Ангелы далеко

Неизвестно, что подумали про Инну те старики, что сидели в коридоре, но когда она вышла к ним из процедурного кабинета, все еще силясь не улыбаться, несколько пар любопытных глаз сразу уставились на нее.

«Здесь все друг друга более-менее знают», – вспомнились ей слова Зорина. «А что не знают, то, похоже, домысливают на ходу», – добавила она про себя.

Пошептались между собой пациенты, когда Инна скрылась за дверью кабинета. А потом одна из старушек, попав на прием, даже попыталась заверить фельдшерицу, что участковый – очень неплохой, ответственный мужчина. Но Инна, к разочарованию бабульки, не стала беседовать на сию тему, а коротко ответила, что ни к старушкиному недугу, ни к ее собственной работе это не имеет никакого отношения. Отчего, впрочем, интерес к Инниной персоне у ожидающих приема не убавился. Но Инна махнула на все рукой, включившись в работу.

И потекли дни, вначале как одинокие капли, а потом сливаясь в маленький ручеек. Ближайшие выходные Инна тоже провела на ФАПе, обустраивая его по своему вкусу и потребностям. После чего уже перестала, намереваясь что-либо найти, слепо тыкаться по углам, словно стряпуха на чужой кухне. С пациентами тоже начала разбираться. Травмы и простуды, а также неврологические, женские, детские и сердечные заболевания – все это из экстрима постепенно становилось для нее обычными буднями. И хотя было еще у Инны немало «ляпов», за которые приходилось мучительно краснеть потом в городской поликлинике, она стала ловить себя на том, что все-таки любит свою работу.

Большую часть своих пациентов фельдшер начала узнавать в лицо уже и без шпаргалки. И это несмотря на то что к ее ФАПу, кроме поселка Борового, оказались прикреплены еще несколько близлежащих деревень. А с некоторыми из своих пациентов Инна даже успела сдружиться. Например, с бабой Клавой, женой своего добровольного истопника деда Мити, тихой и приветливой пожилой женщиной-гипертоником. И с Марьвасильной, которая была «по совместительству» еще и соседкой. И с Верой, женой Степана, ждущей своего первенца. А пресловутую Анфису Марковну, вдоволь намучившись с ней, Инна сплавила на руки городским специалистам. Решила в конце концов, что надо честно разделять с коллегами подобные «радости», а не брать весь огонь на себя. Для этого убедила старушку, что той необходима помощь гораздо более опытных кадров. Участковый Зорин, присутствовавший при том разговоре, заговорщицки подмигнув Инне, порадовал болезную бабку тем, что пообещал доставить ее в город в ближайшие же дни на служебной машине.

Валерий, «чудовище в законе», в свое время добросовестно отходил на все причитающиеся ему уколы, охая и стеная каждый раз. Но жениться, как он с достоинством сообщил Инне, так и не передумал, поскольку мучения возымели положительный эффект, палец его благополучно зажил. Теперь он не только время от времени навещал Инну на ФАПе, но и нередко встречался с ней по работе. Травмы на производстве, несчастные случаи и пьяные драки, а под Новый год даже один алкогольный психоз, в просторечье ласково именуемый «белочкой», были теми случаями, когда участковый и фельдшер ехали на вызов вместе. И это тоже постепенно становилось рутиной. Теперь, выйдя из машины со своим чемоданчиком, Инна сразу приступала к детальному осмотру пострадавшего, оценивала полученные им повреждения, а затем оказывала необходимую помощь. Спокойно, деловито, не отвлекаясь на эмоции. Совсем не так, как было в первый раз, когда ей пришлось пройти предсказанное Зориным «боевое крещение».

Тогда, выехав с полицейским на первую пьяную драку, Инна увидела превратившееся в кровавое месиво лицо лежащего на полу мужчины, его рассеченную скулу с костью, отчетливо виднеющейся на дне раны, и ей самой едва не стало плохо. Сдавленно охнув, она отпрянула, натолкнувшись спиной на следовавшего за ней по пятам участкового.

– Ты чего, Инесс? – спросил тот, ощутимо подталкивая ее снова вперед, чтобы пройти самому. – Что, рож разбитых раньше не видела, что ли?

В панике вскинув на него глаза, девушка помотала головой.

– Ну, тогда, главное, в истерику не впадай, – нахмурившись, вперил в нее холодный колючий взгляд Валерий. И процедил сквозь зубы: – Ненавижу, когда бабы начинают визжать.

– Может, не бабы, а женщины? – выдавила из себя Инна. Уязвленная, несмотря на обстановку, словами участкового, а более того, неприятно пораженная злым выражением его глаз.

– Именно бабы, – резко ответил он. – Женщины никогда себе такого не позволят. Поэтому быстренько решай, кто ты есть.

Столь откровенная грубость Валерия сделала его непохожим на себя самого, и вначале Инна даже обиделась. Но позже, поразмыслив, вынуждена была признать: если бы Зорин начал ее тогда уговаривать, это вряд ли бы подействовало. А вот именно внезапная резкость вдруг помогла ей собраться, за что она потом была ему благодарна. И больше никогда не позволяла себе растеряться, как в тот, первый, раз.

Зачастую на такие вызовы им приходилось выезжать поздним вечером, уже из дома. Валерий заезжал за Инной на своем «уазике», к неудовольствию Вадима, переживавшего из-за ее ненормированного рабочего графика.

– Скоро вернусь, – говорила ему Инна, успокаивающе улыбаясь на прощание.

Ларичев лишь молча кивал и даже не пытался отвечать на шуточки участкового, раздраженно отмахиваясь от них.

– Ревнует он тебя, что ли? – спросил однажды у Инны, уже сидя в машине, Валерий.

Подражая Вадиму, та в ответ лишь молча повела плечом.

Ревнует? Вот уж вряд ли. Скорее, просто волнуется. Ревнуют любимую женщину, на долю же Инны выпало лишь быть ее живым призраком. И Валера, скорее всего, прекрасно это понимает, потому и спросил не всерьез. И люди в поселке это понимали, не зря ведь никто даже словом ни разу не обмолвился о том, что вот уже столько времени Инна живет с Вадимом в одной квартире, при всем при том что по поселку, неведомо с чьей легкой руки, упорно ходят слухи о ее романе с участковым. Просто никто даже мысли уже, видимо, не допускал о том, что Вадиму могут еще оказаться не чужды обычные земные радости.

Никто, кроме Инны. Потому что Инна с каждым днем все сильнее привязывалась к Вадиму. И очень надеялась на то, что когда-нибудь все-таки сумеет без следа растопить лед, сковавший душу мужчины. Она не видела в Вадиме ничего, к чему могла бы остаться равнодушной. Его нежная забота о ней, его сдержанность, умение все понять с полуслова и ответить только взглядом, все его привычки, его изрезанное «оспинками» лицо и задумчивые выразительные глаза, сила его характера и даже преданность погибшей жене – все это будило в Инне такие чувства, которых девушке не доводилось испытывать раньше: горячее участие, и восхищение, и нежность, от которой у нее порой захватывало дух. Иногда ей так хотелось подойти к Вадиму и, коснувшись губами, разгладить суровую складку между его бровями, а потом прижаться к нему крепко-крепко, отдавая его сердцу часть своего тепла. Но сделать это она никогда бы не решилась, потому что между ними всегда незримо присутствовала та, чья рука надела на безымянный палец Вадима обручальное кольцо. И чья могила была самой ухоженной на местном кладбище.

Инна как-то побывала там, в один из выходных, когда осталась дома одна, потому что Вадима и нескольких других водителей срочно отправили с грузом какого-то особо ценного леса на железнодорожный вокзал. Как раз в этот день к девушке зашла поболтать Марьвасильна. Слово за слово, разговор коснулся Ларисы. И соседка, по Инниной просьбе, согласилась проводить ее на погост.

– Вот здесь. – Идя по расчищенной от снега дорожке, женщина указала на темнеющий среди сугробов мраморный памятник.

Инна остановилась перед ним. Что она хотела увидеть? Портрет покойной? Но он, большой, цветной, висел у Вадима в комнате. Сынишку Вадима, не успевшего прожить даже дня? Но его личико осталось лишь в памяти отца, всего несколько минут подержавшего своего малыша на руках.

– «Ларичевы… Лариса… Виталик…» – тихо прочитала Инна.

– Это мы с Петриванычем, моим супругом, так малыша назвали, – пояснила стоящая чуть позади Марьвасильна. – Надо было срочно для документов, а Вадим… У него не нашлось сил дать имя новорожденному сынишке, которого нужно хоронить. Как вспомню тот день, – Марьвасильна всхлипнула, – и сейчас еще плохо делается. О той аварии уж все в поселке знали, работники ГАИ быстро выяснили, с какого вызова ехала «Скорая», и сообщили сюда, а пойти и сказать Вадиму ни у кого духу не хватало. Наконец мы с Петриванычем не то чтобы решились, а просто уже понимали, что необходимо это сделать. Вадимушка ведь, считай, у нас на глазах вырос, а поскольку своих детей у нас с мужем не было, то он нам всегда был как родной. Пошли мы к нему вдвоем. Вадимушка дома был. Открыл нам дверь, а у самого лицо так и светится. Увидел нас, обнял и спрашивает: «Вы чего такие хмурые? Что у вас случилось?» А я только и смогла сказать: «Не у нас, Вадимушка. У тебя». И со мной истерика прямо на пороге случилась. Дальше уж мой дед ему досказал, и у самого плохо с сердцем стало. Вадимушка же словно окаменел. Ни слова, ни полслова не вымолвил, в лице не кровинки. Так и в день похорон. Могилу засыпали, и, когда все разошлись, он опустился возле нее на колени, да так и остался стоять, камень камнем. А похороны-то ведь были в начале зимы. Я дома его жду, прислушиваюсь, когда мимо нашей квартиры по лестнице к себе подниматься будет, а его все нет. Час нет, другой. На улице мороз крепчает, метель разыгралась, стемнело уже. Я Петриваныча начала тормошить. Пошли мы с ним вместе обратно на кладбище. А Вадимушка приник головой к могильному кресту, и его уж снегом занесло, так что я даже подумала вначале, жив ли еще. Как я плакала, как уговаривала его подняться да домой пойти… Если не мои слезы, то он, наверное, так и остался бы там и действительно насмерть замерз до утра.

Слушая Марьвасильну, Инна ощутила, что и у нее каменеет лицо. И поняла наконец, зачем пришла сюда: ей хотелось разделись с Вадимом его боль. Прочувствовать, пережить. И пусть он об этом не узнает, что ж. Зато будет знать она, и это придаст ей сил исполнять ту роль, с которой до сегодняшнего дня у нее не получалось смириться, – быть призраком в доме Вадима. Окруженным постоянными вниманием и заботой, но призраком.

Инна и прежде признавала: сравнение с такой женщиной, какой являлась Лариса, для нее отнюдь не зазорно – наоборот, делает ей честь. Но замещать собой ту, которая умерла… и даже не замещать, а быть ее живым портретом, ни на день об этом не забывая… Иногда, оставаясь одна в своей комнате, девушка почти против своей воли подходила к зеркальной двери шкафа и всматривалась в свое отражение, не зная в этот момент, себя ли видит или ту, другую. И чувствовала, что у нее при мысли об этом готовы сдать нервы. Но теперь Инна твердо была уверена: она должна это выдержать…

– Тьфу ты, нехристь окаянный! – прерывая ее мысли, вдруг воскликнула, сплюнув, Марьвасильна, проходя мимо ничем не примечательной с виду могилки, на которой лежали еще не занесенные снегом яркие искусственные розы.

– Вы о ком? – удивилась Инна, прочитав надпись, гласившую, что в могиле покоится Таисия Морозова.

– Да о Ваське Морозове, о ком же еще! – Женщина гневно тряхнула головой. – Жена его как бросила, так он вон чего придумал – могилу на живого человека соорудил. И что только не пытались с ним сделать, все впустую. Потом оставили его в покое, устав воевать. А Василий, полюбуйся, снова цветочки сюда принес! Не иначе как очередная годовщина недавно была с того момента, как Таиська от него ушла. Три года, кажется… Вздорная, конечно, девка была, с Васькой куда как подло обошлась, но ведь мало ли что у кого в жизни было, нельзя же вот так…

– Он вообще странноватый, – заметила Инна, вспомнив, как Василий вызвал ее на дом по поводу сильной ангины. Морозов, всем своим видом демонстрируя фельдшеру свое пренебрежение и пару раз пробурчав что-то вроде: «Если б мог обойтись, то и на порог бы бабу не пустил», в то же время как будто специально находил очередной предлог для того, чтобы Инна задержалась подольше. Как ушедший от стаи волк: и чужаков не любит, и одиноко…

– А что, Инночка, уж не грубил ли Васька тебе? – встревожилась Марьвасильна, видя задумчивость спутницы.

– Да не больше, чем другим, – улыбнулась Инна. – Когда болел, я к нему ходила и много чего от него выслушала. Но тогда ему действительно было очень плохо. Зато когда выздоровел, принес мне на ФАП коробку конфет и официально, торжественно прямо, объявил, что они не отравлены. Не так, как наш участковый-балагур постоянно прикалывается, а со всей серьезностью, чуть ли не извиняясь за этот факт. Я и не знала, что ему ответить. Ну, а с могилой… Да, конечно, это уж перебор! Жена-то ее видела?

– Ты смотри, при нем Таиську его женой не назови! – взмахнула руками Марьвасильна. – Нет, разумеется. Не видела. Она с тех пор в поселке больше ни разу не появлялась. И не дай бог, появится! Точно тогда вам с Валеркой работа будет. И хорошо, если на твою долю что останется, а то ведь придется участковому убийство разбирать!

– Да уж, лучше не надо, – согласилась Инна. – Нам с Валерой и так работы хватает.

В следующий раз Зорин заехал за Инной дней через десять, после очередной отгремевшей драки. И не ближе к ночи, а часа в четыре пополудни, когда у Инны еще шел прием на ФАПе. Осматривая пациентку у себя в кабинете, фельдшер услышала через дверь, как он авторитетным, хорошо поставленным голосом – мог ведь, шут гороховый, и так говорить может, если требуется! – официально попросил сидящих в коридоре двух человек перенести свой визит на завтра, так как медработнику предстоит срочный вызов. После чего дождался, когда Инна освободится, и зашел к ней:

– Привет, Инесс! Я за тобой.

– Уже поняла, – кивнула девушка, поднимаясь ему навстречу. – Что случилось?

– Зеленцовы, – ответил Валерий.

Одной этой фамилии для Инны уже было достаточно.

– Что, опять? – вздохнула она, вытаскивая из шкафа чемоданчик со всем необходимым для экстренной помощи.

– И опять, и снова, – проворчал полицейский, принимая у нее поклажу. И добавил, пока Инна надевала поверх халата служебную телогрейку: – И все это будет продолжаться до тех пор, пока жена все-таки не упечет его. Годика на два, я так думаю.

– Не упечет, – ответила Инна, – я с ней разговаривала на эту тему. Она не посмеет, потому что заранее боится, что муж, когда выйдет, еще злее прежнего станет. Знаешь, а я лично вот взяла бы да и огрела бы его чем-нибудь в ответ!

– Его огреешь… – усмехнулся Валерий, заводя машину.

Разговор шел о семейной паре, где супруг, почти двухметровый мужик с уровнем развития, похоже, обратно пропорциональным росту, регулярно избивал свою жену. Когда-то той же участи подвергалась и дочка, но не выдержала, сбежала в город. А законная половина продолжала с ним жить и молча все терпела, опасаясь роптать, чтобы не накликать на себя еще большую беду. Поэтому тандем «участковый – фельдшер» вызывали обычно соседи уже после того, как очередной скандал в доме Зеленцовых затихал.

– Тогда я дождалась бы, пока он уснет, и во сне бы прибила. Зарезала бы! – в сердцах воскликнула Инна. – Ты поговорил бы с ним, что ли, припугнул?

– Если бы ты его зарезала, то сама бы и села, если ты не в курсе, – сообщил Валерий. – А говорить я с ним пытался, и не раз. Только толку от моих разговоров – ноль. Он меня посылает открытым текстом, и все. И что прикажешь мне делать? Врезать ему как следует? С удовольствием врезал бы, если б допрыгнул, да как официальное лицо не имею права. А дать делу ход без заявления потерпевшей стороны не получится.

– Замкнутый круг, – процедила сквозь зубы Инна. – Чего же тогда стоят все наши законы, если такая вот горилла, как этот Зеленцов, творит все, что ему вздумается, и остается безнаказанной? А ведь, как знать, не он ли является тем пресловутым «резиновым душителем»…

– Не он, – с уверенностью произнес Зорин. – Во-первых, у него элементарно ума не хватило бы так заметать следы. А во-вторых, он пар и дома неплохо выпускает, зачем ему еще кого-то подкарауливать? Нет, у нашего дорогого маньяка совершенно иной психологический портрет. Не обязательно, конечно, но, вероятнее всего, наш преступник одинокий мужчина, весьма замкнутый по натуре, хотя, быть может, и не демонстрирующий этого всем и каждому. Но самое главное – он ловкий, умный и осторожный. «Сила есть – ума не надо» – это не про него. А еще он хладнокровный, мастерски умеет держать себя в руках. Вот, кстати, Вадька, – Валерий внезапно усмехнулся, – тот, волчара, вполне подходит под картинку.

– Ни в коем случае! – сказала, как отрезала, Инна. – И никакой Вадим не волчара, прекрати его так называть.