Бенефис мартовской кошки

– Но это было страшно давно!

– Вы переводчик?

– Была преподавателем, французским владею свободно, немецким – посредственно.

– А у меня арабский и английский. Скорей всего, у нас полно общих знакомых. Вспомнил! Я видел вас на юбилее у Зырянова, в «Праге», на фуршете. Знаете Лешку?

– Очень хорошо, дружу с его бывшей женой Мариной.

– Ну вот! – обрадованно воскликнул Стас. – Мир тесен, плюнь – и попадешь в приятеля. Ну теперь согласны со мной пойти? Хотите сейчас позвоню Зырянову, и он вам скажет, что Стас Комолов вполне приличный человек? И потом, у меня такое скверное настроение. Сделайте милость, вставайте.

Внезапно я ответила:

– Ладно.

В конце концов, получается, что этот Стас мне и впрямь знаком, вечер тихий, солнечный, на улице тепло, домой ехать неохота… Отчего не сходить на концерт? Если будет очень скучно, то уйду в антракте. И потом, просто жаль мужика, его жена та еще штучка.

Стас ухватил меня крепкой рукой пониже локтя и буквально потащил к входу. Я покорно пошла рядом. Так кролик цепенеет перед удавом и на мягких, подламывающихся лапках приближается к пасти пресмыкающегося.

Глава 2

Билеты у Стаса оказались не простые, а контрамарки, причем в директорскую ложу. Мы вошли в крохотное помещеньице последними и едва успели занять места, как на сцене появилась женщина в черном платье и хорошо поставленным голосом завела:

– Начинаем концерт…

– Совсем не то, правда? – наклонившись ко мне, тихо спросил Стас.

– Что вы имеете в виду? – удивилась я.

Комолов улыбнулся:

– Вы, наверное, и правда редко ходите сюда. В консерватории работала конферансье Анна Чехова, для людей, любящих музыку, ее имя стало символом Большого зала. К сожалению, Анна не так давно умерла, а новая девочка решительно никому не нравится, выглядит отвратительно.

– Вы просто к ней не привыкли.

– Может быть, – пожал плечами Стас.

Мы прекратили разговор, потому что дирижер взмахнул палочкой, и оркестр заиграл Малера. Никакого трепета или восторга я не испытала и принялась, скучая, разглядывать интерьер.

Годы не властны над Большим залом. Если смотреть вверх, на потолок и стены, то создается полное ощущение того, что в машине времени я перенеслась назад, в славные 60-е годы. Вот я, девочка-школьница, отчаянно пытаюсь зевнуть с закрытым ртом. Сидящая рядом Афанасия толкает внучку локтем в бок:

– Не отвлекайся, они играют гениально.

Я покорно пытаюсь открыть слипающиеся глаза и упираюсь взглядом в сцену. Вид десятка мужчин и женщин, старательно размахивающих смычками, не вызывает у меня никакого энтузиазма, а пианист похож на большую ворону, склевывающую с клавиш крошки. Сзади оркестра высится торжественный орган. От тоски я начинаю пересчитывать блестящие трубы и каждый раз получаю другое количество никелированных железок, их то семьдесят, то восемьдесят две. За этим нехитрым занятием время идет быстрее, и наступает долгожданный антракт. Одна беда, бабушка никогда не ходит в буфет, она предпочитает прогуливаться по фойе.

– Что-то сегодня оркестр не звучит, – прошептал Стас. – Малер слишком шумный, ударные прямо по ушам бьют.

Я согласно кивнула, у меня тоже заболела голова. Пожалуй, в антракте следует с ним мило распрощаться и отправиться домой. Кстати, в директорской ложе оказались не удобные кресла, с мягкими спинками и широкими подлокотниками, а страшно некомфортные простые стулья, выкрашенные белой краской. Наверное, считается, что человек, попадающий сюда, настолько увлечен музыкой, что не должен замечать ничего вокруг. Но мне было жестко, а потом заболел позвоночник. Наконец пришло время перерыва.

Дождавшись, пока народ выйдет в фойе, я повернулась к Стасу и уже хотела сказать:

– Простите, мне пора домой, – но увидела его бледное до синевы лицо и испугалась:

– Вам плохо?

– Не очень хорошо, – слабо кивнул мужик, – прямо в глазах потемнело, наверное от духоты. Бога ради, Даша, принесите стакан воды. В буфете небось очередь, тут туалет есть, если выходить не в фойе, а в боковую дверь, можно и из-под крана налить, – и он протянул мне складной стаканчик.

– Сейчас, сейчас, – засуетилась я и выскочила в маленький предбанничек, который отделял директорскую ложу от общего коридора. Наверняка тут имеется капельдинер. Этакая женщина в форменном костюме и с пачкой программок в руке.

В крохотном тамбуре не было никого из лиц женского пола, только у окна стоял мужчина, одетый в темно-синий костюм не слишком хорошего качества.

– Простите, – обратилась я к нему, – вы не видели тут дежурную?

– Хотите программку купить?

– Нет, мне нужна женщина, которая смотрит за порядком в ложе.

– Здесь работаю я.

– Простите, где можно взять воду?

– В буфете.

– Тут где-то есть туалет.

– Вы собираетесь пить из-под крана?!

Я внимательно поглядела на парня. Странный какой, очень бледный, лоб потный, руки дрожат.

– Нет, конечно, просто моему спутнику плохо с сердцем.

Мужчина протянул мне маленькую бутылочку минералки, которую держал в руке.

– Держите, сейчас дам валокордин, он у нас тут на всякий случай рядом. – Не успела я моргнуть, как он сунул мне пузырек: – Вот, пожалуйста.

Я вошла в ложу и спросила:

– Сколько капель вы пьете обычно?

– Обычно я ничего не пью, – попытался улыбнуться Стас. – Здоров, как бык.

Ему явно было плохо. Цвет щек синюшный, на лбу выступили крупные капли пота, глаза обведены черными кругами. Я повертела в руках пузырек.

– Сколько вам лет?

– Больше сорока, а что?

– Просто я слышала, будто количество капель валокордина должно совпадать с числом прожитых лет. Давайте остановимся на четырех десятках?