Сплетня

– Ора! Какой разговор! Разве у нас другие бывают? Хасик, ты чего смурной? Дома всё хорошо?

– Майка в огород Сантика рвалась, плетень повалила, чинил.

– Вот видишь, – усмехнулся Астамур, – у нас даже коровы – и те красивые и решительные. Уж если что задумала, то никакой Сантиков забор ей не помеха. Уважаю! Мама как?

– Здорова. На днях вот муки мешок намолол ей, порадовалась.

Даур снова поймал себя на мысли о том, как прекрасна и достойна эта тихая, спокойная, веками отлаженная жизнь. И никто так, как мама, не варит мамалыгу, и никто так не снимает сыр… И любая трапеза – проста, вкусна, сытна и основательна. И никто никуда не спешит, как в городе, и каждое дерево даёт тебе силу… Но с другой стороны: проживёшь свою жизнь на этой земле, никому, кроме односельчан не интересный, и в эту же землю в свой срок и уйдёшь. Хасика, если подумать, такое даже в его двадцать пять, наверное, вполне устраивает. А меня?.. В мои-то тридцать…

– Хорошее дело, – похвалил меж тем Астамур. – А я на днях с Нинусей, которая мельницу у нас тут в городе держит, повздорил: принёс ей твою, Хасик, кукурузу, возвращает мне муку, глядь – а она не моя! Ну на половину-то точно! А она мне: что, мол, ты зёрна свои в лицо, что ли, узнаешь, да ещё и в размолотом виде? А я же крестьянин. Я узнаю! Ей, городской, не понять.

– Да, – задумчиво кивнул Даур, – городским не понять.

Хасик почувствовал, что уже совсем извёлся, да Астамур-то не спросит: чего, мол, приехали. Он-то братьев в жизни не обидит. Он-то им просто рад. А они…

Хасик обнаружил, что рука под столом сжалась в кулак и стал осторожно разжимать пальцы.

– Скажи соседу: хорошее вино, братья похвалили, – Даур снова поднял стакан прямо в солнечный луч, упавший сквозь виноградную листву. Светлый рубин заискрил. – Не всем так с соседями везёт.

Рука под столом вдруг разжалась, а Астамур опять усмехнулся:

– Говори?

– Гурам приходил.

– Ну и хорошо – добро ему!

– Хасик, видишь ли, так не думает.

– Гурам – большой талант. Теряюсь в догадках. Кого спасать?

Я что, совсем не мужик? подумал Хасик и открыл было рот, но вальяжный Даур сверкнул такими же, как у братьев, лазурного цвета глазами и по-мушкетерски вскинул кисть:

– Честь рода! Ну и двух дам.

Астамур помолчал пару секунд и вдруг, к полной растерянности Хасика, расхохотался. До слёз.

– Ой, не могу! – он смеялся прямо в небо, а точнее – прямо в согретый солнцем изумрудный виноград. – Неужто до вас только сейчас докатилось?

От неожиданности смутился даже Даур. И подумал, что как бы ни был близок старший брат, а изучить его до дна за все эти годы не смог даже он, спавший в нищем колхозном детстве с Астой на одном тюфяке. Какая, однако, богатая натура для сценического образа. Надо запомнить.

– Ты, наверное, не понял, Астамур, – решительно выложил ладони на стол Хасик. И с размаху сиганул в ледяной пруд: – Гурам болтает, что дочка – не твоя. А что болтает Гурам – о том говорит и всё село.

– Опоздал твой Гурам, – отсмеявшись и вытирая слёзы изрек Астамур. – О том уж полгода как весь наш город судачит.

Хасик даже забыл вынырнуть из своего ледяного пруда. Так и завис, не в силах ни выбраться, ни потонуть.

– То есть, ты в курсе? – от потрясения даже Даур снял свою маску отстраненного пересмешника. – А почему же нам не сказал???

– А зачем? Это же неправда.

Хасик, наконец, вынырнул и с облегчением ощутил под пальцами тёплое, шершавое дерево стола. Щёки задел горячий полуденный ветер. А может, и кровь прилила. Хасик нащупал стакан, осторожно глотнул.

– Прости, Астамур. Я не мог не спросить.

– Ты в следующий раз руки-то пожалей, – хлопнул его по плечу старший брат. – Пахать да вино давить ещё пригодятся.

И подмигнул.

* * *

Гурам, которому уже несколько дней никак не удавалось застать Хасика у ворот, с удовольствием разглядел меж кустов орешника знакомую потертую кепку.

– Ора! Хасик, добро тебе!

– И тебе добро, – ответил хозяин, методично осматривая остроносые корзины для винограда.

– Вижу – нет тебя несколько дней, уже тревожиться стал.

– Зачем? – спросил хозяин, латая треснувшие прутья корзиньего бока.

– Ну так я же, чай, не чужой. Вдруг тебя красотка какая из соседнего села привлекла, вдруг ты её красть собрался. Ты, если что, приходи – я тебя научу, у меня опыт большой. Помню вот, как Асиду для Астамура-то из города крали – это ж я им присоветовал, как одним магнитофоном всю родню обмануть, хе-хе… И вспомнить приятно! Да, давно дело было. Уж лет девять, считай, прошло? Или восемь? В тот год как раз Славик всю хурму в своем саду омолодил, а сейчас вон опять – лес вымахал до неба, не знает, как и собирать-то. А ты как, узнал?

– Как хурму собирать?

– Ты мне, парень, не крути тут! Я этого, знаешь, не люблю. Ты брата спросил?

– Спросил.

– И что говорит?

– Опоздал ты, Гурам, говорит. Уж полгода, как эта сплетня прокисла.

– А… а. А как ребёночек-то? Здоров?

– Девочка у них. Радой назвали. Радость большая. Здоровенькая, да.

– Ну, добро ей… И родителям её. Заболтался я с тобой, Хасик, а я ж тороплюсь, дела имею – они не ждут, знаешь.

– И то верно, – ответил Хасик, подвешивая на крюк третью залатанную корзину.

* * *

Пару недель Гурам ходил притихший, задумчивый. Жена, Химса, его просто не узнавала: новостей не приносил, версий не строил, по соседям не ходил. В размышлениях даже птичник полностью обновил, обещанный уж года три как. Химса только диву давалась. Впрочем, она-то первой в его сети и попалась.

Как-то вечером, аккуратно макая щепоть мамалыги[2 - Плотная кукурузная каша, почти хлеб] в аджику[3 - Очень острая приправа-паста из жгучего перца и чеснока], Гурам поинтересовался невзначай:

– А что, скажи, соседка твоя Гумала – здорова?