Сто причин сойти с ума

Её возмущение было настолько трогательным, что я почти потерял голову. Но вместе с тем у меня не возникало ни малейшего желания ей уступать.

– Вы так убеждённо глаголете, что вам хочется внемлеть. Но я всё-таки скептик. Никогда не поверю словам, пока сам не увижу. Неужели Дроздов начисто лишён такого бесспорного достоинства? Неужели он не говорит с каменным лицом и горьким смешком про своих «наполеонов»? Такой главврач – всё равно что снежный человек. Никто не знает, существует ли он, да и нужно ли это знать?

Вместо ответа она демонстративно глянула на часы.

– Симон Серафимович придёт с минуты на минуту. Вот тогда сами всё увидите.

Остаток времени мы провели в напряжённом безмолвии. Она была занята своими каллиграфическими упражнениями, а я борьбой с желанием хлопнуть себя по лбу этой самой газетой. Ну кто начинает знакомство с хорошенькой девушкой с философского диспута? Впрочем, проиграна лишь первая битва, а не вся война.

Но долго мне томиться не пришлось – дверь распахнулась и на пороге возник Великий и Ужасный доктор Дроздов. Я ожидал увидеть степенного господина с бородой, строгого и величавого. Но увиденное мною шло вразрез со всеми моими представлениями. Дроздов оказался невысоким, худощавым мужчиной лет пятидесяти, гладко выбритым, но с густой гривой тёмных седеющих волос. Белый халат смотрелся на нём как домашний. Держался он на удивление просто, и в то же время в нём чувствовалось внутреннее достоинство.

«Гуманист. Филантроп. Мечтатель, – так я охарактеризовал его мысленно.

Он наткнулся на мня быстрым, чуть рассеянным взглядом и сказал:

– Вы, должно быть, Комков? Прошу прощения за задержку.

Следующая его фраза буквально выбила меня из седла.

– Мы играли в шахматы с прокурором.

При этом он обращался не сколько ко мне, сколько к медсестре. Она понимающе улыбнулась. Дорого бы я заплатил, чтобы такая улыбка предназначалась мне!

Но я тоже не растерялся.

– С самим прокурором?

– Отставным, – ответил Дроздов.

Моя ирония не ускользнула от его неожиданно проницательного внимания.

– Вас удивляет, что я играю в шахматы с пациентами?

– Честно говоря, да, – признался я.

– Привыкайте. У нас необычные пациенты, требующие необычного подхода.

– Меня предупреждали о ваших нестандартных методах.

– В самом деле? – Он, казалось, удивился. – Впрочем, это несколько преувеличено.

Убедившись, что Дроздов вовсе не так опасен, как мне представлялось ранее, я почувствовал себя увереннее и решил идти до конца.

– Дело в том, Симон Серафимович, что мои учителя придерживаются традиционного подхода: уколы успокоительного, смирительные рубашки, шоковая терапия. Мне подобная система тоже кажется гораздо более эффективной, чем различные гуманные методы: всякие там игры, беседы по душам и так далее.

Я всё ещё ждал, что Дроздов прервёт меня и начнёт ставить на место. Но он внимательно слушал, по-птичьи склонив голову вбок, даже не пытаясь перебивать, и кивал. Тогда я вошёл в раж окончательно:

– Более того, я сомневаюсь, что всё это вы действительно применяете на практике. У меня создалось впечатление, что ваш подход носит экспериментальный характер, но основного результата вы всё равно добиваетесь по-старинке.

Выпалив всё это, я замолчал. Несколько секунд висела гнетущая тишина, похожая на затишье перед бурей. Я уже начал жалеть, что высказал всё это ему в лицо. Сейчас мой новый начальник оправится от моей наглости и разорвёт меня в пух и перья. Тоня тоже замерла, будто бы даже сочувствуя мне. Но главврач, как оказалось, просто хотел удостовериться, что я закончил. Тогда он произнёс:

– Мне нравится ваша манера говорить прямо. Я и сам люблю ставить вопрос ребром, так что мы с вами, думаю, сработаемся. Ваш скептицизм мне тоже прекрасно понятен. Сейчас вам трудно это понять, но многие из тех, кого мы считаем безумцами, просто нуждаются в понимании того, что быть здоровым не так уж плохо.

– Разве не тем они отличаются от нас, что не в состоянии этого понять? И чего может быть хорошего в безумии?

Дроздов покачал головой.

– У вас пока слишком мало опыта, молодой человек. Но это поправимо. Подождите моего заместителя доктора Антипенко, он введёт вас в курс дела. А меня, простите, ещё ждут пациенты…

– Симон Серафимович! – спешно воскликнула Тоня. – Пока вы не ушли, я должна сообщить вам, что час назад доставили Нерона.

Дроздов, повернувшийся было к двери, резко развернулся в её сторону.

– Того самого? Или другого?

– Того самого, – виноватым тоном ответила медсестра.

Главврач, казалось, был раздосадован этой новостью. Он выразил бы свои эмоции полнее, если бы не моё присутствие.

– Ладно, чего поделать. А, вот и Аркадий Витальевич!

Дверь открылась, и в ординаторскую вальяжно, будто заплывающий в гавань эсминец, вошёл полноватый мужчина средних лет с многоэтажным подбородком, блёклыми волосами, не скрывающими внушительную лысину, и ленивым взглядом бесцветных глаз.

– Вас уже обрадовали? – спросил он грудным фальцетом. – Я как раз от него. Его императорское величество не желает иметь дела с плебеями вроде меня, и требует равных себе, бишь вас.

– Я польщён, что он считает меня равным. Он спокоен?

– Он всегда спокоен, вы же его знаете.

– Словом, всё как всегда… – Дроздов повернулся ко мне. – Вот, Пётр Степанович, он и объяснит вам, чего хорошего можно найти в безумии. А это доктор Антипенко, мой заместитель.

Антипенко смерил меня оценивающим взглядом и, судя по всему, остался доволен.

– Вы уже побежали? – спросил он Дроздова. – Ну, тогда удачи.

– Аркадий Витальевич, познакомьте нашего нового коллегу с Савонаролой. Тогда ему сразу станет понятна наша специфика.

– Непременно.

Проводив Дроздова, Антипенко добродушно хлопнул меня по плечу.

– Ну-с, как настроение?

– Весьма себе бодрое. Где ещё, как ни здесь, познакомишься с прокурором, Нероном и Савонаролой?

– Юмор на работе? Это хорошо. Нам без юмора никак. Только Симон Серафимыч исключение, но он работает на особом топливе. Благо, вы попали в мои руки. Помните, что было написано на вратах в преисподнюю у Данте? Тут, конечно, многие путаются и думают, что «Познай сам себя». Но мы-то с вами знаем классику[1 - Надпись на вратах ада в «Божественной комедии» Данте гласила «Оставь надежду всяк сюда входящий…» «Познай сам себя» – надпись над входом в храм Аполлона в Дельфах.]!

Несмотря на отталкивающую внешность, Антипенко нравился мне всё больше и больше. Он хотя бы обеими ногами прочно стоял на земле, в отличие от витающего в высоких материях главврача. А значит, с его замом я быстрее найду общий язык.