Власть. Естественная история ее возрастания

Тем не менее они весьма благосклонны к этой «машине подавления», не замечая, как она растет, и помышляя скорее о том, чтобы забрать ее в свои руки, чем «сломать»[24 - «У них вызывают недоверие, – говорил еще Констан, – такая-то и такая-то форма правления, такой-то и такой-то класс правителей: но дайте только им организовать власть на их собственный манер, допустите, чтобы они предоставили ее уполномоченным по их выбору, и они сочтут, что у них недостаточно возможностей для ее расширения» (Benj. Constant. Op. cit.).].

И, справедливо восставая против войны, они даже не видят, что ее ужасное расширение связано с расширением Власти.

Напрасно Прудон всю свою жизнь разоблачал демократию за ее скатывание к простому соперничеству ради Imperium

.

Это соперничество дало свои необходимые плоды – Власть, одновременно обширную и слабую.

Но для Власти неестественно быть слабой. В таком случае обстоятельства побуждают сам народ по своему усмотрению находить сильную волю. Тогда отдельный человек или группа людей могут, захватив Власть, беззастенчиво использовать ее рычаги.

Они демонстрируют ее непомерную тяжесть. Они кажутся ее создателями. Но нет! Они только незаконные пользователи.

Минотавр без маски

«Машинное отделение» создано, они лишь используют его. Гигант прочно встал на ноги, они лишь наделяют его ужасной душой.

Он выпустил страшные когти, но эти когти выросли в период демократии. Он мобилизует население, но именно при демократии утверждается принцип воинской повинности. Он захватывает богатства, но именно благодаря демократии возник фискальный и инквизиционный аппарат, который он использует. Плебисцит не придал бы никакой законности тирану, если бы общая воля не была провозглашена достаточным источником власти. Инструмент консолидации, каковым является партия, возник в результате соперничества ради Власти. Приведение умов к повиновению с детства было подготовлено монополией – более или менее полной – образования. Присвоение государством средств производства подготовлено в общественном мнении.

Сама полицейская власть, являющаяся наиболее невыносимым институтом тирании, выросла под сенью демократии[25 - См.: A. Ullmann. La Police, quatri?me pouvoir. Paris, 1935.]. Древнему строю она едва ли была известна[26 - В иерархическом обществе в действительности полицейский всегда опасается столкнуться с людьми знатного происхождения. Из-за этого он испытывает постоянный страх попасть в неприятную историю, и этот страх его унижает и парализует. Необходимо нивелировать общество, чтобы функция полицейского ставила его выше всех; такое моральное возвышение способствует возвышению института.].

Демократия, которую мы осуществляли на практике, централизующая, регламентирующая и абсолютистская, является, таким образом, инкубационным периодом тирании.

Именно под покровом внешнего простодушия, которое демократия придала Власти, та обрела размах, проявившийся в деспотизме и беспрецедентной войне в Европе. Если представить себе, что Гитлер непосредственно наследовал Марии Терезии, верится ли, чтобы он смог создать столько современных средств тирании? Не должен ли он был найти их уже готовыми?

По мере того как наши размышления движутся в данном направлении, мы все лучше понимаем проблему, которая возникает у нас на Западе.

Увы, мы больше не можем верить, что, уничтожив Гитлера и его режим, мы поразили зло в его источнике. В то же время, строя планы на послевоенный период, мы вновь хотим сделать государство ответственным за все индивидуальные судьбы и непременно дать в руки Власти средства, адекватные огромности ее задач.

Как можно не осознавать того, что государство, которое привязывает к себе людей всеми узами потребностей и чувств, тем более может быть способным обречь их однажды на военный удел? Чем больше атрибуты Власти, тем, следовательно, больше ее материальные средства для войны; чем более демонстративно ее служение, тем быстрее повиновение ее призыву.

И кто осмелится гарантировать, что этот огромный государственный аппарат никогда снова не попадет в руки какого-нибудь гурмана власти? Не существует ли воля к власти в природе человека и не являются ли выдающиеся командирские способности, необходимые для управления становящейся все более и более громоздкой государственной машиной, зачастую лишь спутниками духа завоевания?

Минотавр повсюду

Итак, достаточно – мы это только что видели и об этом свидетельствует вся история, – чтобы в одном из будущих всемогущих государств нашелся лидер, который бы обратил полномочия, взятые им на себя ради общественного блага, в средства войны, и все другие государства будут принуждены вести себя так же. Ибо чем полнее государство овладевает национальными ресурсами, тем оглушительнее, внезапнее, непреодолимее волна, которая может обрушиться со стороны вооруженного общества на общество мирное.

Значит, когда мы отказываемся от большей части себя в пользу государства, мы рискуем – какое бы доверие ни внушало оно нам сегодня своим видом – вскормить будущую войну и поднять волну войн, подобную волне войн Революции

.

Я не собираюсь здесь выступать против возрастания Власти или расширения государства. Я знаю, что люди от этого ждут и насколько их вера в грядущую Власть подогревается теми страданиями, которые им причинила Власть ушедшая. Они жаждут общественной безопасности. Руководители государств или те, кто стремятся быть таковыми, ничуть не сомневаются, что наука даcт им возможность формировать умы и тела, подгонять каждого индивидуума к некоторой созданной для него социальной ячейке и обеспечивать посредством системы государственных служб благо всех. Попытка достичь этого – и ей нельзя отказать в значительности – является венцом истории Запада.

Если думают, что здесь, возможно, с одной стороны, слишком много уверенности, а с другой – слишком много предубеждения, что преждевременное применение неопределенной науки опасно, поскольку может обернуться жестокостью, едва ли известной варварам (свидетельство тому – расистский опыт), что неправильный перевод стрелки для огромных человеческих эшелонов с неизбежностью приведет к катастрофе, что резервы масс, наконец, и влияние лидеров предвещают нам конфликты, в отношении которых последний является лишь предзнаменованием, надо ли изображать из себя Иеремию

?

Я об этом не думал, и мой замысел ограничивается лишь поиском причин и способа возрастания Власти в обществе.

Книга I

Метафизика власти

Глава I

О гражданском повиновении

Аристотель, описав в своих (потерянных) трактатах «Об установлениях» государственные устройства нескольких различных обществ, в «Политике» свел эти устройства к основным типам – монархии, аристократии, демократии, – и посредством смешения их характерных черт в различных пропорциях дал объяснение всем формам Власти, которые рассматривал.

С того времени политическая наука, или та, которую так называют, послушно следует указаниям учителя. Спор о формах Власти вечно актуален, поскольку в любом обществе осуществляется повелевание и, следовательно, вопросы о том, кому это последнее предоставлено, как организовано и как используется, должны интересовать всех.

Но оттачивать свой ум в данном направлении стоит как раз вследствие того, что над любым человеческим коллективом находится некое правительство. Его формы, которые разнятся от одного общества к другому и меняются в недрах одного и того же общества, являются, говоря философским языком, акциденциями одной субстанции – Власти.

И скорее можно задаваться вопросом не о том, какой должна быть форма Власти – что, собственно, составляет предмет политической морали, – а о том, каковой является сущность Власти, – что составляет политическую метафизику.

Можно подойти к рассмотрению предмета и под другим углом, который допускает более простую формулировку. Всегда и везде мы констатируем наличие проблемы гражданского повиновения. Благодаря порядку, исходящему от Власти, достигается повиновение членов сообщества. Когда Власть делает какое-либо заявление иностранному государству, этому заявлению придает вес ее способность заставить себе повиноваться и обеспечить себе посредством повиновения средства для действия. Все держится на повиновении. И знать причины повиновения – значит знать природу Власти.

Впрочем, опыт показывает, что повиновение имеет границы, которые Власть не способна преодолеть, как имеет границы и та часть социальных средств, которыми она может располагать. Эти границы, как свидетельствует наблюдение, изменяются на протяжении истории одного общества. Так, короли династии Капетингов не могли собирать налоги, а Бурбоны не могли требовать военной службы.

Объем, или quantum

, социальных средств, которыми может располагать Власть, есть величина, в принципе, измеримая. Очевидно, что она тесным образом связана с quantum повиновения. И похоже, что эти изменчивые величины отражают quantum Власти.

Мы имеем основание говорить, что Власть простирается тем шире, чем совершеннее она может управлять действиями членов общества и чем полнее использовать свои средства.

Изучение последовательных изменений вышеуказанного quantum Власти есть история Власти относительно ее расширения; т. е. это совершенно другая ее история, нежели обычная писанная история Власти относительно ее форм.

Эти изменения quantum Власти в зависимости от возраста общества можно было бы, в принципе, представить в виде некой кривой.

Будет ли она причудливо изломанной? Или скорее ее общий вид окажется достаточно ясным, чтобы можно было говорить о некоем законе развития Власти в рассматриваемом обществе?

Если принять эту последнюю гипотезу и если к тому же полагать, что человеческая история, насколько мы ее знаем, представляет собой сочетание следующих одна за другой историй «великих обществ», или «цивилизаций», состоящих из более мелких обществ, захваченных общим движением, можно легко вообразить, что кривые Власти для каждого из этих великих обществ могут явить некоторую аналогию и что само исследование этих кривых может прояснить судьбу цивилизаций.

Мы начнем наше изыскание с того, что постараемся узнать сущность Власти. Не факт, что мы в этом преуспеем, но это тоже не является больше абсолютно необходимым. Что действительно важно, так это соотношение, грубо говоря, Власти и общества. И мы можем их рассматривать как два изменяемых неизвестных, отношения которых только подлежат установлению.

Тем не менее история не до такой степени сводится к математике. И чтобы видеть как можно яснее, не следует упускать из рассмотрения ничего.

Тайна гражданского повиновения

Великая воспитательница нашего рода, любознательность, пробуждается только чем-то необычным; понадобились чудеса, затмения или кометы, чтобы наши далекие предки заинтересовались устройством неба; понадобились кризисы и тридцать миллионов безработных, чтобы началось широкое исследование экономических процессов. Самые поразительные факты, если становятся повседневными, уже не развивают нашего ума.

Вот, вероятно, почему так мало размышляли о чудесном повиновении человеческих обществ, когда тысячи или миллионы людей склоняются перед чьими-то правилами или приказами.

Достаточно приказа, и бурный поток машин, который в целой огромной стране тек налево, разворачивается и течет направо. Достаточно приказа, и весь народ покидает поля, мастерские, кабинеты, чтобы стекаться в казармы.

«Подобное подчинение, – сказал Неккер, – должно поражать людей, способных к размышлению. Повиновение значительного большинства незначительному меньшинству – это удивительный акт, почти мистическая идея»[27 - Necker. Du Pouvoir exеcutive dans les Grands Еtats, 1792, p. 20–22.]. Для Руссо Власть – это «Архимед, спокойно сидящий на берегу и без труда спускающий на воду большой корабль»[28 - Руссо. Об общественном договоре, кн. III, гл. VI

.].