Хорошие манеры Соловья-разбойника
– Что в ней?
– Паста для ароматизации геля, – всхлипнула Краузе, – им умываться надо. Бережно очищает лицо.
– От бровей, – добавил Вульф.
– Надеюсь, вы не это средство подарили Алине, – вздохнула я.
– Нет, нет, нет, – затрясла головой Краузе, – я хотела мыльце только на пробу сделать. И вообще из этой баночки надо брать всего один грамм, он придаст нежный аромат литру геля.
Я воспряла духом.
– Прекрасная новость. Алина в безопасности.
– А что Максу делать? – разрыдалась няня.
– Эй, эй, прекрати немедленно, – испугался Вульф, – ничего страшного. Брови вырастут!
– А вдруг нет? – запричитала Роза. – Что тогда?
– Ничего, – спокойно ответил мой муж, – проживу без них.
– Ужас, – заломила руки Краузе.
– Никто и не заметит, что у меня на лице чего-то не хватает, – сказал Вульф.
– О, горе, – стонала Краузе.
Макс вынул из кармана телефон.
– Проведем эксперимент. Видеозвонок. Вовка, ты здесь?
На экране айфона появилось изображение Костина.
– Что случилось?
– Ничего, просто я соскучился, – с самым серьезным видом заявил Макс. – Мы тут поспорили, ответишь ты на вопрос или нет.
– Делать вам больше нечего, – зевнул Костин, – говори быстрей, пельмени булькают!
– Вы их едите на ночь? – удивилась Краузе.
– Почему нет? – хмыкнул Володя. – Жена в командировке, домработница домой уехала. Я купил себе упаковку. Думал, наверну их сейчас с майонезом, горчицей, уксусом, перцем. А тут вы!
– С майонезом, горчицей, уксусом, перцем? – в ужасе повторила Краузе. – Так нельзя!
– Кто сказал? – осведомился Володя. – Еще кетчуп туда хорошо бы добавить, да он закончился. Я пошел хрен искать, а тут вы.
– И хрен в придачу! – закатила глаза няня.
– Роза, ты попробуй пельмешата с моим соусом, – посоветовал Костин, – ингредиенты я уже назвал. Все смешай, вылей в тарелку и лопай с удовольствием. Макс!
– Я здесь, – ответил мой муж.
– Вижу тебя, задавай свой вопрос.
– Я тебе нравлюсь? – сдавленным голосом спросил Вульф.
Костин замер, потом почесал нос.
– В смысле?
– Смысла в моем вопросе ноль, – усмехнулся Вульф, – просто ответь. Я тебе сейчас нравлюсь? Честно!
– Честно? – переспросил Костин. – Сейчас нет.
– И почему? – осведомился Макс.
– Я хочу пожрать, а ты с глупостями пристаешь!
– Задам другой вопрос, – сказал Макс. – Находишь ли ты во мне какие-то изменения?
– Да! – рявкнул Володя. – У тебя определенно что-то с головой случилось.
– Отлично, – обрадовался мой супруг, – уточни, что именно с ней не так.
– За все время, что мы друг друга знаем, ты впервые пристал ко мне с какой-то фигней, – возмутился Костин. – Лампа, ты здесь?
– Конечно, – откликнулась я. – Где ж мне поздним вечером находиться?
– Что с Максом? Какая муха его укусила? – зашумел наш друг.
Я встала так, чтобы Володя меня видел.
– Посмотри на Макса.
– Давно уже на него любуюсь, – разозлился Костин, – а пельмени кипят и…
Я не дала ему договорить:
– Что у него с лицом?
– У Макса? – уточнил Вова.
– Да, – хором ответили мы все.
– Ничего, – пробурчал Костин.
– Приглядись, – потребовала я.
– Вульф как Вульф, – забубнили из телефона. – Да в чем дело?
– У меня усы, – подсказал Макс.
Я захихикала, Роза Леопольдовна ойкнула.
– Усы? – протянул Володя. – И правда! Как я не заметил!
– Они мне идут? – еле сдерживая смех, спросил Вульф.
– М-м-м, – промычал Костин, – нет. Сбрей. Кусты над губой тебя состарили лет на десять. И цвет у них какой-то странный. Синий! Может, телефон так показывает? Не! Заросли на морде – это не твое! Я пошел пельмени жрать!
Экран погас. Макс спрятал трубку в карман.
– Кто-нибудь еще будет переживать об отсутствии у меня бровей? Сказал же, ни один человек не обратит на это внимания!
Глаза Краузе расширились, она схватилась за грудь и со словами:
– Умираю. Валокордин! – умчалась в коридор.
– Для женщины, которая собралась на тот свет, она слишком ретиво носится, – развеселился муж и повернулся ко мне.
Я попятилась.
– Мама!
– Что на этот раз? – осведомился супруг. – Я стал обладателем бровей розового цвета, на которых висят синие кисточки?
– У тебя усы, – прошептала я, – темно-синие, почти черные.
– Где они находятся? – задал гениальный вопрос муж.
Я дотронулась до своей верхней губы.
– Тут.
Вульф погрозил мне пальцем.
– Нет, у тебя не получится разыграть меня! По глазам вижу – ты привираешь. Не умеешь лгать, как все, с честным видом.
С этими словами муж подошел к зеркалу, замер, постоял пару секунд и обернулся.
– Это не усы! Просто кожа почему-то изменилась.
– Ты несколько раз чесал пространство между верхней губой и носом, – вспомнила я, – пальцем водил туда-сюда. Может, чем-то руку запачкал? Вот и кажется, что усы выросли.
Макс зевнул.
– Я проголодался. Пойду поем!
– Мужчины эмоциональны, как кирпичи, – заявила из коридора Краузе, – с лицом беда, а у Вульфа аппетит разыгрался! Я на него смотрю, и у меня паника начинается. А он есть хочет! Случись со мной такой ужас, я надолго забыла бы о походах к холодильнику.
– Не вижу ни малейшего повода для истерики, – улыбнулся мой муж, – брови не пропали! Они просто переместились под нос.
– Куда? – прошептала Краузе.
– Стали усами, – заявил Вульф. – Дайте мне пожрать, битте!
Глава двенадцатая
– Кто там? – спросил из-за закрытой двери женский голос.
– Это Евлампия Романова, здравствуйте, вы просили меня прийти в восемь, – ответила я.
– В восемь? – повторила хозяйка.
– Да, – подтвердила я, – вчера вы договорились с Николаем Махониным, назвали время.
– Вы детектив?
– Верно, – подтвердила я.
Дверь приоткрылась, я увидела стройную женщину в халате, она смущенно произнесла:
– Думала, вы появитесь вечером.
Я растерялась.
– Простите, с вами договаривался другой сотрудник. Мне он сказал про утренний визит. Я удивилась, но решила, может, вам так удобно.
– Я хотела поспать подольше, – призналась Людмила.
– Извините, пожалуйста, – смутилась я, – приду после ужина.
– Хорошо, – согласилась Будкина и захлопнула дверь.
Выйдя из подъезда, я позвонила Махонину.
– Слушаю, – сонным голосом отозвался тот. – Кто в такую рань трезвонит?
– Почему ты решил, что я должна появиться у Будкиной в восемь утра? – забыв поздороваться, спросила я. – Она безмерно удивилась, предполагала, что я загляну вечером.
– Да она просто проспала, – рассердился Николаша. – Я спросил: «Когда лучше прийти нашему человеку?» И услышал: «В восемь».
– Просто: «в восемь», – уточнила я, – без слова «утра»? Теперь понятно, почему хозяйка изумилась.
– Она продрыхла, поэтому не пустила тебя, – стоял на своем наш компьютерщик. – Если хотят вечером повидаться, говорят: двадцать ноль-ноль.
– «Двадцать часов» говорят, наверное, только полицейские, сотрудники МЧС и военные. Обычный человек скажет: в восемь, – фыркнула я.
Дверь подъезда приоткрылась, показалась женская голова.
– Девушка, – громко сказала она, – детектив…
– Потом побеседуем, – пообещала я Коле и подошла к створке.
– Извините, я некрасиво поступила, – вздохнула Людмила Павловна, – пойдемте ко мне. Вы кофе любите?
– Не очень, – честно ответила я, – предпочитаю чай.
Будкина открыла пошире дверь подъезда.
– Я люблю зеленый. Вы как к нему относитесь?
– Положительно, – ответила я. – В доме нет консьержа?
– Раньше сидела Анастасия Леонидовна, – махнула рукой Людмила, – потом она куда-то пропала, исчезла без объяснений. Нового работника никак не найдут. Зарплата маленькая, а хлопот много.
Мы вошли в квартиру и очутились в столовой, которую объединили с кухней.
– Садитесь где вам удобно, – радушно предложила хозяйка и включила чайник. – Что вас ко мне привело?
– Вы знали Веру Марамамакину? – задала я сразу свой вопрос.
Будкина налила кипяток в прозрачный заварочный чайник, поставила на стол чашки и сказала:
– Ответьте сначала на мой вопрос. Почему вас интересует Вера?
Я, не упоминая ни имени, ни фамилии Аллы Фединой, рассказала о визите скрипачки и завершила свое сообщение фразой:
– Вера Марамамакина после окончания школы поступила в вуз, стала редактором, вышла замуж, детей у нее нет. Мать Веры – Анелия Борисовна Орехова, а отец – ваш муж, Иван Алексеевич Марамамакин. И вдруг спустя годы Вера меняет фамилию, становится Арамакиной…
– Так, понятно, – остановила меня Людмила. – Вы хотите выяснить, что мне известно об этой женщине?
– Да, – кивнула я. – Была ли у нее дочь? По документам Вера бездетна, но порой родная тетя берет на воспитание осиротевшую племянницу – селит ее у себя в доме, заботится о ней, но не оформляет опеку.
Будкина сцепила пальцы рук в замок.
– Иван Алексеевич скончался, ему уже невозможно навредить. Да и времена изменились. Хорошо, я открою вам семейную тайну, наверное, пришло время ей выползти на свет. Вера дочь Петра Алексеевича Марамамакина.
Я уточнила:
– Петра Алексеевича? А почему у нее отчество Ивановна?
– Потому что муж удочерил ее, – пояснила Будкина, – девочку родила Анелия Орехова, любовница Пети, брата моего супруга.
Я сделала несколько глотков чая.
– И вы были не против?
Людмила Павловна села за стол.
– Нет, конечно. Петя наш добрый ангел. Он работал директором большого, как тогда говорили, универмага. Сейчас такие магазины называются моллами. Петя мог все! Ивана он очень любил, с самого детства опекал младшего брата, всегда выручал его деньгами. Благодаря Пете у нас появилась четырехкомнатная кооперативная квартира в доме, который построил для своей профессуры Московский государственный университет, и дача в Снегирях. И никогда не возникало проблем с одеждой, продуктами, книгами, врачами… В те времена директора магазинов считались самыми полезными знакомыми, у них были такие связи!
Людмила вздохнула.
– Петя как-то приехал и честно попросил: «Ребята, помогите мне. Я влюбился в девушку, она беременна. Беда в том, что ей восемнадцать будет через полгода, а ребенок на днях появится. С родами проблем нет, я все устроил, ее в больнице зарегистрируют как совершеннолетнюю. А потом-то как? Младенцу отец нужен. Я его на себя записать не могу, сами понимаете почему».
Людмила взяла из коробки конфету.
– У Пети была супруга Надежда Сергеевна. Они поженились после того, как Петенька в армии отслужил. Молодые совсем, погулять хотелось. Вот и решили с детьми подождать, а Надя забеременела. Жена и муж здоровые, по двадцать лет им было, в таком случае направление на аборт не давали. Но Петя всегда умел решать проблемы, договорился с доктором, тот ночью в свое дежурство делал незаконные чистки. Женщины приезжали к полуночи, а часа в три-четыре кто-нибудь их домой забирал, или они сами уходили. Петя нам потом рассказывал, что у гинеколога была отличная репутация, его посоветовал близкий друг. Когда он в назначенный час явился в больницу, ему выдали полусонную супругу. Петя не имел медобразования, он решил, что Надя от наркоза еще не полностью отошла. Жена проспала сутки, на вторые тоже глаз не открыла…
Людмила махнула рукой.
– И все. Много лет в таком состоянии провела, между жизнью и смертью. Лежала дома, Петя сиделку в квартире поселил. Несколько лет пытался супругу лечить. Про подпольный аборт никто, кроме нас с Иваном, не знал. Врачи руками разводили. КТ, МРТ тогда не было еще, один рентген в наличии. Развестись, сдать беднягу на попечение государства Петя не мог, он был порядочным человеком. Но у него появлялись разные женщины. Осуждать его в такой ситуации невозможно. И вот, пожалуйста, несовершеннолетняя. Еще учтите, что у братьев разница в возрасте полтора года, считайте, они близнецы. У них была тесная связь. Ваня заболел? Петя вдруг звонит: «Что с Иваном?» У Петра неприятности? Ваня нервничает, хоть брат ему ничего и не сказал.
Людмила пододвинула ко мне вазочку с конфетами.
– Когда Петр объяснил, что ему надо, я испугалась, в чем честно и призналась: «Ты наш благодетель, но Ваня учитель, вдруг кто в школе узнает, что у него есть „левый“ младенец от несовершеннолетней? Представляешь последствия? Такого педагога к детям на пушечный выстрел не подпустят!»
Он ответил:
– Я все улажу. С матерью девочки я уже договорился, она никогда вас не побеспокоит.
Хозяйка грустно улыбнулась.
– Я его перебила: «Готова взять твоего ребеночка, воспитывать, любить. Своих детей у нас нет и не будет из-за моего бесплодия». Петя обнял меня. «Спасибо, зая. Но я не хочу, чтобы малыш стал полностью вашим. Почему? Не желаю, чтобы его мать вас мучила».
Будкина стала вертеть чайную ложечку.
– На свет появилась девочка, Вера Ивановна Марамамакина. Это все, что я о ней тогда знала. Имя матери Петя нам не сообщил и более никогда о дочери в нашем присутствии не упоминал. Через шесть лет Петя умер. На похоронах я озиралась по сторонам, думала увидеть маленькую девочку. Но дочь не привели попрощаться с родным отцом. Через месяц в школе, где муж был директором, освободилась ставка педагога по истории музыки. Супруг беседовал с разными претендентами на должность. Сначала расспросит человека, изучит его характеристики с предыдущего места работы, обещает подумать. Потом созванивается с кадровиком на прежней работе и узнает много всякого-разного о том, кто был у него в кабинете. В основном на ставку претендовали женщины, и про всех муж узнавал одно и то же: скандалистка, истеричка, не ладит с детьми и родителями.
Людмила начала собирать пальцем крошки со стола.
– Ваня за свою музыкальную школу очень радел. Подобрал педагогов-единомышленников, мужчин в коллективе у него было больше, чем женщин, это редкость для среднего учебного заведения. Помню, как супруг пришел домой, лица на нем не было. Я испугалась, когда дверь открыла, стала его расспрашивать. Ваня от меня тайн не имел. Учтите, Петя уже умер, на Ваганьково упокоился. Надеяться, что нам кто-то поможет, смысла не было, мы лишились того, кто нам каменной стеной служил.
Глава тринадцатая
Хозяйка взяла пустой заварочный чайник, встала и направилась в зону кухни, не переставая говорить:
– На место педагога по истории музыки претендовала Анелия Орехова. Муж не хотел брать женщину, надеялся найти учителя мужского пола. Но в качестве претенденток на ставку являлись одни тетушки. На их фоне Анелия казалась наиболее привлекательной. Хорошо выглядела, речь правильная, одета со вкусом, образование – педагогический вуз. Работала в музыкальной школе, там ее, судя по характеристике, обожали дети, родители и коллеги. Короче, взошло в кабинете Ивана солнце без пятен. Естественно, у него возник вопрос:
– По какой причине вы меняете место работы? Если надеетесь на повышение, то должность завуча я не могу вам предложить. Есть ставка педагога по истории музыки. В профессиональном плане ничего для вас не изменится, оклад останется прежним.
Анелия ответила:
– Я переехала жить в другой район. До школы, где я работаю, мне два часа добираться, а до вас пять минут через парк.
Людмила вернулась к столу с полным чайником.
– Ваня попросил Анелию прийти через несколько дней. Из всех, с кем он беседовал о приеме на службу, Орехова показалась ему наиболее подходящей. Он сразу позвонил своему коллеге и приятелю Павлу Петровичу, который руководил учебным заведением, где работала Орехова, и спросил:
– Анелия Борисовна у тебя работает?
– Не бери бабу ни за какие коврижки, – загремело из трубки.
– Почему? – удивился Иван.
И на него обрушился ливень негатива. Орехова груба с детьми, ставит всем двойки, редко тройки. Кричит на учеников, унижает их, ненавидит девочек, к мальчикам относится чуть лучше, но все равно плохо. Учительница находится в постоянном конфликте с коллегами, всех презирает и не скрывает этого. Родители регулярно жалуются на нее.
Когда Павел замолчал, Иван поинтересовался:
– Анелия Борисовна у тебя не один год работала, почему ты терпел ее? Если я сталкиваюсь с такой сотрудницей, то нахожу способ от нее избавиться.
– Да как-то не получалось, – признался Павел. – Ваня, мы с тобой не первый год знакомы, на совещаниях и районных, и городских рядом сидим. Кому другому правду рассказывать я не стану, наоборот, расхвалю Орехову, чтобы только ее взяли, тогда она наконец нас покинет. Но тебе врать не хочу. Помнишь, как ты нам с женой помог, когда она заболела и ни один врач операцию ей делать не соглашался? Благодаря тебе Лена жива и здорова.
Иван смутился.
– Я просто тебя с Петей познакомил. Это он профессора нашел.
– Я просил всех о помощи, один ты откликнулся, – отрезал Павел Петрович, – поэтому откровенно говорю: не бери грымзу на работу.
– Почему ты ее не увольняешь? – изумился Иван. – Если есть несколько жалоб от родителей, то проблем не возникнет. Только честно ответь, в чем дело?
– Не могу, – вдруг признался Павел, – не спрашивай почему. Я дал обещание одному человеку: Орехова работает в школе, пока я там главнокомандующий. Если меня в другое учреждение переведут, придется ее с собой брать. Вот если она сама решит уйти, то я препятствовать не стану. Знаешь, почему эта карга сейчас место ищет? Ей все мои педагоги бойкот объявили. Не разговаривают, из учительской уходят, когда баба появляется. В столовой с ней рядом никто не сядет. Я просил их: «Вы взрослые люди, не ведите себя, как дети. Только хуже нам всем будет от такой обструкции. Дойдет до вышестоящего начальства, достанется и мне, и вам». Но коллектив восстал. Анелия не дура, поняла: надо уходить. Но ты, Ваня, смотри, не купись на ее внешность и умные речи. Это еще та актриса, ей бы в театре работать. Только приказ подпишешь, только она на ставку сядет, сразу по-другому запоет. Будешь локти кусать, да поздно.
Людмила положила руки на скатерть.
– Муж решил последовать совету Павла Петровича, отказал Анелии. Та нежным голосом спросила:
– Могу узнать, чем вас не устраиваю?
Иван Алексеевич приготовил убойный довод:
– Вы не член КПСС, а я хочу, чтобы такой важный предмет, как история музыки, преподавали подрастающему поколению с точки зрения марксизма-ленинизма, в соответствии с курсом Коммунистической партии Советского Союза.
Я рассмеялась.
– Аргумент что надо.
– Но Анелия возразила, – поморщилась хозяйка, – пояснила: «Мне двадцать шесть лет, я пока комсомолка, но вот-вот вступлю в ряды КПСС».
– Прекрасно, когда получите партийный билет, тогда и поговорим, – отрезал Иван.
Людмила сделала паузу, потом прошептала:
– И тогда она вынула из сумки документ, открыла его, положила перед мужем и попросила: «Ознакомьтесь».
Супруг увидел свидетельство о рождении ребенка, прочитал: «Вера Ивановна Марамамакина. Отец Иван Алексеевич Марамамакин, мать: Анелия Борисовна Орехова».
Людмила подняла руки к потолку.
– О боже! Ваня дара речи лишился. А гадина продолжала:
«Мне исполнилось шестнадцать, когда ваш брат начал свои ухаживания. Я забеременела в семнадцать, родила, будучи несовершеннолетней. Петр обеспечил нас квартирой, дачей, нанял няню, он обожал меня и Веру тоже. После смерти Пети я замуж не вышла, хотя были предложения. Вам, наверное, про меня гадостей Павел, директор школы, наговорил. Он ко мне приставал, по морде получил, озлобился и стал выживать меня из коллектива. Все произошло уже после кончины Петра. Хочется как можно скорее унести ноги из той школы. У меня в коллективе есть друзья, они рассказали, что Павел подбил кое-кого из родителей написать заявление. Дескать, я вымогаю из них деньги, предлагаю заниматься с отстающими за хорошую плату. Да, я остаюсь с неуспевающими после занятий, но ни копейки за сверхурочную работу не беру. Что, если Павел даст ход лживым заявлениям? Меня могут отправить под суд, потом в колонию. Что тогда с Верой будет? Девочке грозит приют! А она вам не чужая, родная племянница. Работа у вас – это возможность спасти ребенка от интерната».
Глава четырнадцатая
Будкина отвернулась к стене и замолчала.
– Иван был вынужден взять на работу мать «своей» дочки, – договорила я вместо нее. – Я училась в школе, которой руководил ваш муж. Она во времена моего детства считалась лучшей в Москве, туда все мечтали попасть, детей возили со всей столицы. Я плохо помню директора. Он вел класс рояля, а я пыталась играть на арфе. Вот Орехову не могу забыть, до оторопи была злая баба. Моя мама хотела, чтобы я стала профессиональным музыкантом. А у меня начисто отсутствовала тяга к арфе. Все учителя вели себя со мной ласково, пытались пробудить у меня интерес к инструменту. Только Анелия Борисовна издевалась надо мной. Впрочем, она вела себя отвратительно со всеми детьми. Такому человеку нельзя работать в школе.
– Да уж, – вздохнула Людмила.
– Веру вы хорошо знали? – приступила я к главной теме беседы.
Будкина махнула рукой.
– Мы ее никогда не видели. Иван быстро понял: Анелия его обманула, прикинулась бедной овцой, нажала на чувство любви Вани к покойному брату. Муж целый год терпел выходки Ореховой и в конце концов заявил ей: «Пишите заявление по собственному желанию. Вы не подходите для работы в нашем коллективе». И что она ответила?
– Опять продемонстрировала свидетельство о рождении девочки, – предположила я, – заявила, что расскажет всем, будто Марамамакин потаскун, растлитель малолетних, пообещала подать на алименты.
– Вы на удивление прозорливы, – грустно произнесла вдова, – почти слово в слово повторили угрозы негодяйки. И что оставалось делать Ване? Дрянь осталась на работе, а мы стали платить ей деньги на ребенка, которого никогда не видели. Иван просил привезти к нам девочку, но мерзавка отвечала:
– У нее слабое здоровье, нельзя малышку нервировать. Как я ей объясню, кто вы? Верочка думает, что ее папа погиб, как герой.
В конце концов у Вани зародились подозрения, он мне сказал:
– Что, если девочки нет на свете? Возможно, она плод фантазии Ореховой. Авантюристка обманула моего брата, соврала ему, что родила.
– Это трудно сделать, – засомневалась я, – Петя захотел бы посмотреть на дочку! Она его единственный ребенок. Ну, с животом, предположим, можно что-то придумать, под платье толщинки подвязать. Но это тоже опасно. Вдруг отец захочет послушать, как сердце плода бьется? И что, она голой Пете несколько месяцев не покажется? Врача ей твой брат нашел, метрика есть.
– С новорожденным просто, – рассуждал Ваня, – его можно взять у подруги, выдать за своего. А когда беременность достигнет месяцев четырех, можно лечь в больницу якобы на сохранение.
Людмила махнула рукой.
– Я не поверила в версию супруга. Но он ею увлекся, решил поехать в дом, где прописана пакостница, чтобы порасспрашивать соседок, которые во дворе сидят. Угадайте, что он услышал?
– Девочка на месте? – предположила я, помня, что Николаша нашел сведения о ее рождении.
– А вот и нет! – возразила вдова. – Орехову сплетницы плохо знали, но считали ее богатой вдовой, сообщили, что живет она одна в трехкомнатной квартире. Часто приезжает домой на такси или на «леваке». Так раньше называли тех, кто подвозил пассажира на своей машине за деньги. Одета всегда дорого, духами пахнет. Но! Никаких мужчин рядом и детей у нее точно нет. Ни разу бабу не видели с ребенком, и нянька к ней не ходит.
– Наш сотрудник нашел запись о регистрации рождения Веры Ивановны Марамамакиной, – объяснила я. – Ваш супруг прижал Анелию к стенке? Спросил: «Где дочь?»
– Да, – кивнула Людмила Павловна. – Она рассмеялась: «Вы расспрашивали дур на лавочках? Веру они и впрямь не видели. Я уже объясняла, что моя дочь больна. Чтобы девочка могла учиться и социализироваться, я поселила ее в Подмосковье в специальном санатории для детей с проблемами здоровья. Там есть школа, врачи-реабилитологи. Еще вопросы есть?
– Да, – жестко ответил Иван Алексеевич, – дайте адрес интерната. Хочу увидеть девочку, для которой каждый месяц перевожу алименты, немалую сумму.
– Вы мне не верите? – оскорбилась гадюка.
Муж не стал лгать:
– Нет! Адрес!
– Отвратительный разговор, – ушла от ответа Анелия.
– Адрес, – стоял на своем Иван, – если я не узнаю его, вы больше ни копейки не получите. И из школы придется уйти.
Гадина рассмеялась:
– Если вы перестанете содержать ребенка, я подам в суд на алименты. Вы отец, в метрику вписаны. Судья, естественно, будет на стороне матери. А я всем расскажу, что Иван Марамамакин совратил меня в несовершеннолетнем возрасте, организовал тайные роды, бил, унижал…»
Людмила всплеснула руками.
– И тут она зарыдала! По-настоящему! Слезы из глаз по щекам покатились, но говорить продолжала: «Я так его любила! Всем своим детским сердцем. Исполняла любые его желания, любые, не требовала развода с женой. А он меня постоянно упреками осыпал, вопил: „Родила уродку!“ Разве Верочка виновата, что она инвалид?