Жнец
Ника не сразу нашлась что сказать. Она давно знала, что ее подруга и коллега по своим убеждениям была агностиком и верила в непознаваемость вселенной, но не догадывалась, что агностицизм Леси простирается так далеко.
– Надо будет включить вопрос о причастности к убийствам оборотней в следственный план, – наконец ответила она.
– Да ну тебя, – заливисто засмеялась Леся. – Не веришь ты во всякие чудеса, а может быть, и зря.
– Как-то вылезший из могилы призрак мало вяжется у меня со словом «чудо», – парировала Речиц и вернулась к работе. Дел у нее и правда было невпроворот. Но во всей этой следственной круговерти она нашла время еще раз заглянуть в то старое дело, в котором была страница с приклеенной к ней фотографией Анатолия Литовцева. Судя по ней Литовцев обладал абсолютно среднестатистической мужской внешностью: у него были светлые глаза, короткие русые волосы с залысинами надо лбом, оттопыренные уши и приятная обаятельная улыбка. И он производил впечатление человека спокойного, жизнерадостного и абсолютно безобидного.
– Но внешность может быть обманчива, – Ника аккуратно отклеила фотографию от листа, воспользовавшись тем, что клей за долгие годы практически высох, и поставила фото на стол перед собой. Она еще раз пристально посмотрела прямо в глаза Литовцева, пытаясь сквозь разделявшие их года и миры прочесть в них ответ на свой вопрос. Но никакими экстрасенсорными способностями старший следователь Речиц не обладала, поэтому мысленно посмеявшись над своим желанием вступить в контакт с покойным маньяком, она спрятала фото в верхний ящик стола.
Вторую половину дня Ника посвятила визиту в дом, где когда обитало семейство Михалевичей, а сейчас проживала Ганна Игнатьевна в компании четверых внуков. Речиц начала с допросов соседей. Пожилые соседки Ганны Игнатьевны, оказавшиеся в дневное время дома, в целом подтвердили информацию, полученную от Федора Константиновича и его сына. Нрав у учительницы истории был крутой, она очень громко и не стесняясь в выражениях воспитывала и мужа, и детей.
– Муж-то у нее еще лет двадцать назад сбежал. Потом старшие дети съехали. Дочь-то ее, Верка, потом пошла по кривой дорожке, воспитание Ганны что-то не помогло, – злорадно усмехнулась соседка. Детишки Веркины уже лет пять живут тут, у бабки. Детишки очень хорошие, положительные, но Ганна и на них ухитряется орать так, что стены трясутся. У нас тут стены тонкие, слышимость как видимость. Сейчас еще малыши Нюточкины здесь живут.
– На них тоже орет? – поинтересовалась Ника.
– Нет, она на самых маленьких никогда не орала. У нее такое воспитание начитается лет с десяти, когда слушаться перестают. На своих детей в их нежном возрасте она тоже не орала. Я ей сколько раз говорила, что, мол, с маленькими можешь же себя в руках держать, что ты так на подростков кричишь. А она мне в ответ: отстань, не мешай, это такие педагогические приемы. Да видели мы уже последствия этих педагогических приемов: одна дочь в тюрьме, вторая в могиле, а сынуля нос не кажет.
– В ваших словах о Константине я слышу какой-то скепсис. Он вам не нравится? – решила расспросить соседку Ника.
– Себе на уме всегда был мальчонка. Во всем искал свою выгоду. Представляете, в школе еще учился, спер у матери ответы на задания, которые были в контрольных, и торговал ими. Ганна как узнала, ремнем его отходила. И в этой ситуации я ее полностью поддерживаю. А, что правда, что по поселку банда душегубов ходит с серпами и косами и людей режет? И что Митя с Нютой не одни такие пострадавшие? – начала сыпать вопросами старушка. – Мне вчера соседи сказали, что убийств уже больше десятка, и у нас тут, и в городе, и что милиция все скрывает…
Поговорив с бабушками-соседками, Ника созрела для общения с самой Ганной Игнатьевой. Она позвонила в ее дверь, и через несколько минут уже сидела за столом на крошечной кухоньке. Напротив нее сидела старая учительница Михалевич в скромном черном платье. Даже дома эта строгая дама не позволяла себе распускаться и, похоже, в отличие от соседок домашних халатов не признавала. Выглядела Ганна Игнатьевна уже не так сурово, как в кабинете у Речиц, и общалась со следователем довольно миролюбиво.
– У вас еще какие-то вопросы возникли? – мягко спросила она. Из-за закрытой двери кухни доносились детские голоса.
– У вас теперь полна горница детей, – сказала Ника.
– Да, четверо. Для трехкомнатной хрущевки тесновато, конечно, но в тесноте, да не в обиде. Как вы думаете, Ника Станиславовна, мне Анечкиных детей отдадут? – спросила Михалевич, и в ее голосе Речиц уловила неприкрытую тревогу. – Мне Костя сказал, что он хочет всех детей забрать, я на него по своему обыкновению наорала, да что-то мало помогло. Большой уже вырос, не слушает мать.
Ника пожала плечами:
– Не знаю, Ганна Игнатьевна, я же в органах опеки не работаю. У них там свои причины, кому передавать детей. Думаю, что детей Веры у вас точно не заберут, вы же справляетесь с их воспитанием. А как с малышами решат вопрос, я не знаю.
– Схожу к юристу, посоветуюсь, – вздохнула Михалевич. – Не отдам их Косте, пусть не мечтает. Дети Веры и Ани, считай, у меня на руках все выросли, а Костя даже не знает, как их зовут. Он их забрать хочет, чтобы мне насолить.
– У вас конфликт с сыном? – Ника решила повернуть разговор в интересующее ее русло.
– Да, еще какой конфликт, – не стала возражать Ганна Игнатьевна, и следователь в очередной раз поразилась случившейся с ее собеседницей метаморфозой: из агрессивно настроенной старухи Михалевич преобразилась в милую пожилую леди. Похоже, опасность утратить контроль над внуками заставила пожилую учительницу искать союзников везде, где только можно.
– Что это с ней? – подумала Ника. – Неужели действительно так боится потерять внуков?
– Костя – это худшее, что я породила на свет, – доверительно прошептала Михалевич. Вера и Нюта просто были своевольными девчонками, а Костя – он просто исчадие ада, весь в своего отца.
– Тоже педераст? – непроизвольно вырвалось у Речиц.
– Нет, хуже, – не уловила сарказма Ганна Игнатьевна. Костя с детства был полон пороков.
Далее Ника услышала уже известную ей историю про продажу правильных ответов в школе. Кроме того, маленький Костя ставил на «счетчик» младших детей во дворе, начал курить и употреблять спиртные напитки с двенадцати лет, увел девушку у лучшего друга, по мелочи воровал что-то из дома.
– И главное, что его отец на это никак не реагировал. Мне одной приходилось за него краснеть, извиняться, пытаться искоренять его дурные наклонности. Вот я и лупцевала его ремнем, пока он не вырос, не вырвал ремень у меня из рук, и сам меня не избил.
– Господи, ну и семейка, – пронеслось в голове у Ники. – Я начинаю понимать, почему Вера стала пить. Если бы у меня была такая родня, я бы тоже начала злоупотреблять алкоголем.
– Ганна Игнатьевна, давайте вернемся к вопросу про опеку над детьми Веры? Она не пыталась вернуть своих детей?
– Как не пыталась, пыталась, – в пылу обличения своих отпрысков потерпевшая не уловила, что вопрос Ники вообще никак не касался убийства Митрошиных. – И Верка ко мне приходила, и этот ее Мамонт. Он вообще за два дня до смерти приходил, даже трезвый был. Говорит, верните Вере детей, а то ей без них плохо. Да ей от водки плохо, она про Васю и Петю только в краткие минуты просветления вспоминает.
– А Константин с отцом не соврали. Хотя скорее всего они и сами этот факт узнали от Ганны Игнатьевны на похоронах, – подумала Ника.
– Мне еще в ходе допросов стало известно, что у вас с Анной тоже произошел конфликт незадолго до ее смерти. Связанный с предполагаемым отъездом ее семьи.
– Да, и такое было, – снова не стала отрицать Михалевич. – Я этой дуре говорю… Ой, простите, – она густо покраснела, осознав, что увлеклась. – Я Нюте так и сказала: не дури, какой переезд. Наорала на нее, конечно. До сих пор совесть мучает, это же был один из последних наших разговоров.
– А про причины переезда Анна вам что-то говорила?
– Говорила, как не говорить. У нас эта причина уже много основной повод для ссор с Нютой. Она в юности сдуру влюбилась в одноклассника Веры и Кости, вбила себе в голову, что это любовь всей ее жизни. А он на нее ноль внимания, фунт презрения. Она же из-за него травиться пыталась. Но слава богу, какое-то время он ей на глаза не попадался, переехал он, что ли. Моя успокоилась немного, замуж вышла, детей родила, я хоть перекрестилась. А тут иду месяц назад по поселку, смотрю, стоит этот красавчик. И моя дура его на улице встретила, вижу, снова уши развесила.
– А что за одноклассник? Как зовут? – заинтересовалась Речиц.
– Да Сашка Малинкин. Дурак дураком, прости господи, одно хорошее, – рожа больно смазливая. Тьфу! – разошлась Ганна Игнатьевна. – Я же их всех учила, знаю, что там постучи по лбу этому Сашке – и раздастся звон его пустой головы. Мне даже иногда казалось, что он немного умственно отсталый. Но вот, герой-любовник. Хорошо, что ума хватило не обрюхатить мою дурочку. Она же к нему домой ходила в пятнадцать лет, себя предлагала. Так он ее на смех поднял, она и побежала домой травиться. На счастье, я домой пришла, нашла ее…
– Вот это страсти, – подумала Ника. – Кстати, Ганна Игнатьевна, я вас во время нашей первой встречи попросила расспросить внуков о том, что пропало из их комнаты. Вы поговорили с детьми? – она решила вернуться к обсуждению обстоятельств убийства Митрошиных.
– Да, поговорила, – кивнула Михалевич. – Я расспросила Гришу и Аришу, показала ваши фотографии. Гриша говорит, что у него из коробки жнец пропал.
– Кто пропал? – переспросила Ника.
– Жнец, – развела руками Ганна Игнатьевна. – Это робот такой здоровенный. Страшный, господи прости. Гриша сказал, что он летает по галактике и убивает всяких злодеев. Ну и игрушки пошли, вот в наше время таких не было, – снова пустился в свои нравоучительные рассуждения пожилой педагог.
Ника быстро загуглила, что же за зверь такой робот-жнец. На экране появилось изображение трансформера, в руке которого красовалась какая-то загогулина, очень отдаленно напоминающая серп. Речиц позвала из соседней комнаты маленького Гришу, показала ему фото, и малец подтвердил, что из его коробки пропало именно такое чудище.
– Что же, у нашего убийцы какая-то тяга к изображениям жнецов, – рассуждала про себя Ника, спускаясь по лестнице. – Странно, я почему-то у себя в голове уже объединила старые и новые убийства, а есть ли для этого основания? – задумалась она. – Или все это лишь случайные совпадения?
Эти размышления не давали ей уснуть. Сначала Ника угрюмо пила чай на кухне в компании винного паука, закрасить которого все не доходили руки.
Потом примерно час она вертелась в постели, но сон к ней все не шел. Зато к ней пришли какие-то новые страхи. Она трижды вставала и проверяла, закрыта ли входная дверь, прислушивалась к звукам с улицы, все они казались крайне подозрительными. Потом Речиц стало казаться, что во входную дверь кто-то скребется, она снова встала, посмотрела в дверной глазок. И увидела, что на площадке что-то лежит.
Встревоженная всей этой историей со жнецом, но все еще любопытная Ника осмотрелась в прихожей и, вооружившись на всякий случай длинным зонтиком, открыла дверь и выглянула в подъезд.
Перед ее входной дверью стояла огромная корзина с цветами и запиской: «Прости меня».
Ника узнала почерк Погорельцева, затащила корзину в дом, закрыла дверь на оба замка и рухнула в постель.
– Надеюсь, что сегодня Жнец не придет по мою душу, – подумала она. – Тьфу, вот и я поддалась этому коллективному неврозу, – возмутилась она своим собственным мыслям и как-то внезапно уснула.
На следующее утро по дороге на заслушивание по «темному» убийству Ника рефлексировала на тему, почему она не обрадовалась букету от Сергея, и пришла к выводу, что просто устала от неопределенности своего загадочного возлюбленного. Иногда ей даже начинало казаться, что у Погорельцева биполярное расстройство личности. Он то рассуждал на тему брака и детей, то говорил, что ему нужна свобода и полет. Что со всем этим делать, Ника не знала. И если в начале их отношений такие ситуации вызывали у нее затяжную депрессию, слезы и приступы отчаяния, то по прошествии почти двух лет ей это все уже приелось до какого-то тоскливого равнодушия.
– Нужны мне эти качели или нет? – задавала сама себе вопросы Ника, и пока не могла на них ответить.
На заслушивании Речиц и Борису Борисовичу, как всегда, влетело. Руководитель следственного управления приказал им действовать наступательнее и раскрыть убийство Митрошиных в кратчайшие сроки. Ника кратко доложила по основным версиям, упомянув, что к преступлениям может быть причастно лицо, восемнадцать лет совершившее в Красном молоте аналогичные преступления, и существует вероятность, что много лет назад к уголовной ответственности был привлечен невиновный.
Тут генерал-майор юстиции Василий Иванович Поленов одобрительно кивнул и дал указания тщательно проверить информацию из средств массовой информации.
– Какую информацию? – нахмурилась Ника. – Что убийство совершил призрак, вылезший из разрытой могилы?
В этот же момент она ощутила пинок по ноге от Бориса Борисовича.
– Не могу понять, чем ББ недоволен, – пронеслось в голове у Ники. – У меня вполне резонный вопрос. В статье про Жнеца, кроме сомнительных фото перекопанной могилы и пафосных фраз, что приход под чьи-то души, ничего дельного нет.
Генерал Поленов укоризненно посмотрел на Речиц и Бориса Борисовича.
– Вот как можно проявлять такую несознательность? – вопросом на вопрос ответил он. – Ведь в средствах массовой информации указано множество фактов подлежащих проверке: раскопана могила гражданина Литовцева – налицо состав преступления, предусмотренного статьей 244 Уголовного кодекса, – осквернение места захоронения. Необходимо разобраться.
– Василий Иванович, это же дознанческая статья, при чем тут Следственный комитет? – сделала еще одну попытку откреститься от странного задания Ника, получив очередной незаметный тычок от ББ.
– А вот вы сделайте осмотр могилы, допросите журналиста, разберитесь в ситуации и потом уже решайте, наша это подследственность или нет. Почему вы так поверхностно относитесь к своим обязанностям? – снова стал строжиться Поленов.
– Мы все сделаем в лучшем виде, Василий Иванович, – отрапортовал шеф.
– Да, прямо сегодня все сделайте и мне доложите, – сделал пометку в своем ежедневнике Поленов.
Как только за спинами Речиц и ББ захлопнулась дверь приемной генерала, Борис Борисович налетел на Нику как коршун.
– Ника Станиславовна, ты что ведешь себя как пятилетняя? Нашла где и с кем спорить! Сказали тебе ехать могилу осматривать, вот и будешь осматривать отсюда и до обеда, – процитировал известный анекдот про службу в армии Борис Борисович.
– Хорошо, – не стала спорить Ника. – А темным убийством мне когда заниматься?
– А убийством ты будешь заниматься в свободное от осмотра могилы этого Литовцева время. Чем скорее осмотришь, тем скорее займешься.
– Еще погода, как назло, сегодня ужасная, – по инерции ворчала недовольная Речиц, понимая, что от поездки на кладбище, бесполезной с точки зрения продвижения вперед расследования, ей сегодня явно не отвертеться.
– Заодно проветришься, а то все в кабинете и в кабинете, – постарался найти что-то хорошее жизнерадостный ББ.
– Проветриться на кладбище – это просто мечта всей жизни, – пробурчала Ника, забираясь в машину. Ей и ББ еще предстоял путь до Бродска. По дороге Речиц поделилась с шефом своими подозрениями по поводу того, что убийство Вити Мамонта совершил тот же человек, что и убийство Митрошиных. Она не стала озвучивать эту версию на заслушивании, потому что примерно представляла, какой объем непонятных и бессмысленных следственных действий поручит ей генерал Поленов, услышав о таком.
– Блин, это что же у нас, «незаконник» может быть, – опечалился шеф. – Может, все-таки эта баба Мамонта зарезала, а? Давай там сильно не умничай, проведи очную ставку со свидетелем, может, она все-таки поколется? – с надеждой произнес Борис Борисович, переживая из-за возможного появления в отчетах негативного показателя деятельности следственного отдела.
– Завтра планирую провести, доложу о результате, – пожала плечами Ника. – Вот предупредила вас, чтобы потом не было сюрпризов.
На кладбище было тихо, сыро и сумрачно. Низкие тучки летели на землей, моросил дождь, а Ника, поленившись переодеться после заслушивания и захватить с собой зонтик, шлепала по грунтовым дорожкам старого деревенского кладбища с максимально возможной скоростью, чтобы сильно не намочить форменные китель и юбку. Ей не терпелось поскорее отделаться от странного осмотра и сделать за день хотя бы что-то полезное.
– Здравствуйте, – поприветствовала она угрюмого мужика в телогрейке, сидевшего в сторожке. Мужик отвлекся от просмотра телевизора и обратил свой взор на Нику.
– Добрый день! – угрюмый сторож, увидев сияние золотых следовательских погон, по непонятной для Речиц причине просиял. – Вы – новая участковая? А я вас уже второй день жду!
– Нет, я – не участковая, – Ника показала сторожу удостоверение. – А что у вас тут случилось, что участковый нужен?
– Да оградку опять сперли, – махнул рукой сторож. – Повадились тащить на металлолом, уже третья оградка за неделю.
– А, ясно, – коротко сказала Ника, которую украденные оградки абсолютно не интересовали. – Где-то у вас тут могилу раскопали? – спросила она сторожа, показав ему фото могилы Литовцева из статьи.
– Ой, вы из-за этого, что ли, пришли? – разочарованно махнул рукой ее собеседник. – Видел я это фото, тут просто ракурс такой, кажется, что ого-го-го как раскопано, а там просто какой-то засранец землю на могиле взрыхлил. Пойдемте, я вам все покажу и сами все увидите!
С этими словами сторож потащил Нику осматривать безмолвные кладбищенские просторы.
– Вот руки у кого-то не отсохли, могилу портить, – ругался сторож.
– Может, кто-то из родственников жертв этого Литовцева мстит? – предположила Речиц, решив «прощупать» своего проводника на предмет осведомленности о личности и деяниях покойного.
– Да ну, – усомнился сторож. – Тут из этих родственников никто уже не живет, – уверенно сказал он.
Ника удивилась. Похоже, что ее спутник отлично знал ту старую историю.
– Вы знакомы с семьями потерпевших?
– Конечно, я же тут уже много лет работаю, считай, всю жизнь на этом кладбище, – пожал плечами мужик в телогрейке. – А та история была громкая, и могилки тех мальчонок, вон в той стороне, – он показал рукой направление. – Ой, вот тут осторожнее, дорожка осыпалась, надо будет поправить, – тут сторож очень ловко перепрыгнул через яму на дорожке и галантно подал Нике руку.
– Ничего себе. И жертвы, и убийца на одном кладбище похоронены, – начала рассуждать вслух Речиц. – И за столько лет на могиле первый раз напакостили?
– А чему вы удивляетесь? – внезапно остановился и очень внимательно посмотрел на Нику сторож. – Тут все знали, что Литовцев невиновен.
– Вот это да, – пронеслось в голове у следователя. – Поездка на кладбище оказалась не такой уж и бесполезной.
И через пять минут она уже стояла вместе со словоохотливым сторожем, представившимся Никодимом, у могилы Литовцева. Скромный крест с табличкой без фотографии, покрашенная в голубой цвет оградка, маленькая лавочка, в целом, место захоронения учителя физкультуры, записанного в маньяки, выглядело очень ухоженно. Картину портила только перекопанная земля осевшего за столько лет могильного холмика.
– Смотрите сами, тут просто кто-то вскопал землю неглубоко, саму-то могилу никто не раскапывал, – развел руками Никодим. – А для статьи так сфотографировали, будто правда до гроба докопали.
– А как получилось, что тут кто-то без вашего ведома копает? – сурово спросила Ника.
– Дак сельское кладбище, что вы хотите? Ночью приходи со стороны леса и копай что хочешь или оградки тащи, если они тебе больше по нраву, – грустно вздохнул сторож. – А я тут один, за всем не уследишь.
Ника сделала фотографии могилы, заполнила протокол осмотра места происшествия и, покончив с этими формальностями, села на лавочку, чтобы расспросить сторожа Никодима о делах давно минувших дней.
– Так вы говорите, что все знали, что этот Литовцев никого не убивал, – Речиц кивнула в сторону креста. – А с чего все так решили? И кто это – «все»?
– Дак сначала так решила Елена Геннадьевна, это мама одного из убитых мальчонок, а потом она и всех остальных убедила, – начал свой рассказ сторож. – Ох, и хорошая была женщина, жаль умерла год назад…
Дождь закончился, выглянуло солнце, осветило старое деревенское кладбище. На крестах и оградках переливались крохотные капельки влаги, расправляли мокрую хвою статные сосны. Без людей было так спокойно и хорошо, что Ника в какой-то момент в душе немного позавидовала Никодиму, которому не надо было никуда спешить, общаться целыми днями с гражданами и начальниками разной степени адекватности.
Кладбищенский сторож оказался хорошим рассказчиком, герои его истории предстали в воображении Ники почти как живые.
Восемнадцать лет назад ранней весной на Красномолотском кладбище появились три новые могилы. В них похоронили трех зарезанных неизвестным убийцей мальчиков.
– Страшное было время, – вздохнул Никодим. – Похороны каждую неделю, хоронили всей школой. Весь Красный Молот на ушах стоял, да и Бродск тоже был весь в панике. Тут от нас до города рукой подать, но маньяк этот почему-то туда не наведался. А потом слышим, взяли нашего учителя физкультуры – Анатолия Литовцева. Все в шоке, как так, наш красномолотский коренной пацан, тут вырос, выучился, работал. Одна за ним была странность: ему уже за тридцать перевалило, а он все не женат. Как поймали его, так пошел слушок, что он по мальчикам…
– Странный слух, – подумала Ника. – В старом деле нет никаких даже косвенных намеков на гомосексуальные связи Литовцева с убитыми подростками. Мотив убийств был определен как корыстный. Интересно-интересно…
– А потом слышим: Литовцев в камере повесился. А дня через три пришла ко мне его мать, говорит, мол, хочу Толю похоронить. Я ей говорю, что, мол, не дадут местные его, душегуба, здесь похоронить, начнут на могиле пакостить. А она мне: Толя не виноват, и скоро все про это узнают. И что, мол, Елена Геннадьевна ей верит.
– А Елена Геннадьевна – это же директор дома культуры? Мать одного из убитых мальчишек? – уточнила Ника.
– Да, она, – с чувством сказал Никодим. – Ох, какая была женщина. Ее весь поселок уважал. Как она скажет, так и будет. Так и получилось. Елена Геннадьевна сама пришла на похороны Литовцева, подошла к гробу, поцеловала его в лоб и сказал во всеуслышание, что Литовцев – это четвертая безвинная жертва того душегуба и что она жизнь положит, чтобы найти настоящего виновника. Так и повелось с тех пор, что никто Анатолия из местных убийцей не считал.
– Но ведь с его арестом и смертью убийства прекратились. Разве местным это не показалось странным? – удивилась Речиц.
– Ох, Ника Станиславовна, мы все уверены, что Елена Геннадьевна знала больше, чем рассказала всем. Уж очень уверенно она тогда это на похоронах сказала. Я вам больше скажу, как мать Анатолия умерла, именно Елена Геннадьевна ухаживала за его могилой, – сторож кивнул на оградку и крест. – Тут не все могилы такой красотой похвастаться могут.
– Интересно, – задумчиво сказала Ника. От этого разговора на кладбище ее ощущение, что новые убийства как-то связаны со старыми преступлениями, окрепло, и возникло чувство, что она сейчас прикасается к какой-то глубинной, звериной, почти первобытной тайне. Под ложечкой защекотало от желания найти разгадку.
– А хотите, я вам еще могилы мальчиков покажу? – вдруг предложил ей Никодим. – Там их две осталось, одна семья уехала жить в другой город и захоронение перевезла.
– Хорошо, – согласилась следователь Речиц, и она со своим проводником снова побрели по омытому дождем кладбищу.
– Вот здесь была третья могила, – сторож ткнул пальцем в оградку. – Но ее перенесли и здесь потом похоронили старушку. – А Сережа и Илья рядом лежат, вот тут, – Никодим свернул с дорожки и провел Нику к двум могилам, над которыми росла раскидистая сосна.
– Вот здесь Сережа лежит, сын Пафнутьевых, они постоянно в Энске живут, но на могиле часто бывают. А вот тут, – Никодим на мгновение замолчал, вынул из кармана какую-то тряпку и протер от капель фото на надгробии, – лежат Илюша и Елена Геннадьевна. Ее кремировали и к сыну подхоронили.
С портрета на Нику смотрели очень симпатичная интеллигентного вида женщина и вихрастый подросток. И мать, и сын были ясноглазыми и улыбчивыми. Искусственная сосновая веточка венка чуть шевелилась от ветра, и казалось, будто она гладит мальчика по щеке. У Ники снова болезненно сжалось сердце, и чувства, охватившие ее в квартире Митрошиных, вспыхнули вновь.
