Сплетня

– Угу, – Асида не собиралась сдаваться. – Попробуем по-другому: лично ты слышала – от кого?

– От Занды. Но она совсем не одобряет эту сплетню! – Гунда поспешила исправить неосторожное слово. Занда – официальная подружка Асиды, и если получится, что подруг поссорила она, Гун, то ой, что будет! Лучше не додумывать эту мысль до конца. – Она мне просто сказала, что, вот, мол, злые языки чего только не мелют– им лишь волю дай…

– Тут она, безусловно, права, – вздохнула Асида, поднимаясь с табурета. В этой лужице ловить было больше нечего. Но с Зандой разговор определенно предстоит. – Валера и впрямь хороший парень, Гун. Если вдруг я узнаю, куда он уехал, я тебе непременно сообщу. И кстати… выкройку-то – как? Искать?

* * *

Разводить интриги было не в Асидином духе, равно как и долго ждать, готовиться и оттягивать решающий момент. Поэтому тем же вечером она оказалась на Зандином дворе.

Подруга жила не в квартире, а в маленькой частной развалюшке, покрытой некогда розовой, а ныне сероватой и пооблупившейся штукатуркой. Следы бушевавшего над ней времени не сломили гордый нрав двухэтажной хибарки, и она по-прежнему бодро и свысока взирала покосившимися окошками на окружающую ее действительность, особенно на неизменных кур. За всю историю своей жизни домик повидал уже, наверное, не менее сотни поколений пеструшек. Но что толку – всё равно они совершенно не менялись ни внешне, ни поведенчески. И сегодня, как век назад, они семенили по двору, покачивая головами, слегка покряхтывая в такт шагам и выискивая в пыли что-нибудь съестное. Разница лишь в том, что век назад этим съестным были крошки калача из соседней лавки, а сейчас – кусок печенья «Земляничное», которое никто из людей всё равно есть не может ввиду чрезмерного сходства на вкус с куском «Земляничного» же мыла. Не беда, наши курочки склюют и не такое, хмыкнул бы дом, если бы кто-нибудь мог его услышать.

«А вообще, интересно было бы услышать мысли древнего дома», –подумала Асида, просовывая руку сквозь штакетник калитки и отодвигая язычок щеколды. – «Вот, например, когда пришли красные, они как – аккуратно открыли щеколду, чтобы добро не портить, или просто снесли дверь с петель? Нет, всё-таки, красные, во-первых, наши, то есть плохого не делают, а во-вторых, они крестьяне, то есть рачительные. Интересно, зачем мне это в голову сейчас пришло?»

Асида убедилась, что дверь заперта, потом заглянула на всякий случай в окно и села ждать подругу на стуле под стихийным навесом из давно разросшихся виноградных лоз.

Стволы у лоз были толстые, кривые, покрытые слоящейся на волокна жесткой сухой корой. «А интересно, как по таким корявым сосудам текут жизненные соки – и выливаются в гладкие грозди. Из сухой, рыжей, неприглядной земли – в тоже внешне сухие, уродливые, шелушащиеся стволы – а затем вдруг, словно ниоткуда, уже нежатся на солнце драгоценные, словно светящиеся изнутри, виноградины…»

Асида задумчиво положила ладонь на живот. Конечно, мы всё переживем, всё преодолеем – и сплетни эти глупые, и даже похуже что, не дай Боже.

Хозяйки всё не было, но Асида была намерена её дождаться, поэтому, чтобы не застаивалась кровь (врач сказал: ни в коем случае не покой, ходить, ходить и ещё раз ходить – не слушайте бабок, вам сидеть вредно!) пошла бродить вокруг домика.

* * *

С Зандой Асида дружила с детства, а потому и дом этот, и небольшой его садик знала наизусть. Зандина бабка, когда была жива, иногда рассказывала про прежние времена.

До революции в домике жил садовник местного князя, поэтому сад был почти и не сад, а цветник, всем на зависть. Что тут только не цвело! Про хозяина говорили: что в землю ни воткнет – всё сразу зацветет. Мда… говорили. А теперь и имени его, поди, не узнать. Власть в стране сменилась, князь эмигрировал, а садовник остался – розы выращивать, людей радовать. Пока однажды не скрипнула калитка и не вошли «красные». Зандина бабка это лихое и гордое слово произносила не как все. Словно зубами скрипела, а не голосом говорила.

И не стало больше ни садовника, ни роз… И сад быстро зачах, зарос, пришёл в запустение. А потом именно в этот дом получил ордер на поселение Зандин дед, передовик труда. И Зандина бабка внезапно стала в нем хозяйкой. Да не так она хотела бы здесь оказаться.

* * *

…Дом этот притягивал Сарие, как магнит. Хоть он и стоял на отшибе, но куда бы она ни шла, каждый раз внезапно обнаруживала, что дорога опять легла мимо Маратова сада. Ох, какие там были чудеса, за справным штакетником ограды! Кусты роз стояли, как огромные букеты, воткнутые прямо в землю – и словно соперничали, кто расцветет пышнее, ярче, нахальнее. Крупные, с кулак, головки бархатцев выстроились вдоль дорожек в ряд, как пехотинцы. Пахучий тимьян стелился по земле и обволакивал разбросанные по саду валуны, проливаясь с них пеной крохотных сиреневых лепестков. Но самое невероятное чудо наступало в июле, когда зацветала бугенвиллия. Нигде такого не было – только у Марата. Наверное, на всей земле так было только у него. Потому что – разве могло где-то ещё существовать хоть что-нибудь хотя бы отдаленно похожее?

Вообще-то, Сарие полагалось называть его не «Марат», а «дядя Марат», потому что годами он был почти ровесником её отца. Но лицом, статью, фигурой – нет: он словно не менялся, будто цветы поили его какой-то молодильной силой. Именно он и рассказал ей, как называются все эти диковинные шедевры – не сразу, конечно, постепенно, как-то к слову порой приходилось. А знакомы они были очень давно и очень странно.

Когда-то, много лет назад садовник заметил у своего штакетника маленькую девчушку, завороженно глядящую, как он подвязывает пену цветущего клематиса. Усмехнувшись, Марат срезал огромную оранжевую герберу – настоящее солнце на стебле – и, отложив работу, подошел к ограде, чтобы протянуть ей:

– Держи, маленькая фея.

Сарие испуганно заморгала глазищами: у неё не было уверенности в том, что с этим незнакомым человеком можно разговаривать, и уж тем более в том, что у него можно взять цветок. Сказать по правде, ей вообще не приходило в голову, что он мог её заметить: просто всё, что творилось за его оградой, выглядело таким волшебством, что и сам он, в сущности, казался не настоящим. А вот она со своими босыми ногами, утопавшими в пыли, была более чем настоящей – отчего у садовника непривычно защемило сердце. Это для них, для взрослых, жизнь полностью переменилась, разломившись на «старорежимную» и нынешнюю, а для таких вот растрёпанных, рождённых сразу после революции крох жизнь была только одна. Нового образца. Кто их знает, этих новых детей, есть ли вообще в их новом детском мире – феи.

– Неужели я выбрал не тот цветок, который тебе понравился больше всего? – вслух огорчился Марат. – Может быть, тогда зайдешь и покажешь, что для тебя срезать? Выбирай!

И он повёл ладонью в сторону пёстрого цветника.

Вот уж нет: этого Сарие точно нельзя было делать. Ни за что. За такое мама не похвалит.

Сарие наклонила головку к плечу, набычилась и, глядя почти исподлобья, уверенно ткнула пальцем в клематис.

– А! – Марат озадаченно почесал нос тыльной стороной ладони. – Честно говоря, один цветок тебя не порадует, они хороши именно в массе.

Впрочем, в каком-то смысле это же настоящий колхозный цветок, подумал он, очень отражает нынешнюю действительность.

Но вслух сказал:

– Конечно, если ты выбрала именно его, я тебе сорву.

Через пять минут Сарие уже убегала в сторону своего двора, прижимая к сердцу густо-бордовую, бархатистую на ощупь звездочку. Сама по себе она и впрямь была не так неимоверна, как издалека, в общей пене плетей, но разве это важно? Это было самое ценное сокровище, когда-либо попадавшее в её руки, и Сарие очень постаралась сохранить его надолго.

К её большому горю, цветок очень скоро пожух и скрутился в беспомощный корявый клубочек чего-то очень хрупкого. Вдоволь тайком поплакав (мама такого не одобрит, что за глупости, что за нежности, как у дворянских бездельниц?), Сарие решилась и снова пришла ко двору садовника. Прятаться было особо не за что, поэтому она просто понадеялась, что он её не заметит, пока она вдоволь не налюбуется волшебными цветами. Ей повезло: судя по всему, его не было дома, и она просидела у ограды довольно долго. Ужасно, ужасно хотелось забраться во двор и всё погладить, понюхать, поперебирать пальчиками, но это было совершенно точно нельзя, а потому она просто рассматривала и воображала, что эти чудесные наряды надевают маленькие княжны, и красиво ходят в танце по зеленому ковру двора.

– Дай угадаю: он всё-таки завял, да? – голос раздался совершенно внезапно, и замечтавшаяся Сарие буквально подскочила от неожиданности, хотя Марат очень боялся её спугнуть и постарался заговорить как можно мягче.

– Знаешь что, давай на этот раз я сам выберу для тебя цветок и расскажу, как его сохранить, а ты – в качестве награды – скажешь мне, как тебя зовут. Хорошо?

Перепуганная и совсем было готовая сбежать Сарие секунду подумала, потом поняла, что во двор он её все-таки не зовет, а на общей улице почему бы и не сказать, что в этом плохого, даже мама велит быть вежливой и всем рассказывает, как её зовут, это же не тайна? Обнадеженный её неподвижностью Марат распахнул калитку, намеренно оставив её открытой, удалился куда-то в середину цветника и вернулся с веткой, которая выглядела, как целый букет из крохотных розочек, больше похожих на бутоны, чем на распустившиеся цветы.

– Держи, маленькая фея, – сказал Марат, протягивая ветку так уверенно, что она автоматически протянула ладошку и взяла цветок. – Когда придешь домой, прежде всего скажи, что это твой подарок маме. Потом возьми миску с водой и вот тут, у кончика, немножко поскобли под водой кору, так цветку дышать и пить будет проще. Затем поставь веку в кружку, тоже с водой – даже если у вас в доме так не принято, всё равно поставь. Вреда ветка точно не принесёт – скажи маме, я проверял, на ней сглаза нет. И не забывай потом воду менять на свежую каждый день. Ну, как будто это телёнок: ему же тоже нужны каждый день свежая трава и молоко?

Сарие кивнула, рассматривая бутоны и забыв, что надо бы дичиться странного дяди.

– А когда розы всё-таки начнут увядать, приходи, я тебе расскажу, как их и дальше сохранить на память. А сейчас – твоя очередь: ты обещала сказать, как тебя зовут.

– Сарие, – чуть слышно пролепетала она.

– Хм… Честно говоря, я тебя расслышал только потому, что привык целыми днями слушать ветер в листве, – улыбнулся садовник. – Ну, а меня зовут Марат. А сейчас беги-ка, маленькая фея Сарие, а то тебя скоро уже искать начнут.

* * *

Сарие бежала и удивлялась, как это так: такой взрослый, а просто Марат, а не дядя Марат. Разве так бывает? Спросить бы у кого-нибудь, но при всей своей наивности малышка понимала, что лучше об этом разговоре и этом знакомстве никому не рассказывать.

А Марат, зайдя в дом, подумал, что, наверное, для маленькой девочки только имени было всё-таки недостаточно. Наверное, для неё он «дядя». Но как-то так сложилось, что никто и никогда «дядей» Марата не называл: сестёр и братьев, чтобы обзавестись племянниками, у него не было, в доме князя из младших были только княжны, а они и имени-то его, небось, не знали, ну а после того, как князь бежал, Марат жил в своём саду полуотшельником, почти ни с кем знакомств не водил, и уж тем более – с маленькими мальчиками и девочками. Так что некому было звать его «дядей Маратом». Пусть будет так, кому от этого хуже, мысленно пожал плечами Марат и остался не-дядей.

* * *

Вот с тех самых пор Сарие, куда бы ни шла, обнаруживала себя идущей к дому с чудесным садом. Иногда просто рассматривала цветы (ведь каждые две-три недели на клумбах зацветало что-то новое, не менее удивительное, чем предыдущее), а иногда и надеялась увидеть этого странного человека, который и говорит, и ведет себя совсем не так, как отец, братья и соседи.

Впрочем, нет: если без лукавства, то Сарие надеялась его увидеть и послушать его рассказы не «иногда», а каждый раз, когда ноги сами приносили её к выкрашенной зеленой краской ограде дальнего двора. Он её очень, ну просто ужасно интересовал, потому что всё делал не как другие: и рубаху подпоясывал на свой лад, и по гостям не ходил, и говорил не про удачные роды очередной овцы или передовицу в газете, а про вещи удивительные и всегда неожиданные.

Соседки, смотревшие на бывшего садовника с неискоренимым подозрением, посоветовали матери Сарие не пускать дочь к этому «недобитому»: кто его знает, что у него на уме. Но мать, вечно занятая очередным младенцем, из которых Сарие была пятым, но далеко не последним ребенком, только попричитала немножко, покричала, да и забыла – мало ли где девочка ходит. Все её дети становились самостоятельными довольно быстро и сами выбирали свои жизненные пути.

Годы шли, Сарие росла, Марат по-прежнему почти не старел, цветы на клумбах сменялись в предписанном природой ритме. Только теперь Сарие знала все их названия и когда какой обязательно зацветет. Ученицей садовника она не стала и даже во двор его заходила раза три от силы, а в дом и вовсе ни разу (не положено девице одной к холостому мужчине входить), но он, когда её замечал, всегда выходил и подолгу с ней разговаривал. Даже два стула у калитки поставил: специально для этих бесед.

Конечно, Сарие давно решила, что если за кого и пойдет замуж, то только за садовника Марата. Её не то чтобы не смущала разница в возрасте, она просто не задумывалась о ней. Совсем. Марат был частью её жизни с раннего детства, и всегда он был окутан волшебством и тайной, и всегда был молод и красив. И она была уверена, что однажды всё-таки войдет в его дом. Но не гостьей, а хозяйкой.

* * *

А потом грянул тридцать седьмой. Марат исчез почти сразу. Никто ему не забыл и не простил ни его близости к бежавшему князю, ни отлынивания от общественной жизни, ни отшельничества на отшибе городка.

Как именно это случилось, Сарие не знала. Просто однажды обнаружила калитку настежь распахнутой, а дверь в дом почти ссаженной с петель.

Онемев и задохнувшись от горя, впервые в жизни вошла она в этот дом. Всё-таки вошла. В комнатах стояла тишина, но перекореженный, взломанный в пылу обыска пол, вспоротые подушки, вываленное из шкафа и комода немудрёное добро словно кричали в этой пустоте.

Сарие была всё ещё слишком юна – ей едва тогда исполнилось восемнадцать – чтобы задавать себе и миру вопросы «за что». Ужас случившегося обрушился на неё, как данность. Она совершенно ясно понимала, что это уже – навсегда, как если бы на её глазах Марата накрыла падающая вековая сосна или сошедший в горах сель. Такое в её жизни уже бывало, и она знала: оттуда не возвращаются.

Очень осторожно и медленно, как в страшном сне, она наклонилась и вытянула из вороха белья на полу белую льняную рубаху. Это была та самая, на которой однажды она заметила маленькую треугольную прореху у сгиба локтя: Марат тогда очень смутился (он был большой аккуратист) и с досадой пробормотал, что утром, мол, обрезал гортензии и зацепился за сухую ветку с сучком. Сарие застенчиво предложила починить. Зашивала тайком от родни, чтобы избежать лишних вопросов. И вот сейчас шов был цел, его можно было пощупать пальцем, а самого Марата здесь больше не было. И, может быть, не только здесь.

Веко обожгла закипающая слеза, а ещё внезапно кольнуло предчувствием опасности. Зачем я тут стою, бежать надо, бежать, пока никто меня здесь не нашёл… Но тело словно отделилось от разума и двинулось вдоль стены. Осторожно, легко и нежно пальцы Сарие касались всего, что попадалось на пути: шершавых обоев, полированной доски стола, холодного стального шарика на спинке кровати. Слёзы текли, капали, лились, но она их не вытирала и ничего не видела – она запоминала эту комнату руками, наощупь. Навсегда.

* * *

Как бы узнать имя того садовника, рассеянно подумала Асида, разглядывая давно одичавшие розовые кусты. Уже и спросить-то некого, пожалуй. Интересно, это те самые, его, княжеские, или те совсем выродились, а Зандина бабка, как могла, наладила свой собственный цветник? Чтобы, так сказать, не посрамить честь этого места.

Внутри недовольно пошевелились. Асида прислонилась к яблоне и уже привычно положила ладонь на живот. Кстати, о Занде: пора бы ей и вернуться. Где её носит, интересно знать, да ещё в тот самый момент, когда её ох как ждут в собственном дворе. Во-первых, устали ноги – ходить туда-сюда без передышки. Во-вторых, мало-помалу сдувается запал выяснить то, зачем пришла. В конце концов, какая разница, кто слухи распускает? Не обращать внимания – и не будет от них вреда.

* * *

Уже темнело, когда Сарие, наконец, вернулась домой. С опухшими глазами приходить всё равно было нельзя, и она ещё долго что-то делала бездумно на огороде, чистила птичник и занимала себя любой работой, которая позволяла низко склонить голову и не видеть ничего вокруг.

Когда она огибала дом, чтобы сполоснуть в рукомойнике перепачканные куряком ладони, из растущего рядом лаврового куста раздался шёпот:

– Сарие, только не кричи. Это я, Батал.

Сарие вздрогнула от неожиданности и увидела, как из-за куста выступила высокая, статная фигура колхозного конюха.

– Батал? – растерянно переспросила она, но он тотчас же схватил её за руку, прижал палец к губам, призывая к тишине, и почти уволок за куст, в густую, совсем ночную уже тень.

Конечно, это было просто вопиюще: касаться руками чужой девушки, да еще затащить её в кусты – если братья увидят, могут ведь и пристрелить сгоряча – но Сарие была так опустошена этим бесконечным днём, что даже не сообразила, что надо бы сопротивляться. Она устало привалилась спиной к подвернувшейся яблоне и спросила:

– Что ты хочешь?

– Где же тебя носит, Сарие, в тот момент, когда тебя ох как ждут в собственном дворе…

– Кто ждёт?

– Я… Послушай… ты только не пугайся, я всё придумал

– Ора… что придумал? Прости, я не понимаю – о чём ты?

– Ты была… там? У Марата?

Сарие промолчала, не в силах даже кивнуть. Просто смотрела на него из темноты тёмными глазищами, пытаясь загнать обратно опять подступившие слёзы.

– Тогда ты знаешь, что его взяли, – заторопился Батал. – Послушай… ты, главное, мне поверь, это сейчас самое важное. Они не только его взяли – они будут шить ему заговор и искать сообщников, и первая, за кем они придут – это ты… Ты всё время крутилась у его двора. О вас такие сплетни ходят – чего только не говорят: и колдун, и развратник, и антисоветчик. Сарие, они придут за тобой уже завтра… я… я точно знаю.

Оглушённая Сарие только моргала, не в силах понять, о чем он говорит. Потому вопрос получился только один: откуда?

– Мой дальний кузен у них в охранниках… он слышал, они давно планировали – проболтался мне случайно, хвалился доверием к нему… Тебе бежать надо, Сарие.

– Но куда? И как?

– Я всё придумал, Сарие. Я тебя украду. Прямо сейчас. У меня кони там, у пустыря – для тебя сильная вороная кобыла, она смирная, справишься – и рванём к моей тётке, она в горах живет, она нас примет.

– К тётке? – совсем растерялась Сарие. – Но… Батал, тебе-то это – зачем?

– Я без тебя – не смогу, – просто пожал плечами Батал.

* * *

– Обара, Асик, это, никак, ты? – Занда с удивлением вглядывалась в сумеречную тень под яблоней. – Ты что там прячешься?

– Ооох, – Асида с трудом оторвалась от шершавого ствола, к которому, задумавшись, привалилась так сильно, что на коже отпечатались следы. – Тебя ждать – состариться можно, – она попыталась растереть отпечатки, размассировать затёкшие кисти. Да уж, тут никак не скажешь, что случайно шла мимо и заглянула.

– Ты заходи, заходи, – тараторила Занда, зажигая свет на веранде и отпирая замок. Нырнула в дом, голос зазвучал глуше: – А я (представляешь?) решила всё-таки пойти на курсы стенографисток (ну, помнишь, в профкоме на доске объявления про них висели?), ну и пошла, и сегодня первое занятие – но ха-ха! – это оно должно было быть, но Зурик, преподаватель наш, поехал (представляешь?!) на свадьбу к какому-то родственнику, и велел вместо себя провести первое занятие – кому бы ты думала? – Дато, лучше никого не нашёл, представляешь, да?

Занда залилась хохотом, свидетельствующим, что ставки бедняги Дато как преподавателя-чего-бы-то-ни-было в её глазах были ничтожно малы. Асида, по-прежнему разминая и растирая затёкшие части тела, приковыляла в комнату и с удовольствием плюхнулась на стул.

– Да, я буду кофе, – ответила она на так и не заданный вопрос, но такова была Занда – бесконечно шумная и бесконечно хлопотливая, но совершенно упускающая из виду всевозможные тонкости этикета.

– А! Да! Две ложечки сахара, корица и гвоздика! Момент! – с грохотом распахнув дверцы шкафчика, Занда выудила с полок все необходимое и затеяла приготовление кофе.

– Дато вам рассказывал о повышенной всхожести нового сорта семян крапивы? – Асида терпеть не могла зануду секретаря профкома, который вечно вызывался на все общественно-полезные работы и никогда не работал руками, полностью заменяя практическую деятельность многочасовыми лекциями о текущей политической ситуации в мире и способах повысить качество народного хозяйствования.

– Ну, почти, – Зандины руки ловко отмеряли всё нужное в необходимом количестве – и это тоже была её особенность: абсолютно всё в своей жизни делать ловко, споро, не задумываясь и не ошибаясь. «Хотела бы я так никогда не ошибаться», – часто думала Асида, вытирая опять сбежавшее молоко или пытаясь заменить чем-нибудь оторвавшуюся на самом видном месте пуговицу. – Он нам рассказывал о том, какие перспективы откроются перед каждой из нас, когда мы освоим стенографию и станем настоящими профессионалами! Нет: профессионалками! О ла-ла, звучит, как «коммуналками».

– Или «нахалками», – не смогла не съязвить Асида.

– О нет. Ты просто завидуешь. Ты-то не записалась, ты – не освоишь великую и могучую стенографию, тебя не позовут конспектировать лекцию выдающегося спелеолога, научные дебаты физиков-ядерщиков. Ну или заседание профсоюза.

– Ужас, – легко согласилась Асида, подтягивая к себе чашечку, из которой шёл ароматный тонкий пар.

– Ты не сохранишь для человечества мудрые мысли лучших его представителей! – пригрозила раскрасневшаяся от близости газовой горелки Занда.

– Нет, но я с удовольствием посмотрю, как они выглядят. Мысли. В твоём стенографическом исполнении.

– Ты никогда не узнаешь на практике, что именно краткость – сестра таланта, – патетически провозгласила Занда, принимая эффектную позу прямо посреди кухни. – Потому что если она, сестра, его не признает, то ведь и таланту может прийтись весьма несладко. Кто его запишет, спрашивается – мысли свои умные кому он доверит, а?! Вот видишь получается, что всё на нас, на стенографистках держится: от науки до…

– «На нас, на стенографистках»? – Асида захохотала. – Вот это, я понимаю, результат при полном отсутствии педагога!

– Ну не век же мне в кассиршах сидеть, право-слово, – Занда отбросила назад тяжелую косу и захлопотала над ужином. Косу эту очень любила расчесывать её бабка, Сарие, сама дочек так и не вырастившая, только парней. Старший из них и унаследовал этот домик, перешедший теперь к его заполошной дочери.

– Послушай, я пока ждала тебя, цветник разглядывала, – Асида решила сменить тему и задумчиво помешала ложечкой кофе. – Ты не хотела бы его восстановить? Жалко, красивый был…

– Ничего не жалко, – пожала плечами Занда, – цветы – это та же трава: захотят – сами вырастут. Вот ещё, время на них тратить. Бабушка вон сколько над ним крыльями хлопала да согнувшись в три погибели стояла – ну и что? Всё прошло, как с белых яблонь дым. Зачем оно тогда?

– Ну… традиция места. Тут, говорят, раньше садовник жил. Не знаешь, кстати, как его звали?

– Понятия не имею, – Занда оглядела накрытый к ужину стол – сыр, хлеб, салат, холодная отварная курица – и с видимым удовольствием хрумкнула крепким, сочным огурцом. – Вот если бы он не цветочки выращивал, а, скажем, книгу по ботанике надиктовывал – тогда бы его застенографировали, потом расшифровали, потом издали бы – и все бы, заметь, помнили, как его зовут. Что ещё раз говорит о том, что стенография – важнейшая часть строительства светлого будущего.

* * *

Ни светлого, ни тёмного будущего Батал без Сарие не представлял. Он и сам бы не смог объяснить, когда и почему начал думать так: просто в какой-то момент это стало ему совершенно ясно, причем уже тогда было очевидно, что тянется это довольно давно.

Не сказать, чтобы таких девушек в округе не было. Было. Много и разных. Но дышать мешала только одна. И она вечно пропадала у двора этого странного садовника, полнейшего пережитка прежних времен.

Мало того, все вокруг давно подозревали, что в смысле ворожбы он был явно на руку нечист. Иначе почему бы к нему так прикипела молоденькая и абсолютно наша, советская Сарие? Не «нашей» она быть просто не могла, поскольку происходила из самой наибеднейшей бедноты – такого чистокровного крестьянства в роду, как у её отца, было ещё поискать, и революцию в своё время он принял сразу и на «ура».