Пыльная корона

Марина вздохнула и в который раз принялась набирать номер телефона племянницы. Он по-прежнему молчал. Куда она пропала… А вдруг опять?!

Нет, только не это! Страшный наследственный недуг. Недостаток эндорфинов. Врожденная нехватка радости. Вычитав однажды байроническую причину алкоголизма и наркомании, тетя Марина встала на путь прощения. Многие годы она была от прощения далека – ведь так намучилась с младшей сестрой, что грешным делом ждала ее смерти! И Лариска это понимала в редкие минуты смирения. Нет-нет да шепнет кривым и насмешливым маленьким ртом: «Бедная тетя Марина». «Тетя» – потому что Марина для всех была тетей. Такой типаж: дающая теплоту и кров фигура второго плана. Обычно на ней все ездят. Родня, как стая коршунов, раздирает после ее кончины немудреное жилье… Но с жильем вышло иначе: Марина вынуждена была присматривать за квартирой после смерти сестры. Рита после похорон сказала:

– Мариночка, перебирайся сюда! Здесь и расположение, и метраж лучше. А твою продадим!

Но Марина все не решалась. Она была вопиюще старомодной и никак не могла приучить себя руководствоваться прежде всего выгодой. Марина ненавидела Ларискино логово, впитавшее в себя ее пьяные истерики и суициды. Не любила «сталинские» дома за их пропитанный убийством пафос и вздутые цены на квартиры. Ее отец едва не умер в тюрьме. Инженера, прокладывающего железные дороги в таежной мерзлоте, посадили за то, что он умел вести хозяйство. Знал, как нанимать людей на каторжную работу в лютой глуши. Брал беглых, раскулаченных, без паспортов, платил двойную плату. Умел в тайге устроить целую ферму, чтобы кормить своих работников. И дело у него шло. В Сибири и Средней Азии до сих пор ездят по его дорогам. Но в благодарность государство впаяло ему срок за махинации. Его забирали из той самой квартиры, где потом бесновалась Лариска…

Спасло отца только то, что о нем, полуживом, вспомнила одна министерская шишка, когда застопорилось строительство дороги в Уссурийском крае. Специалистов такого плана было раз-два и обчелся. «А где же Филиппов? Сидит?! Надо похлопотать…»

Отец вернулся. А потом довольно быстро умерла матушка. Вот и осталась маленькая «тетя Марина» за главу семьи. Отец-то все время был в разъездах, в командировках… А после, когда обе сестры выросли, Марина ушла жить в бабушкину квартиру.

Ей казалось, что Рита-племянница понимает теткины квартирные фобии. Тоже ведь девушка с секретом. О, это интересная история! Пожалуй, их взаимная симпатия началась в раннем Риткином детстве, когда Марина в темные времена забирала девочку к себе. И они садились смотреть фигурное катание. Маленькую Риту завораживало это действо, она начинала в подражание спортсменам выделывать разные па. Так ведут себя почти все дети. А почти все взрослые лелеют мысль о том, что у ребенка талант. О фигурном катании речи быть не могло. Марина, бывало, пристраивала куда-нибудь племянницу – то в свой детский садик, где работала нянечкой и где были танцевальные занятия, то водила в студию при Доме культуры. Но когда Лариска отходила от запоя, она с ревнивыми воплями забирала ребенка отовсюду. Дескать, как посмели мое чадо без меня воспитывать?! И Ритуля опять была обречена на бездарное прозябание с угрюмой депрессивной матерью, которая желала оградить дочь от бурлений творческого начала. Рита должна была стать экономистом, бухгалтером, банковским служащим – словом, обрести надежную, хлебную профессию, которая дала бы ей возможность никогда не зависеть от мужчин. Все это назло Тревогину, который в первые годы после развода пытался учить девочку музыке. На любой его маневр в сторону дочки Лариска реагировала, как бешеная лиса. Тревогин в конце концов плюнул, даже приехал однажды к тете Марине с бутылкой тогда бытовавшего в моде «Амаретто» и разыгравшейся язвой. Он был мужиком неплохим, только больно вспыльчивым и упертым, как брянский пень. Сказал: «Марина, я умываю руки. Эта гадюка собралась вырастить себе подобного змееныша. Я могу только убить эту сволочь. Но садиться из-за нее в тюрьму я не хочу. Выбираю свою презренную жизнь. Деньги буду передавать тебе. Прошу тебя, не бросай мою дочь».

Эта мизансцена, даже украшенная пьяными слезами, повторялась не один раз.

Порой Марина заикалась о том, что вместо того, чтобы разыгрывать большой драмкружок, взял бы ребенка к себе. Ведь отец, имеет полное право! А Лариса, как состоящая на учете в психиатрической клинике, может запросто лишиться материнских прав, если приложить минимальные усилия. Но по зрелом размышлении стало понятно, почему Тревогин этого так и не сделал. У него появилась новая жена, она быстро родила ему новое чадо и не приветствовала отголосков роковых ошибок прошлого.

Марина взвалила на себя эту ношу – не дать вырастить змееныша. Она выполнила свою миссию. И даже ее усложнила.

Но музыкой Маргариту все же помучили. Она стала бояться папеньку едва ли не больше, чем мамашу-пьяницу. Удивительно, что Тревогин, как томно вещала Лариса на заре их короткого романа, был талантливейшим педагогом. Его обожали ученики – он умел донести главное, оставаясь другом, а не карательной силой. Но с родной дочерью превращался в демона. Что объяснимо, потому что от своего ребенка творческий перфекционист требует невозможного… Рита возвращалась измученная и со слезами умоляла больше не отводить ее к папе. Марина ломала голову, как быть. Ведь у девочки хватает горестей… Но если пьяная мать – неизбежное зло, то изнурительного отца все же можно было избежать.

Что ж, Марина разрешила Рите не ходить. Точнее, ребенок почуял это внутреннее позволение – вслух тетка так и не решилась. Однако она никогда не сделала бы этого послабления, если бы чуяла, что музыка может стать будущим Маргариты. Но девочка с тайной и жаркой любовью мечтала о танцах. Коньки Марина не потянула. Купишь – а Лариска сметет все добрые намерения черным цунами. Но шло время, Рита взрослела. И сама стала искать тропинки к заветным высотам. Ведь чем сильнее сопротивление, тем мощнее триумф воли, n’est pas?

И что же вышло? А то, что Ритуля стала первой солисткой в школьной студии. Причем с явными способностями к хореографии, весьма раздражавшими худрука, бодрую худощавую бестию с выжженным пергидрольным начесом и манерой натягивать пальцем раскосый глаз, якобы щурясь и присматриваясь. Но с бестией Рита нашла компромисс: она с виноватым видом приходила в неурочное время и предлагала свои эскизы движений и замыслы концертных номеров. Худрук что-то отвергала, а что-то принимала, и авторство как-то само собой оставалось за ней. Вроде как она проходилась рукой мастера по буйству малолетней фантазии…

Рита довольствовалась и этим. Ей было важнее постигать мастерство, а не почивать на лаврах. Современный танец в наших широтах отнюдь не расцветал – да и много ли его адептов ныне? Рита наполнялась неофитским энтузиазмом и была готова отрабатывать сложные фигуры день и ночь.

Скоро сказка сказывается, а жизнь проходит еще быстрее. Лариса опять вышла замуж. Теперь она выходила только по любви – по любви ее мужей расположиться на чужой жилплощади. Не каждый ее избранник прикладывался к бутылке, но Рита на дух не переносила всех. С той поры она плотно поселилась у тети Марины. В школу ездила на троллейбусе, дорога была очень долгой, зато можно было никого не бояться. После папиного музыкального террора она явно побаивалась мужчин в доме. Да и вообще была нежная, доверчивая, совсем не публичная. Марина, мало что понимавшая в contemporary dance, знала одно: с таким характером быть на сцене – нонсенс. И где, простите, локти, которыми расталкивать конкурентов… Локтей не было, но был дар преображения. И глаз горел. Правда, более ничего – ни хватки, ни протекций, ни умения манипулировать. Училась Рита так себе. Окончила школу, устремленная к энергичной модернизированной Терпсихоре.

У нее были основания надеяться. Школьная танцевальная студия к тому моменту взлетела до статуса модного коллектива. Пока в узких кругах, но она стремительно набирала обороты. Рита начала ездить на гастроли. В том числе заграничные.

Тревогин с дочкой не виделся годами. Папенька объявил танцы «хореографическим бл… ством». Негодовал и обличал. Теперь виновата уже была тетя Марина, допустившая скользкий путь и моральное падение юного дарования. До Риты раскаты грома не дошли – она была в Баварии, танцевала, кроме прочего, в настоящих замках. Марина решила плюнуть на отсутствие у племянницы серьезного образования. «Поступит на народное отделение в музучилище», – рассуждала она сама с собой, когда вязала пинетки на продажу. Была у нее такая грошовая отдушина…

А потом вылезла на свет эта паскудная адюльтерная история! Тревогин сердечно-сосудисто слег. Рита пошла его навестить. Отец попросил ее сбегать к своей ученице – та раздобыла редкое лекарство. Именно в этот злополучный момент Ритка познакомилась с мужем Анны Карловны. И понеслась душа в рай!

– Анна Тромб моя лучшая ученица! Уважаемый человек, достойная семья!!! – сипел едва выкарабкивавшийся из криза Тревогин. – А моя дочь, видимо, обыкновенная проститутка.

После того вечера разоблачений Марина заработала нервный тик. Больше всего ее пугала фамилия Тромб. Просто до дрожи.

Сашка встал на дыбы. Он наотрез отказался возвращаться к «бобрихе Уле». «Буду учиться только у Антона! Идите лесом!» Разъяснять, умолять, взывать к разуму и милосердию было бесполезно. Да и не получалось в полную силу, ибо внутренне Тина чувствовала его правоту. Не держит он нос по ветру в поиске самых теплых местечек под солнцем. Стратегических подводных течений не чует. Что ж, мамаша сама его таким воспитала. А железобетонное упрямство – это его личный вклад в собственный характер.

Будешь давить – он вообще откажется учиться.

Впрочем, если начистоту, то на Сашкином месте любой не стал бы возвращаться к «бобрихе». Тина, отступив, металась по кухне, в мрачных размышлениях, что может за собой повлечь отказ Ульяне. Ведь в этих творческих кругах, где все так хрупко, мнительно, злопамятно, каждый шаг может быть истолкован не в твою пользу. Сказать, что Саша раздумал заниматься музыкой или что готовится в другое училище? А потом, как кролик из шляпы, объявиться на вступительных экзаменах в Рахманиновке… Да что там, на экзаменах, – ведь рано или поздно Саша с ней столкнется, когда будет заниматься с Антоном. Или на самом деле Уле начхать на всех Саш, вместе взятых?!

И только сейчас до Валентины дошло, что она не спросила у новоявленной метрессы самое главное. Надо было четко убедиться в том, что Ульяна теперь официально работает в Рахманиновке. До этого она репетиторствовала у себя дома и подрабатывала в ресторане. Всерьез о педагогической карьере не помышляла, разве в качестве временного заработка. Может, она теперь вместо Карловны? Это к вопросу, кому выгодно…

Ближе к полуночи телефон тихо заблеял – Тина давно уже привыкла уменьшать громкость звонка. Не услышит кого, пропустит – оно и к лучшему. Перевелись в мире добрые вести. Звонят все больше, чтобы доставить тебе неприятности. Или поговорить о себе. Тина давно отравлена чужими жизнями. Но сейчас звонила Машенька, что само по себе нонсенс. Сиреневая Маша никогда не тревожила поздно. Она соблюдала чужие границы…

– Это свинская бесцеремонность, я понимаю! Но у нас потерялась Варя! Можно я зайду к тебе? На полчаса.

Матерь божья, что все это значит?! Как потерялась?! Тина на нервной почве раз пятнадцать заглянула в холодильник в надежде запустить принцип самобранки, но там, как всегда, было не то, что хочется. Этого, допустим, хотелось вчера или вдруг захочется через неделю, но вот именно сейчас приходилось привыкать к несовпадению, как пелось в доброй экзистенциальной песне. Сиротливая кучка постаревшего жаркого в казанке с натяжкой тянула на порцию для неголодного человека. Бывают такие, что вечно отпираются от простой здоровой пищи… Вошедшая Маша на вопрос о еде задала встречный:

– А коньякас «Араратас» у тебя от того алкоголика еще остался?

И Тина поняла, что дна кошмара мы еще по-прежнему не достигли.

– Ну что с Варей?! Где она? Ты в полицию обращалась?

– Слава богу, она уже дома. Но что мы пережили!

«Коньякас „Араратас“» был их дежурной шуткой. У Тины был друг. В общем, он, конечно, имеет заслуги перед Отечеством в лице матери-одиночки Валентины и ее отпрыска, но главное дело его жизни – выпивать и закусывать. Валентина однажды съездила с ним галопом по Европам в его машине. Путешествие едва не стоило ей жизни. А начиналось оно в безмятежной уютной Прибалтике. Сначала был ночной Таллин, все эти сказочные Нигулисте и Олевисте, потом ехали по аккуратной цветущей Латвии, где непуганые кролики и аисты, потом по приветливой Литве, где коровы. И благодарные кошки, которые старательно вылижут за тобой банку с остатками тушеночьего жира. Это вам не зажравшиеся коты на искусственных кормах. Друг Тины разомлел и запил. Не обязательно пить с горя или от безысходности. От эйфории и блаженства гораздо приятнее. И веселая продавщица в маленьком лабазе исправно перечисляла похмельному путнику алкогольный ассортимент, который венчал «коньякас „Араратас“»… И правильно, кто такую дороговизну здесь купит, кроме заезжего уральского джигита.

С тех пор у Тины водился в заначке коньякас. Друг-алкоголикас оставлял, зная, что подруга сама не пьет, бутылка у нее уцелеет и можно к ней нагрянуть когда угодно, о покупке спиртного не заботясь. Короче, и выпить даст, и закусить. Удобная женщина.

Звонок, открытая дверь, Сиреневая Маша с подтеками туши, и кажется, что тушь текла везде, и сверху, и снизу, потому что темной дождливой осенью выйти в белых брюках и розовом пончо – это казалось таинственным протестом против однажды заведенного миропорядка.

– Варю допрашивали. Она думает, что знает, кто убийца. Но говорит, что не скажет. Потому что она влюбилась. Я постирала все брюки, кроме белых. Они были чистые. Я думала, что сегодня не выйду на улицу. Я внутри словно мертвая медуза!

– Медузы бессмертны.

Информация шла очень плотным потоком, минуя связующие звенья, потому воспринять логику событий было сложно. Тина пыталась ухаживать за гостьей, даже предложила свои, по размеру должные подойти, брюки, пока белые будет стирать безропотная стиральная машина, но Маша не слушала ее совершенно. Она не стала есть и даже выпивать. Она оказалась абсолютно несостоятельным алкоголикасом и могла говорить только о том, что Варя влюбилась в парня, который замешан в криминальной истории. И быть может, он даже сам и убил Анну Карловну. А Варя его теперь покрывает.

Как начал свой роман один милый шизоид из дружеского круга Тины:

«Наступил Шекспир…»

Часам к трем ночи Валентина распутала клубок происшедшего, насколько это было возможно. У Вари роман, о котором она до поры до времени помалкивала. Оно и понятно, ведь мальчик, так сказать, не ее круга. Гастарбайтер. «Таджик?» – осторожно удивилась Тина. «Нет, русский. Все думают, что, раз приезжий и на стройке работает, значит, Средняя Азия или Кавказ. Но, между прочим, в этих бригадах и русские парни встречаются», – с едва уловимой обидой неясно на что пояснила Маша.

По правде сказать, Варя – когда родители устроили ей допрос с пристрастием – со слезами призналась, что Тёма в следующем году собирается поступать в Щепку… или Щуку? «Но вы же все равно не поверите, какая разница, зачем вам рассказывать!» – рыдал ребенок. Материнское сердце дрогнуло, отцовское – нет.

Итак, досье начинало понемногу проясняться. Молодой человек, мечтающий о сцене, приехал в большой дикий город и пока делает ремонты в квартирах. Временно живет в одной из этих квартир, которая находится рядом с тем местом, где обнаружили тело Анны Карловны. И Варя в ту ночь была с ним в этой злополучной квартире. Точнее, это был вечер. Вечер, когда голубки ворковали, а к ним ворвалась совершенно чужая птица. Просто открыла дверь своим ключом и вошла! Варя видела непрошеную гостью мельком и совсем не запомнила. А Тёма с ней перекинулся двумя словами. Гостья – хотя она как раз была хозяйкой, точнее, одной из них, – поспешила ретироваться, чтобы не мешать. Деликатная представительница вымирающего вида интеллигентов. Но когда она ушла, Тёма вспомнил, что должен был ее о чем-то спросить. И побежал за ней. Но увидел, что она зашла в кафе, которое располагалось рядом с квартирой. И махнул рукой…

– Почему же он не мог ей просто позвонить? – поинтересовалась Тина.

– Тут некоторая путаница. Это была не та хозяйка, которая являлась непосредственным работодателем Тёмы, а та, что здесь прописана и наследует. Но живет где-то не здесь. В другом городе. Какая-то с ней беда. Ее телефона у рабочих нет. Тёма и его бригада имеют дело с ее родственницей. Которая однажды обронила, что хорошо бы у той, второй, узнать, какие она хочет обои… Но все это оказалось чистой гипотетикой! Видно, по-настоящему никакие обои загадочную вторую не интересовали. Есть такие, не от мира сего, они терпеть не могут мелкие и мусорные земные перемены. От того готовы всю жизнь прожить среди осыпающихся энтропийных стен, с текущими кранами и щербатыми полами – лишь бы никто не нарушал мелодию их внутреннего ритма грязью, вонью, грохотом перфораторов и всем содомом, что приносит нам ремонт.

И почему-то Тёма подозревал, что убийца – вот эта вторая, со своим ритмом и энтропией, если хотите. Причины его подозрений он скрывал от всех. Даже от Вари. Говорил, что так она в безопасности.

– Заботливый! – вставила Тина. – Хотя это скорее не утешение, а источник страшных догадок.

– Вот именно! – воскликнула Маша, отодвинув остывший чай.

– Так, может, все-таки по граммульке?

– Нет, погоди, мне так муторно, что я даже дышу с трудом. Не могу понять, что это все значит! Получается, Варя вляпалась в какой-то криминал? И заметь, засветилась! Она же была с этим Тёмой-оболтусом, когда к нему пришла полиция… И зачем он открыл им дверь?!

– Между прочим, я все жажду тебе рассказать, что мы тоже не обойдены вниманием правоохранительных органов! Может, это просто такое ретивое расследование…