Незнакомцы. Найти в Тиндер себя. Количество рваных историй

–…и он в стороне от чашки и чайника – на подоконнике. Мама – чайник.

– Тема!

Отец как обычно сидит на моем низком деревянном детском (но по-советски выносливом) стульчике, в руках джойстик от «Денди», в телевизоре «Танчики». Синие трикотажные домашние брюки, очки с толстыми линзами напряженно не отрываются от экрана. Тонкие губы поджаты. Много раз при мне он прибивал и стачивал доски (которые я держала на всю шестилетнюю выдержку) или носил что-то тяжелое. Губы всегда были также крепко сложены. Никогда не видела, какой он с подчиненными. Наверное, поджимает губы еще сильнее, раз уж так поджимает за игрой в приставку. И говорит с ними еще тише и еще медленнее.

– Тема!! Чайник!!!

Удивительно, как пронзительно может кричать человек, который изъясняется обычно тише тихого.

Отец сидит на моем стульчике, потому что я в его кресле с ногами, как в гнезде. Кресло покрыто плотным пледом-ковриком с бордовым орнаментом. Начало девяностых. Сейчас все прикрывают ковриками, коврами и коврищами – мебель, пол, стены, сидения и даже переднюю панель в машине. Они вселяют в людей хоть какую-то уверенность в завтра, иллюзию благополучия, благосостояния и прочего всякого блага, дают несуществующую во всем прочем мягкость, а также что-то скрывают. Но мне пять, и об этом я еще не задумываюсь.

– Блядь! Чайник разрывается! Сними его, наконец! – Отец взрывается криком, всего несколькими нотами ниже визга.

Я вздрагиваю, но уже подготовленно. С первого выкрика маминого имени, даже с первого протяжного зова жестяного чайника со свистком на газовой плите, я знаю, чем все закончится. Страх контролируемый. Привычный. Подавленный. Только тело реагирует нескрываемо – от выплеска адреналина начинает колоть подмышками.

Через секунду мать яростно вырывается из ванны, на ходу запахивая халат (а может и без него), проносится на кухню, с грохотом заставляет чайник заткнуться, но замещает его голос своим.

– Что ты орешь как резаный?! Что ты вечно орешь?! Пойди и сам сними, ты видишь, я в ванной!

Чайник.

Вся квартира метров в сорок пять.

Отец на стульчике хладнокровно продолжает расстреливать вражеские танчики на экране. Я в кресле – тоже. Напарники.

Почему вы оба так страшно, яростно, нелепо кричите?

Почему ты сам не снял этот чертов чайник?

Почему я не сняла этот чертов чайник?

Почему мне стыдно и страшно до сих пор?

Почему я не плачу и не убегаю ни от стыда, ни от страха?

До сих пор.

Макс тут же открывает сообщение в воцапе и остается онлайн какое-то время. Читает. Отправлять принтскринами сырой только что написанный текст с детскими внутренностями – едва ли приближает к обретению личных границ.

– А зачем ты так много про кто во что одет и про рестораны? – разочарование и любопытство на грани с отвращением заставили его не отменять нашу юбилейную рождественскую встречу месяц назад. Первая рукопись романа дошла и до него, за ночь превратив меня в его голове из свободной, странной, гармоничной и, наверное, счастливой в просто странную. И потерянную. И, возможно, поверхностную. Когда даешь читать рукопись не прожитым тобой людям – убиваешь себя, ими созданную. Лишаешь их иллюзий, обесцениваешь их прозорливость с проницательностью. Суицид. Впрочем, не легче и прожитым. Людям сложно прощать за то, что они ошиблись в тебе. Особенно, если эти люди мужчины.

– Ты должна больше про детство написать, мне кажется. Интересно понимать, почему ты такая.

– Героиня.

– ?

– Почему героиня такая.

– …почему героиня такая. Почему ей важно это все, – брезгливость ни во что не окрашивает его лицо или голос, но я ее чувствую. Это все: бесконечные свидания со случайными людьми в случайных кашемировых джемперах, заказывающими случайные такси в случайных городах. Ну, если коротко.

– Мне было интересно читать главу про детство. Она многое объясняет, и могла бы объяснять больше и чаще, напиши ты об этом еще.

Я получаю странное удовольствие от своей боли видеть его разочарование.

Мужчины. Много мужчин. Циничность. Поверхностность. Деньги. Претенциозность. Слабость. Жестокость. Но жалкость. Холодность. Неспособность найти свое место. Зацикленность. Бессмысленность. Уж точно не эта начинка виделась ему за аппетитным, возвышенным «она пишет книгу». Его несгибаемая, где-то раболепная тяга к искусству, много лет прилеплявшего его к около-культурным тусовкам, здесь влепила ему нежданную оплеуху. Однако интуиция не обманула: человека, адаптирующегося к чужим недостаткам столь же быстро, как Макс, найти сложно. Он любит недостатки других даже больше, чем ненавидит собственные.

И вот спустя месяц я, наконец, берусь за детство, отправляю ему первые два абзаца принтскринами в воцапе, которые он тут же читает.

Без имени: «Молодец! Продолжай!»

D: «Не знаешь, как убрать эти голубые флажки в Ворде?»

Без имени: «Разве не здесь?» – на ответном снимке экрана нужная кнопка обведена черным. И как люди это делают?

D: «Тебе понравилось вообще-то?» – Макс давно потерял интерес быть дипломатичным. А может я просто не застала его с этим навыком. Мы оба работаем над чем-то внутри, годами барахтаясь в ловушках своего подсознания. Он пытается научиться не разрешать другим быть важнее себя, поэтому по-детски прямолинеен.

Без имени: «Ну а будут позже ответы на твои же вопросы? Почему не выключила чайник… почему не убежала…»

Не «не выключила». А «не сняла». Его семья уехала из Омска в Нью-Йорк до того, как металлические чайники в России обрели свистульку, но не обрели кнопку.

D: «А от этого зависит, нравится тебе или нет?»

Без имени: «Ну, отчасти да.»

Кажется, наши бесконечные «разговоры без пауз» запутывают его больше, чем распутывают.

Ответы. Я ищу их всю эту книгу. Почему чувствовать страшно. Почему нужно много людей и в то же время никто не нужен. Почему так нестерпимо хочется убежать, когда только что обнимали. Почему давать так сложно, а брать всегда мало. Почему вот это все раздевать неприглядное не стыдно, раздеваться не стыдно, а плакать – стыдно.

И да, почему я просто не пошла и не сняла чайник с плиты сама? Тогда родителям пришлось бы кричать и ненавидеть друг друга по какому-то другому поводу.

Нет, они не были ужасными. Не были злыми, не были жестокими.

Они любили меня и, не поверите, но по большей части любили друг друга.

А может и нет. Я не знаю.

Это главный ориентир, который размывается у таких людей, как я. Мы так много наблюдали за не тем на месте нежности, понимания и принятия, что любовь и стала для нас «не тем». Любовь – без свиты из сложностей, драматизма, треугольников, соревнований и преодоления – неизменно попадает в спам. Как нечто неопознанное.

– «Мужчина моей жизни»… Этот твой лондонский «пятьдесят оттенков серого» мужчина твоей жизни. Не я. Вон как о нем пишешь. А я хрен с горы, который по медицине помог, устроил на работу, чтоб под ногами не болталась, и купил кровать. – смеется, но яростно сверкает глазами, – И я, кстати, знал его отца. Легко быть «пятьдесят оттенков серого» на всем готовом.

– Зачем ты так? Зачем ты опять? Мне уже и оправдываться не хочется. Это же литература, мы уже говорили об этом. Я объясняла столько раз. – ей снова стыдно, но уже с раздражением – ну сколько можно?! – кроме того над «хрен с горы, который купил кровать» хочется смеяться.

Эта пара у окна, заказавшая и явно не планирующая допивать бутылку отличного красного, похоже, съехалась поужинать с совершенно разных дневных занятий. Мужчина в элегантном дневном костюме, по красивому седовласый и подтянутый, высокий. Тихо, но тепло говорит, мало улыбается, зато свободно смеется. Пришел без четырех минут семь. Наверняка, рано проснулся, правильно и спокойно позавтракал, провел день в офисе и по встречам с имеющими значение людьми. Москва богата такими значительными мужчинами возраста выше среднего. И она. Молодая яркая скуластая женщина, высокая, с распущенными темными волосами без намека на укладку. Небрежно и все же модно одетая. В джемпере и узких леггинсах, почти без косметики, – а, значит, сегодня без занятий особой важности. Опоздала на семь минут, прибежала, бросила сумку на подставку, и тут же принялась виновато смеяться. В Москве таких тоже в изобилии.

Десять лет назад, глядя на них, первым делом вы сказали бы: «двадцать лет разница». Сейчас – «красивая типичная московская пара».

– Ну, нет, я тебя сразу спросил, когда прочел твою рукопись, и позвонил из Владивостока: Даша, там все правда? Или художественный вымысел? Ты сказала, все правда от начала и до конца. И что с мерседесовским продавцом спала, и с итальянцем зачем-то за деньги. Разве их было мало…