Вызов принят. Остросюжетная жизнь работника скорой помощи

Работники скорой помощи появляются в жизни людей в самые критические моменты, делают все возможное, а затем словно растворяются. Я нередко стараюсь узнать подробности истории у друга или члена семьи пациента. Или хотя бы их интерпретацию случившегося. Однако гораздо чаще приезжаю домой к пациенту, у которого, например, произошла остановка сердца, помещаю его в автомобиль, отвожу в больницу, уезжаю к следующему пациенту и не получаю никакой информации о том, выжил он или нет.

Иногда любопытство берет верх, и в таких случаях я звоню в больницу и говорю: «Здравствуйте! Я работник скорой помощи, который вчера привез такого-то пациента. Не могли бы вы сказать мне, как у него дела?» Медсестра практически всегда отвечает отказом из-за необходимости сохранять конфиденциальность пациента. Если история не настолько громкая, чтобы оказаться в газетах или Интернете, мы ничего не узнаем о судьбе пациента. Следовательно, работники скорой помощи могут рассказать множество драматических историй без четкого конца, что разочаровывает, но, вероятно, это к лучшему. Мы и так тратим слишком много эмоций. Если я узнаю, что пациент, за которого отчаянно боролся, не выжил, вряд ли я буду спать крепче.

Порой весь свой огромный опыт врач использует ради спасения одной крохотной жизни младенца.

Тем не менее история о том, как мы пытались спасти младенца, иллюстрирует важный момент: все статьи, которые вы читали в газетах о работниках скорой помощи, работающих на пределе возможностей, правдивы. Когда что-то начинает идти не так, мы ни перед чем не останавливаемся. Я действительно считаю, что британские парамедики лучшие в мире и что врачи в наших больницах имеют безупречную подготовку. Тому младенцу было всего семь недель, но за его жизнь боролись сотни лет опыта.

За пятнадцать лет работы в скорой помощи я видел очень много не только потерянных, но и спасенных жизней. Несмотря на все преграды, которые встречаются на пути, мы всегда выкладываемся на полную, и я безмерно горд своими коллегами.

К сожалению, это чувство не затмевает все, что нам приходится видеть. Работники скорой помощи действуют на пределе своих возможностей. Мы работаем часами практически без перерывов, чтобы оказаться рядом, если чья-то мама сломает бедро, у отца случится инсульт, сын упадет с дерева и ударится головой или у кого-то произойдет передозировка. И это обычные для нас ситуации. Некоторые вещи, которые мы делаем, оказались бы слишком пугающими, чтобы войти в финальную версию самого страшного фильма ужасов. Сделав все, что в наших силах, мы убираем увиденное в метафорический ящик в своей голове, запираем его и направляемся на следующий вызов.

Хотя мы каждый раз делаем все, что в наших силах, чтобы помочь людям, иногда кажется, что рядом нет никого, кто помог бы нам самим. Понимание, что я работаю в Национальной службе здравоохранения, успокаивает, но не так сильно, как простые слова: «Как ты себя чувствуешь?»

1

Один пришел, другой ушел

Ко мне часто подходят дети и говорят: «Я хочу быть парамедиком. Это хорошая работа?» Если у меня был плохой день, я могу ответить: «Возможно, тебе стоит задуматься о том, чтобы стать машинистом поезда. Там платят гораздо больше, а работа не настолько напряженная. А если ты хорош в футболе, попробуй стать футболистом». Но если настроение у меня отличное, я отвечаю: «Если это действительно то, чем ты хочешь заниматься, попробуй. Трудиться в скорой помощи лучше, чем целый день сидеть в офисе».

Я работаю с людьми, которые достаточно умны, чтобы быть банкирами, страховыми агентами или предпринимателями. Они могли бы выбрать офис и зарабатывать большие деньги, вместо того чтобы реанимировать умирающих, отвозить тела в морг и получать за все это не ахти сколько. Но смогли бы они испытать то же удовлетворение? Работники Национальной службы здравоохранения, начиная с высокооплачиваемых врачей-консультантов и заканчивая теми, кто получает чуть больше прожиточного минимума, просто хотят помогать людям. Это хорошая цель для профессиональной жизни. Когда убираю на место дефибриллятор, я могу сказать: «Пусть я мало зарабатываю, но я хотя бы работаю на благо человечества».

Люди часто спрашивают меня, из чего состоит обычный день в скорой помощи. Обычными наши дни назвать нельзя, но, как ни странно, эта работа тоже может превратиться в рутину. Мы стараемся приходить на станцию за пятнадцать–двадцать минут до начала смены, чтобы выпить чашку чая и позволить предыдущей смене уйти пораньше (часто коллеги до последнего находятся на вызове). Мы берем ключи и рации, забираемся в автомобили скорой помощи и проверяем, все ли на месте. У нас есть препараты, которые могут понадобиться? Нет ли среди них просроченных? В наличии ли шины, бинты, кислородная маска и носилки? Плохо, когда коллеги оставляют автомобиль в нерабочем состоянии. Передавая ключи, нужно удостовериться, что все готово, чтобы следующая смена запрыгнула в него и поехала на вызовы. Если была очень тяжелая смена, можно оставить записку: «Мы прибрались, но вам нужно кое-что доложить».

Я знаю, что в ближайшие шесть – восемь часов у меня не будет перерыва, поэтому засовываю отсыревший сэндвич в карман двери, прежде чем включить рацию и ввести свои данные в бортовой компьютер. Затем я жду, когда на экране высветится первый вызов (обычно это происходит быстрее чем через минуту). Когда на экране появляется адрес, мы сразу выезжаем, следуя указаниям спутникового навигатора. Если вызов был принят некоторое время назад, мы получаем всю информацию сразу: «ПОЖИЛОЙ МУЖЧИНА, СУДОРОГИ». В противном случае детали узнаем по пути, по мере того как оператор задает вопросы и получает ответы. Нам называют категорию серьезности вызова, но об этом позже.

В скорой помощи чудо, если на важный для вас праздник не выпало очередное дежурство. Чаще бывает наоборот.

Все вызовы разные, потому что все люди разные. Однако столь непохожие тела выходят из строя одинаково. У нас много пациентов с болью в груди и спине, затрудненным дыханием, порезами, шишками, синяками и переломами. Через некоторое время четкий алгоритм действий при определенной проблеме становится второй натурой. Я бы не сказал, что работа в скорой помощи скучная, но она тоже может стать рутинной.

Бывают дни, когда я просыпаюсь и думаю: «Надеюсь, ничего слишком серьезного сегодня не произойдет», – потому что плохо спал ночью или просто не чувствую себя собранным. Однако мыслить так – все равно что искушать судьбу. Работник скорой помощи не может позволить себе расслабиться. Нельзя напиться вечером, выползти из постели утром, опоздать на смену, а потом дышать перегаром в лицо бедной упавшей девочке. Даже «нормальные» дни в скорой помощи, когда не происходит ничего, что заставляет вас разочароваться в мире, могут превратиться в сцену из фильма ужасов, когда вам говорят: «Черт, на М40 произошла крупная автомобильная авария…»

Но я солгу, если скажу, что мы не наслаждаемся внезапностью и драматизмом, потому что они побуждают нас мыслить нестандартно и трудиться на пределе возможностей. Есть что-то волнующее в работе, которая может подкинуть тебе что-нибудь непредсказуемое в любой момент. Бывает, я восемь часов работаю с пациентами, у которых обычный кашель или простуда, а потом происходит нечто такое, что заставляет меня выпрямить спину и подумать: «Мне необходимо по-настоящему сконцентрироваться для следующего вызова». Например, нас могут вызвать к ребенку с анафилактическим шоком (тяжелой аллергической реакцией), которому придется ввести множество разных препаратов. Или к человеку с многочисленными травмами, который выпрыгнул с третьего этажа многоуровневой парковки. В таких случаях расслабляться никак нельзя.

* * *

Было Рождество, но я не помню, какого года. Все праздники сливаются в один.

На экране появляется вызов: «ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА ПЕРЕСТАЛА ДЫШАТЬ». Я жму на газ, и мы подъезжаем к дому, прежде чем вы успели бы сказать: «Поздравляю со светлым праздником Рождества!» В доме собралось на праздничный ужин множество родственников в рождественских свитерах и бумажных колпаках. Я спрашиваю, где же пациентка, и ее сын ведет нас в спальню. В тот момент, когда вижу женщину лежащей на спине на полу, я понимаю, что она мертва. Случаи, когда пациент выживает после остановки сердца вне больницы, редки. Мы проводим сердечно-легочную реанимацию, вводим необходимые препараты и интубируем пациентку – все тщетно. Обычно, когда кто-то умирает дома, тело забирает частный катафалк, но с нашей стороны было бы неправильно оставлять эту женщину лежать на полу в Рождество. Мы перекладываем ее на носилки, помещаем в заднюю часть автомобиля скорой помощи и отвозим в больницу. Одно задание выполнено, сколько осталось?

Следующий вызов – роды. Один человек ушел из этого мира, а другой пришел в него, словно мы живем в космическом ночном клубе. Когда мы с напарником приезжаем, видим женщину, сидящую на полу гостиной рядом со своим партнером. «Здравствуйте! – говорю я. – Меня зовут Дэн». Мне не нужно спрашивать, что случилось.

Я не очень люблю приезжать на роды. Ситуация получается неловкая: женщина, которую вы видите впервые, лежит перед вами с раскинутыми ногами. Тяжело видеть человека, испытывающего сильную боль. В помещении пахнет тошнотворно сладко, а когда дело близится к завершению, слабонервным лучше не смотреть. Проблема в том, что работники скорой помощи могут не принимать роды месяцами или даже годами, а это значит, что мы теряем навык. У нас не получается постоянно практиковаться, как футболисты отрабатывают пенальти или гольфисты – удары. Говорят, что умение принимать роды, как и кататься на велосипеде, никуда не девается, но это не так. Мы что-то забываем, но не можем использовать это как отговорку, чтобы не выезжать на такие вызовы.

Работники скорой помощи – прекрасные игроки в покер. Ведь они обязаны сохранять невозмутимость даже в самых ужасных ситуациях.

Роды непредсказуемы, а это делает их очень волнующими. Нужно держать в голове миллион вещей одновременно, но действовать размеренно и методично. На самом деле процесс родов контролирует не работник скорой помощи, а роженица. Мы играем роль инструктора, говорящего, как нужно дышать и когда тужиться. Когда дело подходит к концу, у нас вдруг появляется два пациента: мать, у которой может начаться тяжелое кровотечение, и младенец, которому угрожают всевозможные осложнения. Эти проблемы должны решать акушеры-гинекологи, но у них, к сожалению, нет проблесковых маячков и сирены.

Чтобы пациентка сохраняла спокойствие независимо от непредсказуемости ситуации, мы должны и сами выглядеть спокойными. Так мы сможем сохранять контроль над ситуацией, какой бы хаос ни происходил у нас внутри. Запомните это и никогда не играйте в покер с работником скорой помощи.

Еще одна причина, по которой вы редко увидите бегущих парамедиков, состоит в том, что оказание помощи, особенно проведение сердечно-легочной реанимации или принятие родов, – это тяжелая работа. Нет смысла суетиться и пыхтеть над пациентом, которому ты должен помочь. Поэтому мы обычно входим медленно и оцениваем ситуацию, что со стороны может выглядеть так, словно мы еле волочим ноги. Бывает, нам кричат: «Давай, парень, шевелись!» – однако мы должны быть уверены, что держим ситуацию под контролем или хотя бы производим такое впечатление.

Я объясняю женщине, что нужно делать, и вдруг понимаю, что ни она, ни ее партнер не говорят по-английски. Мне ничего не остается, кроме как изображать все самому. Обычно я не против того, чтобы поиграть в шарады в Рождество, но здесь все происходит совсем на другом уровне. Целый час я показываю, как нужно дышать, и корчусь, изображая потуги. Возможно, со стороны я выгляжу глупо, но это работает, поэтому я продолжаю.

Когда ребенок наконец решает показаться, я замечаю, что его шея обвита пуповиной. Нас учат сбрасывать петлю через голову ребенка, но у меня не получается. Я копошусь и начинаю паниковать, но скрываю это от роженицы. В итоге мне удается просунуть пальцы и ослабить петлю. Затем в результате последней потуги младенец выскальзывает мне в руки, словно кусок мыла. Наступает тишина, которая, кажется, длится вечно.

Когда вы находитесь в больнице и вам кажется, что с ребенком что-то не так, вы нажимаете на кнопку, и через мгновение рядом оказывается толпа народа. У работников скорой помощи такой кнопки нет. К счастью, младенец все же начинает плакать. Я разрешаю отцу перерезать пуповину, вытираю ребенка, заворачиваю в одеяло и передаю матери. Миссия выполнена.

После родов женщина сразу меняется. Впервые глядя в глаза своего малыша, она забывает обо всем, что только что перенесла. То же самое относится к нам. Так чудесно видеть эту любовь и преданность. Много ли людей, придя домой с работы, могут сказать: «Сегодня я принял роды и принес людям радость»?

Иногда я гадаю, что стало с этими детьми. Надеюсь, они счастливы, что пришли в наш мир. Однако нет времени стоять и смотреть, когда мы близимся к пику двенадцатичасовой смены. У нас нет ни минуты даже на то, чтобы вернуться на станцию и выпить чашку чая, – эти времена давно прошли. Вызовов так много, что мы практически всегда в дороге. Мы выбрасываем перчатки, приводим себя в порядок и делаем глубокий вдох. Два дела выполнены, едем на третий вызов.

Теперь нас ждет 97-летняя женщина, живущая в пансионате для престарелых, которая перенесла инсульт. Это вообще частая причина вызова. В течение четырех часов после приступа врачи в больнице могут ввести пациенту препарат, способный устранить закупорку, остановить процесс отмирания мозговых тканей и восстановить подвижность конечностей. Если после инсульта прошло более четырех часов, врачи вводят пациенту другой препарат, менее эффективный. В этом случае время играет ключевую роль.

Я переступаю порог пансионата для престарелых, неся на себе все, что может пригодиться. Когда пытаешься продумать, что может понадобиться, непременно оставляешь что-то очень важное в машине. Медсестра провожает нас наверх (почему-то больные люди всегда находятся на верхних этажах), и мы с облегчением вздыхаем, когда видим пациентку в полном сознании. У нее парализована половина тела, и это верный признак инсульта, но женщина понимает, что происходит. Осматривая ее, мы объясняем, что делаем и зачем, чтобы ей было не так страшно. Но, когда мы предлагаем ей поехать в больницу, она уверенно отказывается. Одно упоминание о больнице превратило ее в желе. Вероятно, она думает: «Если меня туда отвезут, я уже никогда не вернусь».

Если не относиться к пациентам по-человечески, не уделять им время, возникает ощущение, что скорая помощь – конвейер по осмотру больных.

Я прекрасно ее понимаю, потому что такое часто происходит. Однако с того момента, как у женщины случился инсульт, прошло менее четырех часов, и мы хотим обеспечить ей самые высокие шансы на восстановление. Если она не поедет в больницу, то может умереть. Однако, если пациент отказывается ехать в больницу, мы не вправе его заставлять. Мы не можем затолкать кричащего и пинающегося человека в автомобиль скорой помощи. (Даже если пациент не находится в ясном уме и не может самостоятельно принимать решения, нам нужно доказать, что оказание медицинской помощи отвечает его интересам, а это бывает сложно.) Работать в скорой помощи означает не только мчаться со скоростью 160 километров в час, но и терпеливо объяснять пациентам пользу наших действий. Я трачу десять–пятнадцать минут, чтобы развенчать страхи пациентки и объяснить ей, почему нам следует доставить ее в больницу и чем ей там смогут помочь. В конце концов она соглашается.

Посмотрев на женщину во время поездки, я понимаю, что она все еще напугана, поэтому решаю развлечь ее музыкой. У меня есть Bluetooth-колонка, и я могу включать музыку с телефона. Если в автомобиле находится ребенок, я выберу саундтрек из «Свинки Пеппы», если подросток – хип-хоп, если взрослый – звуки свирели или моря. Я могу включить что угодно, лишь бы пациент успокоился. Нахожу песни времен Второй мировой войны на Spotify, нажимаю «воспроизвести» и наблюдаю, как жутко напуганная женщина расслабляется и начинает подпевать песне «Мы снова встретимся». Я присоединяюсь к ней, и мы чудесно проводим время. Интересно, о чем она думает, пока мы подпеваем Вере Линн? О муже? О давно умерших друзьях? Как бы то ни было, превращать отрицательный опыт в положительный очень приятно.

Мне очень нравится слушать истории пожилых людей, поэтому я спрашиваю пациентку, что она делала во время войны. Оказывается, она работала на фабрике, выпускающей снаряжение для армии. Пациентка рассказывает мне о крупной диверсии со взрывом и о том, как она горда, что внесла в это свою лепту. Я стремлюсь помочь каждому, кто оказывается в нашем автомобиле, но, когда рядом со мной находится человек, который сделал так много, мне отчаянно хочется уделить ему больше времени. В противном случае возникает ощущение, что мы находимся на фабрике: кладем пациента на конвейер, бегло его осматриваем, а затем переключаемся на следующего пациента.

Через несколько дней я узнаю, что та женщина скончалась в больнице. Именно этого она больше всего боялась. По крайней мере я сделал конец ее пути менее неприятным, просто показав, что мне не все равно. Это был лучший рождественский подарок, который я мог ей преподнести.

Что касается моих подарков, я разворачиваю их, когда дети уже спят. Осторожно целую всех дочек, чтобы не разбудить, а потом готовлю себе сэндвич с индейкой и выпиваю пару бутылок пива с женой в гостиной. В это Рождество я стал свидетелем начала одной жизни и конца двух. Каким бы ни был результат, я сделал все возможное. Я мог бы об этом поразмышлять, но работники скорой помощи не так часто это делают. У нас тоже есть личная жизнь, близкие люди и рождественские передачи по телевизору.

2

Самая тяжелая работа

Мне было восемнадцать, и казалось, что я знаю все на свете. А моя девушка забеременела. В том возрасте мы не планировали создавать семью, так что это стало для нас неожиданностью. Когда я обо всем рассказал маме, на мне была футболка Diadora, которую я носил лет с тринадцати. Нельзя сказать, что мама обрадовалась, но вскоре она успокоилась и пообещала, что мы воспитаем ребенка все вместе. Отец всегда был немногословен, но в тот раз он сказал еще меньше, чем обычно.

Моя дочь Мэдисон родилась красавицей. Единственная проблема в том, что мы с ее мамой были парой незрелых подростков, которые не очень хорошо ладили. Однако я думал, что мне стоит хотя бы попытаться. Мне не хотелось стать отсутствующим отцом, не принимающим участия в воспитании ребенка, поэтому я решил, что мы могли бы хотя бы год провести вместе и наблюдать, как растет наша дочь. А затем примерно через одиннадцать месяцев после рождения Мэдисон моя девушка снова забеременела. Реакция моей мамы была почти такой же, как и в первый раз, но теперь она еще больше расстроилась.

Через несколько месяцев моя девушка пошла на первое УЗИ. Медсестра сказала: «Итак, я вижу плод, – а потом добавила: – О, я сейчас позову врача». Я стоял и думал: «Что, черт возьми, произошло?» Врач пришел, взглянул на монитор и сказал: «Поздравляю, у вас двойня!» Я вернулся домой и сказал маме: «Я говорил тебе, что она снова беременна? Что ж, на этот раз у нас двойня».

На двадцать седьмой неделе беременности у моей девушки отошли воды и начались схватки. Близнецы Рианна и Кортни появились на свет на тринадцать недель раньше срока, и их сразу поместили в отделение интенсивной терапии. Они были похожи на крошечных инопланетян, но это наши инопланетяне, и мы сразу полюбили их всем сердцем. У одной из них обнаружили коллапс легкого, и обеих подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. Врач сказал нам, что девочки, вероятно, не выживут. Хотя я был очень молод, такие новости разбили бы сердце кому угодно.

Я не мог жить в больнице или своей машине, потому что у нас был еще один маленький ребенок. Мне пришлось отпроситься с работы на некоторое время, но начальство не могло ждать долго, поэтому примерно через месяц мне пришлось вернуться. Я не виню начальников: они не заставляли меня становиться отцом, тем более отцом троих детей за полтора года.

В то время я уже работал в службе скорой помощи, куда устроился через два дня после восемнадцатого дня рождения и стал там самым молодым сотрудником. Можно подумать, что работа в скорой помощи была моей попыткой удовлетворить свои амбиции, но на самом деле я оказался там случайно.

* * *

Школа была не для меня. Даже в начальных классах я с трудом вливался в коллектив. Помню, как во время школьной поездки во Францию все написали, с кем они хотели бы жить в гостиничном номере. Учитель дошел до конца списка и увидел, что у меня нет пары. Я постоянно чувствовал неудовлетворенность и никогда не сдавал своих позиций. Если кто-то говорил то, что мне не нравилось, велика была вероятность, что мы поссоримся.

Отец одного из моих одноклассников, работавший полицейским, особенно невзлюбил меня. Он посчитал необходимым прийти к завучу и сказать, что, по его профессиональному мнению, я плохой человек, который не должен учиться в школе, так как мне светит тюрьма. Он считал, что я ударил его сына. Мои родители были шокированы. Слова полицейского потрясли их.