Царство Давида
Склонив голову на бок, я спокойно ответил:
– Значит, я откажусь от фамилии.
Регина театрально рассмеялась.
– Ты шутишь, – сквозь смех заявила она.
Я свернул на подъездную дорожку, ведущую к фабрике. В темноте это старое индустриальное здание выглядело жутковато. Достойнейшее место для прожженного дьявола.
Остановившись, я повернулся к Регине и с полной серьезностью в голосе заявил:
– Не шучу.
Убедившись, что насмешка пропала с ее губ, а во взгляде появилось непонимание, я продолжил:
– Эта фамилия привносит в жизнь каждого хаос и боль. – я искренне верил в то, что говорил, и Регина, уловив это, взяла меня за руку. – Во мне есть эта дрянная кровь, и я привык к хаосу и боли. Но я не хочу, чтобы из-за меня страдали другие.
Долгие минуты мы молчали, держась за руки и пронзая друг друга внимательными взглядами. Меня разрывало от желания увидеть в глазах Регины сомнение, которое помогло бы ей уйти от меня и спастись. Сам я отказаться от нее не мог. Она стала пронзительным лучом света в моем царстве тьмы, и я физически не мог ее прогнать.
– Даже если ты лишишься имени, Давид, – спокойно, словно нараспев, начала она. – Ты не перестанешь быть Пожарским. Ты сам все знаешь. История твоего рода, его боли и страхи – они в тебе. – Регина протянула ладонь и погладила мою щеку большим пальцем. Носа коснулся ставший любимым аромат дымной розы. – Ты живешь в ненависти к своему наследию.
– Я не могу иначе, – я повернул лицо и прижался губами к пальчикам девушки.
– Не живи прошлым, которое уже не изменить, но и не отказывайся от него, Давид. Пользуйся силой, которая тебе дана. Даже если она темная, – на губах Регины мелькнула хитрая улыбка.
– Я превращусь в деда, если перестану бороться, – я попытался отстраниться, но теплые ладони угрожающе сжались на щеках. Удивленный, я продолжил слушать Регину.
– Ты не понял. Твой дед слился с тьмой. Твой отец потерялся в ней. А ты, – ее лицо приблизилось, и я приоткрыл рот, ожидая поцелуя, но вместо него моих губ коснулся горячий шепот. – Ты можешь подчинить тьму себе и царствовать над ней, Давид.
– Не могу отказать, когда просит сама царица, – ухмыльнувшись, я все же сократил жалкие миллиметры между нами и увлек юную агитаторшу в долгий поцелуй.
Ее ладони скользнули на мою шею, мгновенно пробуждая дикое желание раскрыть за спиной несуществующие крылья. Я чувствовал себя горгульей, долгие годы каменным изваянием украшавшей именитую семью, и только сейчас, рядом с Региной, вдохновляющей меня на необдуманные, но такие желанные поступки, я стал освобождаться от камня. От оков, наложенных ожиданиями. Она пробудила во мне жажду жить и следовать за тем, чего хочет мое сердце.
Изучая друг друга руками и сплетаясь языками, мы могли бы надолго застрять в машине, если бы вдалеке не мелькнуло пятно, отбрасываемое фонарем.
– Охранник, – объяснил я, когда Регина замерла, не зная, что делать.
– Прячемся? – ее светловолосая макушка уже направилась вниз, но я ухватил девушку за плечо.
– Зачем? Это же мой завод, – Регина обернулась и, увидев на моих губах коварную улыбку, понимающе кивнула. – Идем, я покажу, чего стоит мое имя.
Мы вышли из машины, держась за руки. Как только лужа света попала на мое лицо, я поднял руку и, улыбаясь, крикнул:
– Это я, Давид!
Фонарь мигнул два раза и отстал от моей фигуры. Стоило нам пройти еще шагов десять, как нас встретил один из охранников, имени которого я не помнил.
– Давид Александрович, – поприветствовал он, крепко пожав мою руку. – Опять решили поработать ночью?
Охранник всячески старался не обращать внимания на Регину, но его глаза то и дело возвращались к ее красивому лицу. Не желая застревать в пустых разговорах, я объяснил мужчине, что мне и моей спутнице действительно нужно воплотить пару внезапных идей в новый дизайн украшений. Увлеченно кивая, охранник отпустил нас, и мы отправились на завод.
– Он очень старался не улыбаться, – заметила Регина, когда мы поднимались по лестнице в полумраке.
– Он думает, мы приехали заняться сексом, – смеясь, признался я, следуя впереди девушки и удерживая ее за руку.
Она остановилась, и мне тоже пришлось остановиться.
– Что такое? – спросил я, обернувшись. Лицо в форме сердечка бледнело в скудном освещении, и я не мог считать ответа по темным глазам Регины.
– Часто ты приезжаешь сюда, чтобы заняться сексом? – с вызовом кинула она.
Ревность. Эта жгучая блондинка с красными ногтями и смазанной по губам помадой всерьез ревнует меня. Она думает, я могу относиться к ней, как к любой другой женщине. Подумать только, я стоял перед ней на коленях, а она пытается уличить меня в несерьезности намерений.
– Я никогда не приезжал на завод с женщиной, – едва сдерживая улыбку, заверил я. – Я бываю здесь только по работе и когда вызывает дед. Но вот мой брат тот еще ловелас.
Кажется, взгляд Регины смягчился.
– Ты должен сказать ему, что это мерзко, – не скрывая отвращения, ответила она. – Менять женщин как перчатки.
Я закатил глаза, радуясь, что в темноте она этого не увидит, и снова потянул ее вверх по лестнице.
– Кир делает это назло. Я уверен, однажды он встретит ту самую и будет для нее самым преданным мужчиной, – внутри откликнулась гордость. Я правда верил в Кира и знал, что однажды из него выйдет толк. Не такой, какого ждут от Пожарского, но тем не менее. Киру есть что предложить миру.
– Кажется, ты любишь брата, – от ревности не осталось и следа. Мы с Региной миновали площадку, с которой к своим рабочим местам проходят мастера, и поднялись наверх – туда, где располагался кабинет моего деда.
Я вывел Регину на балкончик перед кабинетом, с которого открывался вид на весь первый этаж, разделенный на секции и заставленный оборудованием.
– Мы с Киром выросли, полагаясь лишь друг на друга, – на полном серьезе ответил я, наблюдая за тем, как Регина осматривает завод с искренним восхищением. – Однажды я вас познакомлю.
Подумав о Кире, я скривил лицо от досады. Он должен был приехать в ближайшем будущем, но он не знал, как стремительно развиваются события в моей жизни. Буду ли я в Москве, когда прилетит Кир? Буду ли все еще носить фамилию Пожарский или дед прилюдно лишит меня этого права? Я ничего не знал. Впервые в жизни я ничего не планировал. И это воспламеняло кровь в моих жилах. Я и не предполагал, что неподчинение может приносить столько удовольствия.
– О чем ты думаешь? – я встал позади Регины. Ее ягодицы приятно уперлись в мой пах. Мои руки оплели ее талию. Девушка держалась за перила и, слегка склонив голову на бок, кинула на меня заинтересованный взгляд.
– Я думаю о твоем предке Иване Пожарском, – призналась она, невинно прикусив губу и вызвав у меня этим движением невольное желание раздвинуть ее губы пальцем. Стереть остатки красной помады. Ощутить на пальце остроту ее зубов и нежность языка. А потом притянуть к себе и…
– Ладно, моя очередь ревновать, – усмехнулся я, услышав имя своего прародителя.
Регина рассмеялась и аккуратно ткнула меня локтем в бок.
– Я думаю, что твои предки не достигли бы всего этого, – она обвела взглядом обширную территорию завода, – Если бы не хотели любви. И чего-то больше.
– Пожарским не дается любовь, – напомнил я, и Регина глянула на меня с упреком, как бы предупреждая, чтобы я больше ее не перебивал.
– Что, если в тот день, когда Иван и весь его род был проклят, ему был дан выбор: любовь или слава? И он выбрал славу. Как и каждый, кто следовал после него, – предположение девушки было наивным, но я улыбнулся, не желая ее обидеть.
– Если верить легенде, Иван получил славу как раз для того, чтобы с ее помощью добиться любви, – поправил я.
– Может, это была проверка? – не отставала Регина. – Может, то черное сердце из музея просто ждет, когда же хоть один Пожарский сделает выбор в пользу любви? Но вам проще верить, что любовь не для вас, и продолжать работать над славой.
Регина повернулась и, опершись спиной о перила, положила руки на мои плечи. Наши взгляды встретились. В ее искрящихся глазах я видел, что она хотела верить в свою версию. Она хотела верить, что, если я сбегу вместе с ней, отказавшись от своего наследия, то у нас будет будущее.
А я хотел верить ей и потому готов был совершить побег.
– Зачем мы здесь, Давид? – шепнула Регина, осматривая мое лицо так, будто ждала, что я выдам ей старинную тайну.
– Мне нужен дневник моего деда. Только он знает, что случилось с моей матерью, а все, что знает дед – знает и его дневник.
Обменявшись решительными взглядами, мы прошли к двери. Я отпер дверь своим ключом и впустил Регину. Оказавшись в кабинете, я включил маленький настольный светильник на столе, и темная комната осветилась тусклым свечением, кажущимся зеленым из-за сукна, покрывавшего темное дерево.
За спиной щелкнул замок. Вздрогнув, я обернулся и увидел, как Регина запирает нас на ключ изнутри.
– Что ты делаешь? – я приподнял бровь, с любопытством наблюдая, как царица плавно движется ко мне через кабинет, в котором и зародился мой внутренний монстр, воющий и рвущийся наружу каждый раз, когда я здесь оказывался.
Я присел на стол, слегка отодвинув светильник. Регина вклинилась ко мне между ног и, не сводя с меня светящихся изумрудных глаз, шепнула:
– Я хочу снять твое проклятье, Давид. Прямо сейчас.
Она склонилась вперед. Ее пальчик щелкнул кнопку, и свет погас, погрузив нас во тьму. Но тьма – настоящая тьма – уже тянула свои липкие лапы, намереваясь выбраться. Регина не знала, как близко было мое проклятье и как рискованно с ее стороны было запираться со мной в этом кабинете.
Глава 9
Мир потерял очертания. Разум, напуганный кромешной тьмой, пробирающейся сквозь грудную клетку, спрятался в глубине сознания. Где-то в голове туманным отголоском слышался сдавленный крик – тот самый, который всегда звучал внутри меня и который никогда не слышала ни одна живая душа.
Острые ногти царапали узоры на груди, и я чувствовал, как воспламеняются отметины на моей коже, будто само пламя ада стремилось вырваться наружу и спалить в пепел этот чертов кабинет. Крик то становился громче, то затихал, заставляя меня тревожиться сильнее. Что, если он умер? Тот, кто кричит? Кто зовет меня на помощь?
Что, если монстр поглотил его окончательно?
Нежные губы ласкают мои, и я заставляю себя ответить. Ладони стягивают ремень, освобождая мои брюки, но я медлю, отвлекаясь на мальчика, что когда-то знал. На мальчика, которым когда-то был. Больше всего в жизни он боялся входить в этот кабинет.
Его больше нет. Я не тот мальчик. Но я все также не могу находиться в этой темной душной комнате. Мне страшно. Настолько, что любимая женщина, осыпающая поцелуями мое лицо – доставляет мне боль своей любовью.
– Ты будто не со мной, – разочарованный шепот заставляет меня очнуться. Бороться. С прошлым и с тем, что погубило мальчика.
Сделав глубокий вдох, я буквально заставил себя ощутить, как страшная сила течет вверх по моим конечностям. Тьма, объемлющая тело, скрутилась в ком посреди грудной клетки. Монстр хотел быть частью того, что произойдет между мной и Региной. Он хотел познать ее тело вместе со мной. Он хотел брать все, что беру я. Наслаждаться всем, чем наслаждаюсь я. Любить то, что люблю я.
– С тобой, моя царица, – мой низкий голос тяжело прозвучал в тишине комнаты. С усилием. Любовь не должна даваться так, словно я стараюсь выцарапывать ее из лап дьявола.
Во мраке я не видел Регину. Ни ее глаз, ни губ. Но я точно знал, что она смотрит на меня с обожанием и страхом одновременно. Знал, что ее губы слегка приоткрыты в ожидании поцелуев, которые подавят ее волю.
Так было со всеми. Еще ни одна не могла противостоять тому, во что я превратился.
Мои ладони легли на бедра девушки, замершей у меня между ног. Скользнули в сторону, нашарили пуговку на джинсах. Мне пришлось просунуть пальцы за грубую ткань ее брюк, чтобы вытолкнуть прохладный металл из петельки. Регина вздрогнула, едва мои руки коснулись ее живота. Какая нежная-нежная кожа…
Поцелуи. Один за другим – голодные, дерзкие, мучительно жаркие. Страсть волнами прокатывала дрожь по телу. Я мог коснуться Регины везде – она была открыта, она принадлежала мне. Моим губам, моим рукам. И я хотел бы так же отдать себя ей, но этот голос внутри… Сильнее прижал девушку к себе, пытаясь ее дыханием заглушить то, чего так не хотел слышать.
Моя ладонь обогнула талию девушки и нырнула под брюки, обхватив мягкую округлость, прикрытую тонкой тканью белья. Вздох сорвался с ее губ. Я оттянул джинсы вниз, помогая царице избавиться от одежды. Вцепившись в мои плечи, она подняла сначала одну ножку, а потом и вторую. Джинсы остались где-то на полу, следом за ними полетела моя рубашка и легкая кофточка Регины.
Барьеры между нами стирались, но оставалось то, что не сорвать руками. И я не мог это игнорировать.
– Давид, – шепнули такие желанные губы прямо над моим ухом.
Я не видел Регину. И в то же время явиделее. По-настоящему. В полной темноте я знал, я чувствовал, как ее тело подсвечено золотистым сиянием, манящим меня, словно мотылька. Она сияла ярче камней, коими была усыпана моя фамилия. В ней горел огонь, которого я так боялся в себе. Но языки ее пламени тянулись ко мне, призывая воссоединиться после долгой разлуки.
– Регина, – в моем голосе предательски дрогнуло сожаление.
Мы были огнем одного источника. Родное, не обжигающее пламя влекло меня коснуться этого сияющего тела. Оно было предназначено для меня. А я не мог решиться.
Во всем этом круговороте я чувствовал нечто еще. Боль, что сочилась из каждого угла этого кабинета. Регина сделала шаг ко мне, желая избавить меня от брюк, но я выставил руку вперед, мешая ей.
Моя голова безвольно повисла. Сердце отстукивало галопом, и я усердно боролся с криками, звучащими в моей голове. «Выпусти! Выпусти» – кричал монстр. Или мальчик, что застрял в нем. Я запутался.
Крики, плач, острые ногти, чертящие дорожки на моей спине, пронзительная боль где-то глубоко-глубоко внутри. Я опустил руки и скатился со стола на пол. Сел, задыхаясь от страха. Монстр держал меня за глотку, не давая вдохнуть. Крик встал поперек горла. Тьма никогда не была такой густой и тяжелой, как сегодня.
Регина опустилась на колени передо мной. Ее ладони легли на мои плечи.
– Выпусти это, – шепнула она без тени страха. Без осуждения. Без презрения.
Я молчал, продолжая бороться. Мне всегда удавалось спрятать это чувство в потайной ящик. Я мог контролировать эту боль. Но сейчас все был иначе. С Региной чувства захватили меня настолько, что я открылся слишком сильно, и теперь мне не хватало сил, чтобы удержать тьму в себе.
– Давид, – настойчивее произнесла девушка, – отпусти. Что бы это ни было.
Я молчал, до онемения пальцев вцепившись в ножку стола.
– Отпусти! Я приказываю! – вскрикнула царица, и я сдался.
Ухватился за рубашку, брошенную на полу, прижал ее ко рту и закричал так, как никогда не кричал. Как должен был кричать тогда, когда мне было плохо. Но я с усердием хоронил в себе каждый звук, чтобы никто не знал о моей боли. Маленький мальчик слишком рано познал саморазрушение.
Хрупкое и в то же время сильное тело Регины прижалось ко мне. Она обнимала меня – крепко, туго, словно змея, и я кричал, выпуская на волю то, что так долго носил в самых темных уголках души.
Когда я, опустошенный, замолчал, Регина подняла с моего плеча голову и осторожно коснулась губами уголка моего глаза. Что-то влажное скатилось по щеке. Кто-то из нас двоих плакал.
– Прости меня, – хриплым голосом произнес я, но Регина лишь покачала головой.
– Я хочу знать, Давид. Что с тобой произошло?
Что со мной произошло? Я закрыл глаза и, поглаживая руку Регины на своем плече, заставил себя спуститься в бездну воспоминаний.
***
Семнадцать лет назад
– Не хочу ехать, – ворчу я, пока очередная нянька Кира пытается поправить бабочку, стягивающую мою шею.
– Понимаю, – отвечает отец и одним глотком заливает в себя остатки резкого на запах напитка.
Кирилл, хитро подмигивающий мне из-за угла, держит руки в карманах. Наверняка, задумал какую-то шалость. Для своих пяти лет он крайне изобретателен.
С завистью смотрю на брата, который побежал по комнате в рубашке с расстегнутыми пуговками. Нянька дергает меня, затягивая бабочку туже. Давай, задуши меня прямо здесь. Чтобы у меня была причина никуда не ехать.
– Нам уже пора выезжать, – папа смотрит на часы с недоверием, будто стрелки, бегущие по циферблату, могут его обмануть.
Знаю, ему тоже не хочется ехать на ежегодную речь дедушки, которую он зачитывает перед работниками нашего завода в преддверии новогодних праздников. Папа и дедушка не ладят. Не нужно быть взрослым, чтобы это заметить.
Хотя папе удается найти общий язык почти со всеми. Он общительный – я бы даже сказал болтливый. Дайте сцену – и он обязательно выйдет на нее покрасоваться. Да, он любит внимание и умеет относиться к нему с равнодушием.
Папа редко бывает дома, ему здесь скучно. «Зачем иметь столько денег и оставаться взаперти?» – как-то сказал он деду, когда тот упрекнул его в разгульном образе жизни. Наверное, дедушка устал пытаться вразумить папу. «Воспитанный бабой!», – ворчал дед каждый раз, когда отец любовался собой в зеркале перед очередным выходом в свет.
Познав все недостатки воспитания няни, дед решил не повторять ошибку дважды. Мое воспитание он взял на себя, и я, едва мне стукнуло пять, начал проводить свои дни на заводе, наблюдая за работой сотрудников и по слогам вычитывая жуткие книги в кабинете деда.
Я все ждал, когда Киру тоже исполнится пять, и он присоединится ко мне, но ему почему-то повезло больше. Пока я бегал за дедушкой по производству, Кирилл был предоставлен практически сам себе. Няньки от него то и дело сбегали (или они на самом деле сбегали от папы?), и Кир занимался всем, чем захочет, пока кто-то из прислуги не звонил в колокольчик, призывая младшего Пожарского к обеду.
В последнее время я видел брата только перед сном и изредка в выходные. Я возвращался в свою комнату и падал без сил на кровать, а Кир прибегал и, потряхивая светлыми кудряшками, умолял рассказать, какие приключения произошли со мной, пока я был на ювелирном заводе.
И на заводе действительно было интересно! Я с любопытством наблюдал, как работники принимают камни, которые будут обрабатываться и использоваться для украшений. Я стоял и не дыша следил за тем, как мастер практически под микроскопом занимается созданием уникального кольца, которое украсит чей-то палец.
Даже в свои семь с половиной лет я мог возвращаться домой счастливым человеком, если бы весь день рядом с дедом мне не нужно было находиться в диком напряжении. Я всегда следил, как и что говорю, как двигаюсь, как смотрю. По вздохам дедушки я мог определить, насколько быстро портится его настроение. По тому, как он хмурит брови и щурит глаза, я понимал, что снова разочаровал его.
Однажды дед вошел в мою учебную комнату, куда приходил учитель давать мне уроки прямо на заводе. На протяжении всего занятия я страдал от того, как сильно чесалась то шея, то рука, то живот. Но дед сидел прямо за спиной учителя и по-орлиному внимательно наблюдал за всем, что я делаю, и мне пришлось задерживать дыхание, чтобы перетерпеть зуд.
А вечером того же дня у меня поднялась температура, и приглашенный врач объявил, что у меня ветрянка. В какой-то момент я даже обрадовался, решив, что смогу побыть дома, но, когда водитель деда заехал за мной в то же время, что и обычно, я понял – только смерть избавит меня от этих мучений. И, честное слово, я не знал, чья смерть наступит раньше: моя или деда.
«Будь серьезнее, Давид. Ты станешь править всем, что видишь, – говорил дед, когда мы стояли на балкончике перед его кабинетом и смотрели на производство, раскинувшееся внизу. – Твой отец – бестолочь. Помяни мое слово, Давид, он затопит наше дело, если встанет у руля. И тогда, клянусь, я достану его с того света».
Я хлопал глазами, крепко держась за поручень, и пытался представить себя взрослым. Буду ли я так же придирчив, как дедушка? Отдам ли всю свою жизнь этому заводу? Стану ли таким же строгим затворником, скрывающимся за дверьми темного кабинета? Такое будущее пугало меня не меньше, чем сам дед.
Мне было всего семь, а я уже устал. Я видел, как на праздничных приемах, которые мы время от времени посещали, дети идут за руку со своими родителями, как девчонки и мальчишки то и дело перешептываются с папами, как мамы поправляют им одежду и целуют щеки. Я видел это и не понимал, почему, обладая средствами купить что угодно, я не мог получить элементарной любви. Уже тогда я знал, что в моей семье есть деньги, но нет любви. Только я наивно верил, что однажды все изменится.
Что мама придет. Ко дню рождения или в Новый год. Хотя бы на Пасху. На День Победы. В любой день. Я просто ждал, что она придет и обнимет меня. И тогда я успокоюсь. Смогу дышать спокойно. Смогу улыбаться широко. Смогу сказать, как сильно я люблю ее.
А ведь я никогда ее не видел. Однажды мне удалось отыскать в дедушкиных бумагах маленькую фотографию, с которой на меня смотрела красивая смуглая женщина с длинными черными волосами. «Это она, моя мама, – решил я, заметив сходство с самим собой. – Похожа на восточную принцессу. Моя мама Шахеризада из сказки?».
Я спрятал эту маленькую картинку и всегда носил с собой. К счастью, дед не заметил пропажи и не узнал, почему его маленький внук вдруг стал таким довольным. А я чувствовал, как тепло от фотографии в кармане растекается по всему телу, и представлял, будто мама – моя восточная фея – обнимает меня. И хмурый взгляд дедушки больше не казался таким страшным.
Как только нянька Кира закончила душить меня бабочкой, я надел пиджак, во внутреннем кармане которого лежала моя тайная карточка. Я не показывал ее даже брату, чтобы тот по глупости не разболтал папе. Эта фотография по сути не знакомой мне женщины сделала меня чуточку счастливее. Она дала мне надежду.
Мы приехали на завод раньше положенного, чтобы дед не бросился осыпать нас проклятьями за опоздание. Отец уведомил дедушкину помощницу о нашем приезде и отправился в малую переговорную, где всегда располагалась выпивка, которой дед угощал партнеров. Мы с Киром отправились бродить по заводу.
На стенах яркими пятнами были закреплены бархатные банты, окна оклеили снежинками, а огромные балки на ангарном потолке были украшены яркими сияющими звездами. Я стоял посреди зала, задрав голову вверх, и любовался поблескивающей в свете ламп звездой. «Пожалуйста, звезда, стань путеводной, – шептал я себе под нос, – приведи меня к ней. Приведи к маме». Одно глупое желание, но я, погладив фотографию в кармане, расплылся в широкой улыбке.
– А ну-ка подвинься, – пробормотал Кирилл за моей спиной.
Обернувшись, я увидел, как он нацеливает рогатку на звезду, свисающую с потолка. Испугавшись, я поспешил к брату и вырвал из его руки опасное оружие.
– Нельзя! – зашипел я. – Дед увидит.
– Я не боюсь деда, – фыркнул Кир.
Конечно, он его совсем не знал. Видел только по праздникам и слышал мои истории о дедушкиной строгости. Не Кира заставляли хвостиком бегать за старым родственником и поджимать уши каждый раз, когда тот злился. Кир и дед не смогли бы и часа вместе выдержать.
Я покачал головой, чувствуя на себе груз ответственности, и спрятал рогатку в свой карман.
– Отдам дома, – пообещал я, заметив обиду во взгляде братишки.
– Смотри у меня, – пробурчал тот, забавно картавя звуки.
За спиной раздался стук каблучков. Мы с Кириллом одновременно обернулись и увидели, как к нам приближается помощница деда.
– Давид Александрович, – серьезно позвала она, делая вид, будто я стоял один. – Дедушка зовет вас к себе.
Я послушно кивнул и, поймав на себе неодобрительный взгляд брата, вздохнул. Пусть пока наслаждается свободой. Однажды дедушка начнет готовить к управлению компанией и его тоже.
Я шел за помощницей по длинному залу и смотрел наверх – на балкончик, за которым начинался дедушкин кабинет. На короткий миг я представил, как стою на этом балконе уже взрослый и обвожу рукой производство. Рядом со мной стоит мой маленький сын, и я обещаю ему, что все, что он видит, однажды будет принадлежать ему. И я буду его учить всему, что я узнаю от дедушки. Но я буду другим. Я не хочу, чтобы моя семья боялась меня так, как я боюсь своего старшего родственника.
Мы поднялись наверх, и я, по привычке выпрямившись по струнке, постучался в дверь дедушкиного кабинета. Когда тот позволил войти, я открыл кабинет. С некоторым сожалением я посмотрел на помощницу деда, которая осталась стоять в коридоре. Дверь закрылась, и мне снова стало тоскливо.
– Я хочу, чтобы ты посидел и послушал мою речь, Давид, – серьезно заявил дед, не поднимая взгляда от бумаг.