Хорошие манеры Соловья-разбойника

Глава двадцать первая

– Вера умерла? – ахнула Елена Яковлевна. – Господи! Ой, как жалко ее! Молодая еще!

Я ожидала от нее других слов, поэтому удивилась и спросила:

– Вы с ней дружили?

– Нет, – поморщилась Елена, – не люблю глупых баб, которые за артистами хвостом бегают. Цветы притаскивают, шоколадки и от счастья в обморок валятся, если им программку подпишут. Знаете сколько таких?

– Наверное, много, – предположила я.

– У служебного подъезда, через который, прости господи, звезда входит-выходит, они толпой стоят, – вздохнула Елена, – хоть из шланга их поливай, не уйдут. Ладно бы молодые и глупые. Хотя и их предостаточно. Когда у нас какая-то жуткая молодежная певичка выступает, из современных, у кого ни голоса, ни слуха, одна фанера, тогда стадо ее безумных фанаток галопирует. Ну просто свиньи! Окурки на асфальт бросают, бутылки, матерятся.

Елена понизила голос:

– Но хуже всех рокеры. Пару лет назад состоялся концерт мужика, забыла, под какой кличкой он работает! Уже немолодой, потасканный, приехал подшофе. Группа с ним, девица на подпевке, музыканты и какие-то грязные подростки. Меня удивило, что кофры с одеждой не принесли, сумки притащили, типа спортивные. Я вообще-то не капельдинер, а старший администратор. Программки продаю, зрителям помогаю, когда билетеров не хватает. А те постоянно увольняются, зарплата такая, что на пакет молока не хватает. Только пенсионеры и просятся к нам, да владелец клуба решительно против них настроен: «Не нужны мне мумии, ищите молодых». И кто пойдет за копейки вечером на дверях стоять?

Елена Яковлевна махнула рукой.

– Вот мне и приходится за всех пахать. Рокер тот на сцену вышел таким же грязным, каким приехал, не переоделся. Коньяка хлебнул, и вперед. Песни – мат сплошной. Брюки снял, задницу залу показал. Зрители ему под стать, бьются в восторге. Знаете, к нам не один раз Кобзон приезжал. Всегда переоденется в концертный костюм, улыбается, интеллигентный человек. С ним балет. Помню, как Иосиф Давидович вышел за кулисы на пару минут, пока танцевальный номер шел, он стоял спокойно, потом посмотрел на свои туфли и попросил помощника: «Дайте мне платок». И наклонился, вытер ботинки, потому что они слегка запылились. Вот это уважение к сцене, к зрителям. Со всеми он был на «вы». После концерта в гримерке чаевые оставил для уборщицы, но грязи никакой. А рокер!

Елена Яковлевна закатила глаза.

– Видели бы вы, во что он гримуборную превратил! Стыдно сказать. Вышел после концерта, девки ему на шею кидаются, он их такими словами послал, автографа никому не дал. А Кобзон всегда с поклонницами разговаривал, каждой улыбался, у него с собой диски были, открытки. Если кто подписать программку попросит, он не откажет и подарок сделает. Когда телефоны с камерами появились, сниматься соглашался. Я видела, что Иосиф Давидович устал. Легко ли сольник отпеть? Но он настоящий артист, ради зрителя о себе забывал. От него никто не уходил обиженным.

– У Фединой много поклонников было? – вернула я Елену Яковлевну к нужной теме.

– Зал всегда был полон, она хорошая скрипачка. А постоянных зрителей человек десять, – ответила та, – все вежливые, с цветами. На улице у дверей не прыгали. После концерта вручали букеты. Алла, как Иосиф Давидович, была со всеми приветливой. И тоже чаевые оставляет на столике. Мне лично конвертик вручает, правда, просит: «Еленочка Яковлевна, не пускайте никого в мою гримуборную. Только Веру. У меня после выступления сил на общение нет, но ее обижать не хочу». Но к Фединой и не рвались. Одна Арамакина с идиотским тортом являлась! Так и подмывало ей сказать: «Отстань от Фединой. Ей дурацкие торты не нужны». Но я ничего не говорила. Мне Алла нравится, она талантливая, воспитанная. Почему Федина Арамакину из всех выделяла? Не знаю, но если она это делала, значит, была причина. А меня от Веры просто тошнило!

– Почему? – удивилась я.

– Вера так поклонялась Алле, – поморщилась собеседница, – чуть ли туфли ей не целовала. Сначала я думала, что фанатке лет шестьдесят. Потом выяснила: ей слегка за сорок! Ну разве можно так себя запускать?

– Вера плохо выглядела? – задала я вопрос.

– На голове будто кошки дрались, волосы на бигуди накручены, прическа из моего детства, – поморщилась Елена, – всегда в длинной юбке ходила, в уродских туфлях, на чемоданы похожих. Медленно двигалась, тихо говорила. А сумка!

Елена Яковлевна развела руками.

– Торба, из дерьма сшитая. Лицо непромытое какое-то, хоть бы попудрилась.

– Наверное, у Арамакиной не было денег, – предположила я.

Администратор фыркнула:

– И что? У всех бабок мало! Олигархов я не встречала, а те, кого или на работе, или в метро вижу, на копейки существуют. Можно пойти в недорогой магазин, найти модное платье. Купить краску, самой волосы покрасить. Обувь нормальную приобрести. Сумочку приличную найти за недорого. Я же нормально выгляжу!

Елена вздохнула.

– Вот так я думала. И один раз все это ей и высказала. В лицо! Без обиняков, просто донесла до сознания Веры, что помыться в душе можно простым мылом, дезодорант не миллионы стоит. Приведи себя в порядок, глядеть на тебя противно. У нас не самый дешевый клуб, мы работаем в центре. На билет рубли наскребаешь? Накопи на краску и шампунь!

Администратор опустила голову.

– Понесло меня! Иногда я не владею собой. Климакс замучил! Да и день трудный выдался, за троих бегала. Только выдохнула, глядь, Вера по коридору на выход шкандыбает со своей дурацкой торбой! Идет, улыбается! Ну я и сорвалась! Сначала по ее внешности прошлась, затем припечатала: «Федина не знает, как от тебя отделаться! Не нужны ей торты, она их отдает Вальке-уборщице!»

Елена пнула носком туфли камушек, который лежал около скамейки, на которой мы с ней сидели.

– Высказалась от всего сердца. И вдруг мне нехорошо стало. На душе муторно. Вера стояла молча, я хотела уйти, да ноги не шли. Ну, думаю, сейчас она меня обзовет, в лицо плюнет. И права будет. Я ей нахамила не по-детски, но Арамакина себя по-другому повела, сказала: «Еленочка, спасибо вам за вразумление. Сама понимаю, что надо за себя взяться, а сил нет. Вы со всех сторон правы, у меня около дома есть магазинчик, там за скромную сумму можно несколько вещей купить: блузку, юбку. И я не нуждаюсь. У меня был прекрасный муж, но он умер. Детей у нас не было, сейчас я живу одна. Для кого мне наряжаться? Работаю на дому, тексты всякие правлю. В офис не хожу, зарплату на карту переводят. Одна радость – концерты Аллочки. А насчет туфель, запаха пота и длины платья…»

Администратор сгорбилась.

– Она юбку приподняла. А там! Протез! От колена. Железка, вроде как голень, внизу ботинок.

Елена замолчала.

– Неприятная ситуация, – пробормотала я, когда пауза затянулась.

– И не говорите, – вздохнула Елена, – я не знала куда от стыда деться. Кабы Вера на меня наорала, по башке глупой меня сумкой огрела, мне бы легче стало. А она тихо продолжала: «Я Баба-Яга – железная нога. В ДТП не попадала, родилась такой. Все детство в больницах провела. Я росла, искусственную ногу менять приходилось. Очень стеснялась своего уродства, боялась с кем-то подружиться, знала: замуж никогда не выйду. И вдруг встретилась с Анатолием Евгеньевичем, вдовцом, без детей. Прожила с ним счастливо, сейчас я обеспечена и квартирой, и деньгами, но супруга нет. Для кого мне марафет наводить? Но когда вы меня вразумили, стыдно стало. Слабое оправдание: я ношу длинные юбки, потому что до сих пор стесняюсь протеза. Вот и закрываю его. В интернете видео женщин выкладывают: идут в шортах, вместо одной ноги протез. Спортсмены на протезах бегают. А мне неудобно. Народ пальцем показывать будет, шептаться. Я стесняюсь своего уродства. Спасибо, Елена Яковлевна. Возьмусь за себя! В следующий раз приду, вы меня не узнаете. Постригусь, покрашусь, платье новое надену, сумочку симпатичную куплю. Вот обувь сменить не могу, она к протезу приделана. Странно же, если слева ботинок будет, а справа балетка! И перекос тела возникнет, когда туфли разные. Юбку короткую пока не готова носить. Но, честное слово, наберусь мужества. Что касается запаха… Моюсь два раза в день с мылом, белье стираю, но все равно от запаха пота полностью избавиться не могу. С детства у меня сбой в эндокринной системе. Но я очень-очень постараюсь. Вы мне правильный посыл дали».

Администратор посмотрела мне в глаза.

– И ушла. Догадайтесь, кем я себя ощутила?

– Нетактичным человеком, – предположила я.

– Да просто последней сволочью, – отрезала Елена, – дерьмом полным. Обгадила Веру, выплеснула ей в лицо свою желчь. А она меня поблагодарила. Я понятия не имела, что у нее нет ноги. Она ходила вроде нормально. Урок мне на всю жизнь, после того разговора я уже не рискну кого-либо осуждать. Неизвестно ведь, почему от человека плохо пахнет. Может, он как Вера!

Елена замолчала.

Глава двадцать вторая

Я выждала паузу, потом спросила:

– Арамакина сдержала слово? Изменилась внешне?

– Не знаю, – прошептала собеседница, – я заболела, простудилась, недавно на работу вышла. Ждала концерта Аллы, хотела перед Верой извиниться, совесть меня загрызла. Вы меня убили сообщением про ее смерть.

Мы с Еленой беседуем на улице на скамейке, к себе в квартиру она меня не пригласила.

– Значит, с Ольгой вы не разговаривали?

– С кем? – прищурилась Елена Яковлевна.

Я объяснила:

– Вы болели, поэтому не знаете, что к Алле в гримерку приходила женщина, она представилась Ольгой, дочерью Веры. Она и сообщила, что мать умерла, перед смертью завещала дочке приносить Фединой на концерт вафельный торт.

– Да как она проскочила за кулисы? – возмутилась администратор и тут же изменила тон: – А-а-а! Наверное, тогда еще Сашка на служебном входе дежурил. Из фойе есть дверь в помещение, куда зрителей не пускают. Там охранник стоит. Одного из них недавно уволили. Артисты жаловались, что к ним посторонние в гримерки проходят, сумка у одной певицы пропала. Стали разбираться, узнали, что Александр за деньги любого пропускал. Недолго он у нас прослужил. Как пришел, так и ушел. Месяца два-три продержался. Рвач! Взяточник! Нет, я ничего про дочь Веры не знаю. Но хорошо помню, что Вера мне говорила об отсутствии детей, о своем полном одиночестве.

Я встала.

– Спасибо, что согласились на разговор и сообщили мне много полезной информации.

– Не стоит благодарности, – сказала Елена, – мне теперь никогда от чувства вины перед покойной не избавиться. Думаю, не было у нее дочки. Та Ольга самозванка.

– Почему вы так решили? – встрепенулась я.

– Вера так грустно сказала, что живет одна, поэтому ей нет смысла хорошо выглядеть, – вздохнула Елена. – Зачем ей мне врать? Торба!

Я посмотрела по сторонам.

– Вы с пустыми руками из подъезда вышли.

– Не про свою говорю, – перебила меня Елена, – торба Веры! Она у меня!

Я сделала стойку.

– Арамакина отдала вам свою сумку?

Елена Яковлевна положила ногу на ногу.

– Я ей в день своего рождения нахамила. Отчего у меня настроение плохое тогда было? Обида сожрала. В клубе никто о моем празднике не вспомнил. В «ОРС» есть традиция. Утром, когда все на работу приходят, управляющий проводит пятиминутку. Она, как водится, на полчаса растягивается, а то и дольше. Сначала Костя всем люлей раздает, потом объясняет, что сегодня сделать надо. Зал иногда вместо кресел заполняют столиками для ужина со звездой. Если в коллективе есть именинник, то его поздравляют после совещания. Константин краткую речь произносит, дарит пакетик с подарочной картой торгового центра «Вакс», он здесь неподалеку находится. На пять тысяч. Я оделась по-праздничному, прическу сделала, ждала, вот сейчас объявят именинницу. И ничего. Вообще, словно меня нет и никогда не существовало. Очень обидно стало! Догадывалась, почему мой день рождения проигнорировали. Я поругалась с Олеськой, секретаршей Константина. Вот она и не напомнила ему про мой праздник! Встать и сказать:

– Поздравляйте меня, несите презент, сегодня мой день рождения, – я не могла.

Думала, может, кто сам вспомнит. Ан нет. День весь наперекосяк пошел. После концерта Фединой я на Веру нагавкала. Настроение было такое паршивое, будто дерьма нахлебалась. Пошла к маршрутке, гляжу, дежурная Галя стоит с сумкой, говорит:

– Тетка, которая по скрипачке фанатеет, напилась в дымину!

Я ее окоротила:

– Не неси чушь! Вера приличная женщина, со всех сторон положительная.

Галя незлая, просто глупая, она мне в ответ:

– Я тоже так думала, а сегодня баба из клуба вышла, я на улице курила. Она к маршрутке пошла, шатается. Начала в микроавтобус залезать. Остановка около клуба, хорошо все видно. Пытается ногу поднять, а никак, заносит ее. Тут меня позвали. Я в клуб побежала, через пару минут опять во двор вышла, покурить мне вволю не дали. Гляжу, на тротуаре на остановке сумка лежит. Она точно фанатки Фединой. На плече у нее болталась, когда та в салон пыталась влезть. Во, глянь! Ты, наверное, скрипачкину обоже знаешь, отдай ей. Спьяну она торбу посеяла и ушла!

Гляжу я на сумку, точно Верина. И что делать? Адреса, телефона ее я не знаю. Стою с кошелкой в руке, вижу, мой микроавтобус катит. Время позднее, маршрутка последняя, другой уже не будет. Поспешила на остановку. Влезла в салон, на плече своя сумка, в руке чужая. Пока до дома ехала, решение приняла. Арамакина только на концерты Фединой ходит, другие исполнители ее не интересуют. Оставлю сумку у себя. Если она вдруг завтра-послезавтра приедет, скажет: «Сумку потеряла, не находили ее в клубе?» – я отвечу: «Ты ее посеяла, дома у меня кошелка». Если не появится, то принесу торбу к дню выступления Аллы. И заболела. Температура, кашель, грипп по полной.

– И куда ридикюль дели? – на всякий случай спросила я, ожидая услышать: «Да выбросила».

Но Елена ответила:

– На антресоль закинула. Там она и лежит. Когда торбу взяла, открыла ее. Не из любопытства, думала, может, телефон или кошелек найдется. Или паспорт, в нем прописка есть. Но внутри всякая ерунда валялась. Для меня она ценности не представляла, но вдруг Вере нужна? И как ее предупредить? Никаких контактов я не знаю. Вот и бросила сумку на антресоль, так там и лежит.

– Арамакина скончалась, можете мне сумку отдать? – попросила я.

Елена встала.

– Посидите минут пять, принесу. К себе не приглашаю, не убрано в квартире. Поэтому я попросила вас во дворе встретиться.

– У самой дома часто беспорядок бывает, – вздохнула я, – не спешите, я никуда не тороплюсь.

Елена вернулась быстро, отдала мне сумку из дешевого кожзаменителя и спросила:

– Где могила Веры?

Я была не готова ответить на ее вопрос.

– Не знаю.

– Можете выяснить? – не утихала собеседница.

– Наверное, да, – пробормотала я, – а зачем вам эти сведения?

– Если у нее на самом деле никого нет, то кто похоронами занимался? – озадачила меня вопросом Елена.

Я вынула телефон, соединилась с Николашей и вскоре узнала, что тело Веры до сих пор находится в морге, никто его не забирал, скорей всего, расходы по погребению возьмет на себя государство.

– Вы можете договориться, чтобы мне тело отдали? Я Веру по-человечески упокою, – сказала Елена Яковлевна. – Мне необходимо это сделать, избавлюсь тогда от чувства вины.

– Попробую что-нибудь предпринять, но ничего не обещаю, – пробормотала я.

Глава двадцать третья

Сев в машину, я открыла чужую сумочку и начала рассматривать ее содержимое. Расческа, три шоколадки, на обертках которых написано «Кофе», блистер с таблетками от головной боли, смятая салфетка. Ничего интересного.

Я закрыла торбочку, бросила ее на пассажирское сиденье и услышала звон. Кресло, куда угодила сумка, пустое, звенеть там нечему. Значит, звон шел из ридикюля Арамакиной. Но пластмассовая расческа, шоколадки, носовой платок, упаковка лекарства не могли издать такой звук.

Я опять схватила сумку и внимательно осмотрела ее снаружи. Никаких металлических заклепок, кнопок, креплений на ней и в помине нет, это просто мешок из искусственной кожи, затягивающийся шнурком. Я принялась аккуратно ощупывать торбу, пальцы наткнулась на что-то небольшое, твердое. Я опять заглянула в сумку и лишь сейчас заметила, что в ней есть внутренний карман на молнии, открыла его и вытащила ключи с круглым брелоком.

Я схватила телефон и через секунду услышала голос Николаши:

– Привет.

– Назови домашний адрес Веры Арамакиной, – попросила я.

– Сейчас пришлю, – пообещал Махонин. – Зачем он тебе?

– Я нашла ключи от ее квартиры, – объяснила я, – хочу туда заехать, вдруг найду что-то интересное.

– Костин в курсе твоей затеи? – не успокоился Николай.

– Сейчас ему расскажу, – пообещала я.

– Адрес я сбросил, – сказал Николай, – но у меня только данные по прописке. Если она жила в другом месте без регистрации, то я не помогу.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– Володе сообщи, куда направилась, – напомнил Махонин.

– Ладно, – пробурчала я, посмотрела на экран телефона и обрадовалась. Ехать мне предстоит совсем недалеко.

Дом Веры был старой постройки, возможно, его возвели в начале двадцатого века. Я вставила ключ в «гнездо», раздался противный писк, дверь в подъезд открылась.

В холодном и сумрачном подъезде не было консьержки, зато на ступенях широкой лестницы с коваными перилами лежала красная ковровая дорожка, ее придерживали сверкающие прутья золотистого цвета. Лифт напоминал птичью клетку, которую сплели из тонких железных прутьев. Ездила она в открытой шахте, огражденной решетками. Идея подниматься на приличную высоту в клетке для попугаев показалась мне неудачной. Я двинулась вверх по лестнице и увидела, что на каждом этаже расположена всего одна квартира. Похоже, здесь остались аутентичные входные двери, высокие, из красного дерева, с большими ручками и номерами на белых керамических овальных плитках. Дойдя до квартиры Веры, я осмотрелась по сторонам, не обнаружила камер, вставила ключ в замочную скважину и легко попала в прихожую.

Обойдя бесконечные коридоры, часть комнат, я вошла в гостиную и остановилась в центре ковра. Елена Яковлевна и Алла Федина в один голос твердили, что Вера бедна как церковная мышь. Арамакина одевалась в дешевых магазинах, не пользовалась косметикой, не посещала салоны, не украшалась драгоценностями, а ее сумка вызывала жалость. В качестве подарка любимой скрипачке она приносила вафельный тортик. Алла, решив, что перед ней необеспеченный человек, придумала сказочку о своем пристрастии именно к этому десерту. Но обычно одновременно с тортом еще вручают и дорогой букет. Однако Арамакина ни разу не порадовала Аллу цветами. Вот только и Федина, и Елена ошибались. Вера жила в роскошной квартире в самом престижном околотке Москвы. Апартаменты набиты картинами, антикварным фарфором. А в комнате, где я сейчас нахожусь, может совершить посадку самолет, в ней находится рояль, подчеркиваю, рояль, не пианино! Да, рояль и пианино можно назвать одним словом – фортепиано. Рояль создан для концертных выступлений, роль пианино скромнее: домашнее музицирование. Пианино часто встречается в разных семьях, где детей обучают музыке. Оно компактное, много места не занимает. А вот установить рояль в обычной однокомнатной квартире навряд ли получится. Разве что вы с мужем будете спать на его крышке, а дети и бабушка устроятся на ночь под инструментом. Но в квартире, куда я сейчас попала, гостиная имела внушительные размеры.

Я направилась к инструменту и ахнула. Да это антикварный Август Форстер[3], похоже, его выпустили в начале двадцатого века. Я не удержалась, села на банкетку и пробежалась пальцами по клавишам. Много лет прошло, как я, тогда Фрося, училась в музыкальной школе по классу арфы, но я освоила и фортепиано, а у рук есть память. Глубокий красивый звук наполнил помещение. Я опомнилась. Вот только не хватало сейчас, чтобы соседи начали звонить в дверь. Но после того, как я перестала играть, никто не бросился выражать возмущение. Возможно, Вера часто играла и соседи привыкли. Или музицировал ее покойный муж.

Я вышла в коридор. Вроде там есть еще одна дверь. Точно. Я толкнула створку. Кабинет! Такие любят демонстрировать в сериалах, посвященных жизни аристократов прошлых веков.

Шкафы темного дерева со стеклянными дверцами, за которыми виднелись корешки книг, подпирали потолок. Огромный письменный стол на львиных лапах, покрытых позолотой. В углу у балкона высились напольные часы, их маятник не двигался. Под потолком висела люстра из хрусталя и бронзы.

Я приблизилась к кожаному креслу на колесиках и чуть не заплакала. На столешнице стоял перекидной календарь, точь-в-точь такой был когда-то в кабинете моего отца. И у папы тоже лежала кипа писчей белой бумаги, несколько китайских авторучек с золотым пером. Машина времени отбросила меня назад, в то время, когда я носила имя Фрося.

Вот я залезаю на кресло у стола папы, открываю деревянную резную коробочку. В нее отец бросает медную мелочь. Мне не разрешали трогать монеты, потому что на них жили микробы. А еще Фросе не давали денег на карманные расходы. Ей оставалось только завидовать своим одноклассникам из музыкальной школы, которые покупали в буфете разную выпечку. Перед моим мысленным взором возник эмалированный поднос с жаренными на растительном масле пирожками. Около них на железной подставке ценник: «С повидлой. Пять копеек». Все ребята едят пирожки, а Фрося только облизывается. Было очень обидно, но потом я сообразила: папа бросает монетки в коробочку, ему не нравится, что кошелек от них распухает. И я начала потихоньку утаскивать по два пятачка. Это был мой страшный секрет! Я считала себя ужасной преступницей, воришкой. Ну, и конечно, я боялась, что будет с мамочкой, если она узнает, что я лакомлюсь жареными пирожками «с повидлой»!

Став взрослой, я поняла: папа прекрасно знал, что дочурка опустошает коробочку. Ведь в ней с понедельника по пятницу каждый день лежало по два пятачка. Ни больше, ни меньше. А по выходным «банк» пустовал.

И вот на столе, перед которым я сейчас нахожусь, темнеет точно такая же деревянная резная коробочка. Я потянулась к ней, подняла крышку… Меня охватило разочарование! Нет пятачков, только небольшой лист бумаги. На нем написано: «Нестерова Марина Анатольевна и Алексей Олегович Барабанов, я найду вас! И тогда я смогу рассказать той, которую очень люблю, всю правду. Мне ничего от нее не надо. Только сказать: „Ты моя любимая“. Я знаю, что жить мне осталось недолго, мое сердце слабеет. Все свое имущество я оставляю Алексею Олеговичу. Завещание в первом ящике стола. Когда я попаду в больницу и пойму, что мне конец, попрошу врача связаться с той, кто мне дороже всех на свете, и рассказать, где лежит моя последняя воля. Но пока бьется сердце, я не оставляю надежды найти Алексея Барабанова и Марину Нестерову. Я составила записку на случай моей внезапной кончины. Дорогой незнакомый человек, если ты читаешь эти строки, найди этих людей и скажи, где лежит завещание».

Далее шла подпись. Я заглянула в коробочку и увидела в ней еще разорванную цепочку с овальным медальоном, а на нем изображение котенка и надпись: «Котики любят тебя».

Сделав фото записки и украшения, я вернула послание на место и ушла.

Глава двадцать четвертая

– Что-то мне идея с кулинарным блогом разонравилась, – сказала Краузе, когда я на следующий день вернулась домой в районе обеда. – Рецептов в интернете масса. Я хотела снимать юмористические ролики с Альбертом Кузьмичом и мопсами. Но оказалось, что эта задача почти невыполнима технически.

– И составить политкорректный текст тоже невозможно, – с самым серьезным видом добавила я.

– Да, да, – кивнула Роза, которая приняла мое замечание всерьез. – Но мне квартира нужна! Не снимать же жилье до ста лет.

Я направилась к чайнику.