После меня

а) дамский веер восемнадцатого века,

б) курительная трубка начала двадцатого,

в) русская офицерская фуражка времён Великой Отечественной,

г) ржавая пряжка, не поддающаяся идентификации,

д) несколько затёртых монет, про которые гугл с яндексом при поддержке исторических сайтов дружно говорили – мол, едва ли не времён освоения Ермаком Сибири, но возможны варианты,

е) потемневшая серебряная ложка – вроде бы девятнадцатого века, но вероятны дополнения и изменения,

ё) чёрно-белое фото в современной рамке – скромный мужик, ничего особенного: пройдёшь мимо и не заметишь,

ж) икона Божьей Матери – карманная и современная (я фотку нескольким батюшкам для подтверждения показывала, а потом нашла точно такие же иконы в церковных лавках),

з) музыкальная пластинка с песнями Высоцкого,

и) раковина речного моллюска – вернее, одна перламутровая половинка вместо двух створок, по которой шиш поймёшь, какого она века. Но сохранилась хорошо, и в раковинке то монеты хранились, то пряжка.

Я строила теорию за теорией, но каждый раз мне что-то не нравилось. Что-то казалось неправильным и из другой оперы. И главное смущающее – одиннадцатый предмет. Чёрная сахарница, в которую поместили букет из десяти крупных жёлтых кленовых листьев – пронумерованных. Да, десять листьев с номерами, нарисованными красной краской, – и десять предметов на столе.

Догадаешься тут…

Но я старалась. В каждый приезд изучала выставку снова и снова, наизусть выучила каждый экспонат, но толку… Разве что в кошмарах снились. Приходили, рассаживались вокруг меня, пронумерованные, обмахивались каждый своим кленовым листом (особенно крышесносно и пафосно веер смотрелся) и ухмылялись молча.

– Есть версии? – весело спросил тётушкин голос.

Я аж подпрыгнула. Как она подкралась!..

– Тёть Вер!.. – возмутилась я справедливо.

– Ладно-ладно, – тётушка широко улыбнулась. – Извини старуху. Не хотела напугать.

– Хотела! – насупилась я.

– Нет, не хотела, – тёмные тётины глаза засмеялись. – Но я надеялась. Чувствуешь разницу? И прости уж, Ариш, не удержалась.

– Тогда расскажи правду про выставку, – потребовала я контрибуцию. – Честно слово, тёть, я устала думать да гадать.

– Твои версии? – повторила она, прищурившись.

Я откашлялась, собираясь с мыслями. Но прежде…

– Добрый вечер, – я чмокнула её в щеку.

– С приездом, дорогая, – улыбнулась она и указала на постель. – Присядем?

Я послушно села, а тётя Вера устроилась рядом.

«Старухой» она отнюдь не выглядела – да и не была. Короткая рыжая стрижка, задорный взгляд, танцевальная привычка держать спину и вечные джинсы или с майками, или со свитерами, в зависимости от погоды. Сейчас, в солнечное межсезонье, поверх чёрной «американки» она набросила толстый светлый свитер, стянув рукава на груди. И никаких украшений, никакой косметики. Как обычно.

Снова глянув на предметы, я смущённо начала:

– У меня вот какие версии, тёть. Во-первых, все предметы могли принадлежать одной семье и передаваться из поколения в поколение – от дворянского веера до трубки и даже раковинки, которая может быть детским сокровищем – например, того мужчины на фотографии. Но я не понимаю, причём тут подвалы, «тюремная камера» и кленовые листья.

Я запнулась, замолчала, и тётя Вера подбодрила:

– Дальше?

– Это всё – добыча ненормального. Какой-нибудь клептоман ходил по музею и тырил – то одно, то другое. Им же всё равно, что красть. Важен процесс. А Николай Петрович отследил его по монитору и тряхнул на выходе. Отсюда и обстановка – камера, арестант… Хотя, скорее всего, вы его не сдали. Пожалели.

– Дальше? – прищурилась тётушка.

– А что, ещё есть варианты? – озадачилась я.

– Есть, – подмигнула она.

Я посмотрела на выставку, подумала и рискнула:

– Находки из разрушенного дома? ? Я читала, что когда сносят старые бараки или усадьбы, в них находят потерянные или забытые жильцами древности. Подняли пол – а там внезапные монеты, которые были семейной ценностью, но потерялись. А раз они из одного дома… – мой взгляд зацепился за кленовые листья. – То и оказались в одной экспозиции. И листья – наверно, оттуда же. Ребёнку собрали поиграть… и счёту научить. Но при чём тут название – «После меня»? Это же указание на одного человека, а не на дом. И даже не на семью.

– Дальше? – улыбнулась тётя Вера.

– Всё! – сдалась я. – Если бы знала, разве доставала бы вопросами? Скажи хотя бы, зачем тут листья!

– А что тебе напоминает набор этих предметов? – она кивнула на стол. – Если абстрагироваться от обстановки подвала и легенды?

Я закусила губу, встала, снова – в десятитысячный раз осмотрела выставку – и вздохнула:

– Знаешь… Будто кто-то ходил по музею и бесцельно брал в руки – то одно, то другое. Без смысла. И без умысла. Просто раковина блеснула. А монеты по столу красиво рассыпаны. А фуражка, наоборот, криво лежит. И фото старинные нравятся. Хотя – это я так по твоему музею хожу, что-то поправляя, что-то трогая. Просто так, – признала уныло.

Тётушка задумчиво кивнула и неуловимо посерьёзнела. Я даже удивилась – давно не видела её такой… собранной, без привычного задора. Любимые «путешествия в прошлое» её неизменно вдохновляли – до дирижёрской жестикуляции, румянца и лихорадочного блеска в глаза. А сейчас она, наоборот, потускнела, поблёкла. Сжалась и спряталась.

– Пожалуй, да, пора тебе узнать, – тётушка встала и посмотрела на меня с некоторой… опаской. – Но предупреждаю, история странная. Мистическая. В неё трудно поверить. Но ты же хорошо меня знаешь, правда? И понимаешь, что тебе я лгать не буду?

И что-то послышалось в её тихом голосе… беспомощное, а взгляд стал беззащитным. Я насторожилась. Видимо, реально странная история…

– Конечно, верю, – подтвердила я.

– Запомни эти слова, Ариш. И повтори их, когда я закончу историю, – в тёмные глаза вернулось знакомое лукавство. – А теперь допивай свой глинтвейн и пойдём наверх. Предметы все помнишь?

– И фотки есть, – кивнула я. – Сто штук в разных ракурсах.

– Чудно, – одобрила тётя Вера.

Я быстро выпила холодный глинтвейн, и мы поднялись наверх – в полнейшем молчании. И обе собирались – тётушка с духом и мыслями, а я – просто с мыслями. Если она согласилась, значит, я что-то угадала, и дальше заставлять меня думать было бессмысленно.

Интересно, что?..