.

В общем, планы у князя на дочку с самого начала были, и именно такие, как у остальных высокородных: удачно выдать замуж.

Тут Алёна снова ужаснулась и испытала к покойному отцу искреннюю благодарность. А ведь мог же и так поступить! Хорошо не был покойный князь Иван Никитич Краснов человеком расчетливым и излишне предусмотрительным, о чем алатырница узнала из все тех же бумаг, где имелось среди прочего и его описание. Нравом он был крут, но отходчив, щедр, горяч, азартен, но не без ума, умел остановиться. Остер на язык, обаятелен без меры, хорош собой, любимец женщин. Как подобное сочеталось со строгими правилами, озвученными княгиней, Алёна не поняла, но махнула на это рукой – на месте разберется.

За эти дни княгиня несколько смягчилась к своей приблудной внучке, обнаружив, что алатырница внимательна и старательна, а кроме того, умеет не только чаровать, но еще и шьет недурно, и в готовке смыслит, и дом в порядке содержать может. И даже признала, что та небезнадежна. Но на сближении не настаивала, и теплых отношений у них не сложилось. А Алёна и не собиралась навязываться, с вопросами старалась поменьше ходить и вообще предпочитала не встречаться.

Из тех же бумаг, что оставил Вьюжин, следовало, что покойный князь со своей матерью близок не был. Выказывал ей сыновнее почтение, но прохладно, по велению долга. Об истоках этого отношения боярин умолчал, но тут нашлось кому просветить: Марьяна многого не знала, но тем, что знала, поделилась с удовольствием.

Она рассказала, что, когда умер старый князь, властная и честолюбивая княгиня попыталась взять бразды правления в свои руки, отчего-то полагая, будто сын двадцати с лишком лет – все еще неразумный и добрый мальчишка. Вышла большая ссора, мать была сослана в этот вдовий дом и лишилась даже тех возможностей, какие имела. А теперь, со смертью сына, вовсе оказалась на птичьих правах, зависимая от воли будущего наследника.

К сожалению, подробностей не ведала не только Марьяна, но и остальные немногочисленные слуги, с которыми Алёна быстро перезнакомилась. Все они были деревенскими, жили от столицы и главного родового поместья, где все происходило, далеко. Нельзя сказать, будто алатырница не верила словам девушки или всерьез намеревалась копаться в прошлом новообретенной родни, но что-то в этой истории не складывалось, и мысль об этом засела занозой.

Удивляло, например, то, что Людмила Архиповна, будучи достаточно умной женщиной, не могла не понимать, что ее своенравный сын в двадцать пять лет – уже давно взрослый мужчина с трудным характером, он ведь и военную службу успел пройти. А если вспомнить отношение к ней главы Разбойного приказа, и вовсе закрадывалось подозрение, что сотворила княгиня что-то очень нехорошее, и этой мягкой ссылкой, наверное, легко отделалась. Иначе не опасалась бы так Вьюжина, и вряд ли он бы так с ней разговаривал.

Все эти рассуждения не добавляли Алёне любви к старухе и желания сблизиться.

Вьюжин, как и обещал, явился за новоиспеченной княжной через четыре дня ровно, вскоре после обеда. Не один, в сопровождении молодого алатырника в зеленом кафтане, который девушка сразу узнала: такие в городах носили все стражи, что под Разбойным приказом ходили.

Наученная, Алёна коротко поклонилась, сложив ладони у сердца; сильно гнуть спину ей теперь полагалось лишь перед великим князем, а большинство вообще были достойны только наклона головы. Боярин ответил тем же, его спутник, опомнившись, поклонился в пояс.

Изменения в алатырнице Вьюжин встретил одобрительной улыбкой. Настоящая боярышня: темно-серый дорожный сарафан, синяя рубашка, голова и плечи покрыты белым платком с набивным рисунком и кистями. Последний надевать особенно не хотелось, но Алёна утешила себя тем, что это ненадолго, только до дворца. В небольшую холщовую суму уместились все ее вещи, которые девушка решила не оставлять, раз уж прямого приказа не было.